Commander Salamander. Пафос, романтика, цинизм
Записки сумасшедшего: Тарелка с серебряной каймой
Не серебряной, конечно, просто серой с тонким серебристым орнаментом поверх. «Из благородных». Я купил ее еще весной. Она мне понравилась, захотел такую.
Но с того дня, как принес ее в дом, я не ставил ее себе. Смотрел на нее, ставил своему другу, себе – нет. Странно вел себя по отношению к этой тарелке, словом. И чувствовал ее «не своей». Отчетливо это чувствовал. Но я мастер отмахиваться от всего такого, и я отмахивался. Люди фантазируют, люди врут себе и друг другу, особенно – себе. Я знаю. Эльфов не бывает. Гарри Поттера не бывает. Тарелка как тарелка.
Потому смахивал, как паутину, тонкие, почти неощутимые связи, тянущиеся от этой гладкой, белой, с серебристой каймой: дом, его дом, родительский...
Я отмахивался. От этой тарелки, от тихой, сладкой тоски, потянувшей сердце в маленьком винограднике моего отца в украинском селе. Не бывает, о чем тут говорить? Напридумываешь себе, потом стыдно разумным людям в глаза смотреть.
читать дальшеДа если бы и было что – думаешь, попал бы ты в его дом? С твоей-то репутацией – в такое приличное общество. Очень вряд ли.
А потом было Рождество, то самое, без праздника и чудес. И после сессии мне было погано на душе. Но исследовательский интерес никто не отменял, и я попытался заглянуть туда сам, доразглядывать то, что не увидел с первого раза, какие-то, детали, частности. Например, какие тарелки стояли на столе. Со зрением там у меня было явно не благополучно, так что видно мне было плохо, ничего не вышло.
Не вышло и не вышло, но в голове эти мысли оставались и на душе оставались тоже. И я за обедом решил поставить эту тарелочку себе, просто проверить, вдруг подойдет. Не подошла. Не моё.
Не подошла и не подошла, ничего особенного, не буду же я ее притягивать силком, я фантазировать не люблю. Отрицательный результат тоже результат. На этом и успокоился.
Но вскоре – и доесть не успел, – у меня на краю сознания проступила такая картинка: большая комната, столовая? - стены в ней терракотового цвета, передо мной и дальше вправо я вижу накрытый стол, но отчетливо разглядеть, что на нем, не могу. Он покрыт белой скатертью, это я вижу точно. Еще дальше справа - большая арка, за которой еще другое помещение, там лестница, красивая, с деревянными резными перилами и столбиками. То второе помещение по цвету сходится с этим, где я. А за спиной у меня окна, тоже арками. Так или иначе - в помещении светло и, кажется, много букетов. Да, это розы, желто-оранжевые, с красными краями лепестков. Удивительно отчетливо и неуловимо.
Это было в выходной день, и я стал рассказывать своему другу о том, что успел разглядеть в мелькнувшем видении. И пока говорил, я как будто увидел еще немного: тот же дом, только снаружи. Он оказался двухэтажным, и смотрел я на него не снизу, а с уровня второго этажа, но я не мог с уверенностью сказать: это другое крыло того же дома, или это рельеф местности такой. Но мне было очень ясно мне в тот момент, что я не один смотрю на дом, я не один там. И мне нравится, что я не один.
Это был дом в колониальном стиле, белый, но не свежевыбеленный, на выступающих частях темнели пыльные полосы. По верхнему этажу – ряд окон. Нижний этаж прячется за стеной с арочными проемами. Кажется, в этом пространстве, между нами и тем крылом, припаркованы машины. Это не главный вход в дом, это, скорее, как раз такая территория, для машин и чего-то такого.
Вокруг дома – все в зелени. Отчаянной, бескомпромиссной зелени всё, насколько видит глаз. Если смотреть налево и вперед, видно, что дом окружен возвышенностями. Слева сад. Справа – виноградники. Зеленое, зеленое, зеленое все вокруг: трава, деревья, виноградные кудрявые лозы.
На вкус, на цвет, на ощупь и на плотность эти картинки были такого же качества, как те, которые разворачиваются в сессиях. И еще у них был привкус несомненности. Я не придумывал их. Они сами развернулись, когда я не ждал.
Но я хорошо умею отмахиваться. И мне было чем отмахнуться в этот раз.
Во-первых, арки. Здравствуй, «Санта-Барбара»! Знакомая музыка заставки издевательски звучала у меня в ушах. Колониальный стиль – это не здесь, думал я. Это с другого края континента и ближе к экватору. Это Куба, наконец. Дофантазировался, дорогой. Классно глючит. Расслабься и прекрати.
Во-вторых, виноградники. Я до того живьем их видел только однажды: в украинской степи возле Черного моря. Степь – это много-много ровной и плоской земли. Ну, разве что немного приподнимается и снова опускается. Какие горы? Не бывает. Надо же, как можно и не замечать, что фантазируешь… Как легко можно быть уверенным, что видишь то, что видишь, а оно невзаправдашнее абсолютно.
Я отмахивался так ровно два дня. Потом решил все-таки заглянуть в поисковик, попросить картинок по запросу "chilean wineries". Слышал бы кто, как я хохотал. Если это не виноградники, окруженные горами, то это виноградники на склонах гор. Тут-то мне стало не по себе: я так рьяно отмахиваюсь от своих «воспоминаний», что готов наплевать на здравый смысл и очевидность. Каких таких бескрайних степей я ожидал от страны, вытянувшейся в струнку между океаном и горами?
Я до такой степени боюсь фантазировать, что лишаю себя права на здравый смысл...
Вопрос о том, почему, собственно, я ожидаю, что пришельцы из одной и той же страны в колониях по одну сторону континента будут строить дома в одном стиле, а по другую – в другом, встал чуть позже. Я получил одну из заказанных на «Алибе» книг: «Культура Чили» издательства «Наука», 1968 года. На сто сороковой странице я прочитал: «Внешний вид чилийского города в начале XIX в. – неоклассический, и сильнее всего это чувствуется в столице – Сантьяго. В меньших по размеру городах колониальная архитектура пустила более глубокие корни: узкие улицы, дома с белеными стенами, преобладание черепичных крыш». Фотографии прилагались. Мне нечего было возразить.
Пытался ли я найти этот самый дом? Пытался ли я отыскать следы Хорхе, хотя бы его фамилию, в историях чилийских виноделен? Да, конечно. Я пытаюсь сравнивать три вида данных: частично опубликованную генеалогию чилийских семей, списки выпускников военно-морского училища с 1956 по 1961, историю чилийских виноделен. И я еще не закончил с этим. Но определенности мало, опубликованные в интернете генеалогические древа неполны, часть виноделен сменила хозяев в конце семидесятых...
Я и своего-то имени точно узнать не могу. Только надеюсь, что в "Подсолнухе" оно записано верно, да верю тому, что услышал глубоко-глубоко внутри. Но это уже два разных имени. Хотя с моей жизнью у меня могло их быть сколько угодно, на самом-то деле.
Что ж, я решил считать, что хоть один-то раз я все-таки побывал в его доме – родительском, там, где виноградники, окруженные горами, деревья в густой листве, оранжево-желтые чайные розы. И я решил считать, что всё было на самом деле. Еще раз окончательно решил.
Харонавтика: Сессия №32, фрагменты. Машина и корабли.
<…>
До конца сессии оставалось еще полчаса, М. спросила:
- Ок, не будем сегодня трогать «улитку», чего ты хочешь сейчас?
Он хотел про корабли. Это значит: про любовь. Про Хорхе.
Но как туда попасть? Надо было вспомнить что-то, имеющее отношение к теме. Лу подумал про тот вид сверху, с берега, который был, когда эта тема появилась в первый раз. Но побоялся туда идти. Он не хотел снова получить известие о гибели своего моряка. Лучше уж «улитка».
Но он смог вспомнить тот поток горячего мёда... и почувствовал, что лицо улыбается само. Попытался сдержать улыбку.
Они пошли туда. Лу тут же вспомнил, что он «психзащита», и стал думать: что из реальной жизни может соответствовать этим фантазиям? Куба, Хибара, верфь, ее потерянный любимый... Улыбка сошла, осталась смутная печаль и больше ничего.
Он подумал, что эта улыбка была не ее, не про ее мужчину. Но сразу остановил себя. Это же обычное дело: что сразу отрицают, то и бывает настоящим, да? И не стал говорить вслух свои мысли, остался в неуверенности про это. Однако он помнил, что весь опыт этого исследования показывает: то, что лезет из глубины, пролезет как угодно, даже если не в этот раз.
И ему опять виделся скромный дом в Хибаре, залив через дорогу от дома, бетонный пол, шлепанцы...
Он сказал М., что качество картинок одинаковое, что тех, что этих. Невозможно по этому признаку отличить «реальную» память от «нереальной». Разница в другом.
Они отличаются по вписанности в пространство и время вокруг, по связности. Про картинки из «реальной жизни» - ее жизни – он знает, как они расположены одна относительно другой. Их много. Из них можно составить историю, как рассказ из фотографий, как комикс. А те, оттуда, его картинки - разрозненные, их мало.
М. сказала: думай об этом.
Лу стал сравнивать. Первое, что ему пришло в голову взять для сравнения, самое протяженное, что у него было из его воспоминаний – вид изнутри машины, затем вид на машину снаружи, грузовик. Арест. Он разозлился, резко выругался. Попробовал найти что-то еще, достаточно протяженное во времени и связанное из нескольких картин. Вспомнил комнату с бетонным полом и стальным «медицинским» шкафом, резиновые трубки и стойку для капельницы. Шарахнулся оттуда еще быстрее. Объяснил М., почему выругался: вот, выбирал для сравнения протяженное, где есть три точки в пространстве. Но лучший вариант – момент ареста. И нет желания трогать его сейчас.
- Если есть это, значит, было и раньше, - сказала М. – Может быть, посмотришь на машину в какой-нибудь более ранний момент? Ненамного…
- Это будет конец июля, август, сентябрь. Не хочу туда, - поморщился Лу.
М. кивнула, задумалась на минутку.
- Ты хотел эту машину? Помнишь, как ты ее выбирал? Как знакомился с ней? Как было, когда ты только еще хотел, чтобы эта машина была твоей?
Лу понял, что ему очень не повезло. Как раз вчера он просматривал фрагменты из фильма, где есть около четырех минут поездки на «мустанге» как раз того цвета, и как раз по Чили. В 1970 году. Как теперь быть? Все, что он сможет увидеть, наверняка будет заимствовано из фильма – того самого, с парнем из MIR и другими документальными вставками. Тон его был очень недовольный и обиженный, когда пожаловался на это М. У него, наверное, есть и что-то свое про это. Но как отличить?
- Ладно, - сказала она. – В кино ты мог видеть. Но в жизни ты мог чувствовать – задницей, руками…
- Ну, хорошо, - согласился Лу. - Хорошо, поехали... Ездил бы я туда, где они стоят? На юг, на север? В Талькауано, например, когда у них ремонт на полгода. В Пунта-Аренас... Страна длинная, есть куда поехать.
Лу подумал: хочу к нему, хочу ехать к нему. Он так боялся увидеть что-нибудь из кино, что ничего и не смог увидеть, но вскоре ощутил давление на лицо – ветер? И еще - как будто затекли ноги. Вообще все тело так... затекло. Он вышел и походил, то есть, он потянулся, встал и походил, потряс ногами. Снова сел на диван и вскоре почувствовал, что сидеть ему неудобно: слишком высоко – если вытянуть ноги под тем углом, как хочется, до педалей не достать. Ну не так же прямо и откровенно? – привычно возмутился он.
Но потом довольно долго ничего не менялось и не происходило. Лишь на миг показалась картинка дома, того, где розы, где виноградники вокруг. Но Лу решил, что это так, это он мысли думает. И не стал обращать внимания.
- Ты хотел про корабли, - напомнила М., - как связана машина с кораблями?
И тут Лу заулыбался опять, расцвел. Улыбка - больше лица. Он весь дышал радостью. Ничего связного не сказал, только – что стояли они вечно в каких-то богом забытых отдаленных местах.
Счастье. Он чувствовал такое счастье, что оно не помещалось в груди. И хотелось приложить руки к груди, закрывая ее середину, чтобы удержать внутри, спрятать то, что там.
- У меня есть секрет, - сказал он, - моя тайна, от которой я счастлив.
Не серебряной, конечно, просто серой с тонким серебристым орнаментом поверх. «Из благородных». Я купил ее еще весной. Она мне понравилась, захотел такую.
Но с того дня, как принес ее в дом, я не ставил ее себе. Смотрел на нее, ставил своему другу, себе – нет. Странно вел себя по отношению к этой тарелке, словом. И чувствовал ее «не своей». Отчетливо это чувствовал. Но я мастер отмахиваться от всего такого, и я отмахивался. Люди фантазируют, люди врут себе и друг другу, особенно – себе. Я знаю. Эльфов не бывает. Гарри Поттера не бывает. Тарелка как тарелка.
Потому смахивал, как паутину, тонкие, почти неощутимые связи, тянущиеся от этой гладкой, белой, с серебристой каймой: дом, его дом, родительский...
Я отмахивался. От этой тарелки, от тихой, сладкой тоски, потянувшей сердце в маленьком винограднике моего отца в украинском селе. Не бывает, о чем тут говорить? Напридумываешь себе, потом стыдно разумным людям в глаза смотреть.
читать дальшеДа если бы и было что – думаешь, попал бы ты в его дом? С твоей-то репутацией – в такое приличное общество. Очень вряд ли.
А потом было Рождество, то самое, без праздника и чудес. И после сессии мне было погано на душе. Но исследовательский интерес никто не отменял, и я попытался заглянуть туда сам, доразглядывать то, что не увидел с первого раза, какие-то, детали, частности. Например, какие тарелки стояли на столе. Со зрением там у меня было явно не благополучно, так что видно мне было плохо, ничего не вышло.
Не вышло и не вышло, но в голове эти мысли оставались и на душе оставались тоже. И я за обедом решил поставить эту тарелочку себе, просто проверить, вдруг подойдет. Не подошла. Не моё.
Не подошла и не подошла, ничего особенного, не буду же я ее притягивать силком, я фантазировать не люблю. Отрицательный результат тоже результат. На этом и успокоился.
Но вскоре – и доесть не успел, – у меня на краю сознания проступила такая картинка: большая комната, столовая? - стены в ней терракотового цвета, передо мной и дальше вправо я вижу накрытый стол, но отчетливо разглядеть, что на нем, не могу. Он покрыт белой скатертью, это я вижу точно. Еще дальше справа - большая арка, за которой еще другое помещение, там лестница, красивая, с деревянными резными перилами и столбиками. То второе помещение по цвету сходится с этим, где я. А за спиной у меня окна, тоже арками. Так или иначе - в помещении светло и, кажется, много букетов. Да, это розы, желто-оранжевые, с красными краями лепестков. Удивительно отчетливо и неуловимо.
Это было в выходной день, и я стал рассказывать своему другу о том, что успел разглядеть в мелькнувшем видении. И пока говорил, я как будто увидел еще немного: тот же дом, только снаружи. Он оказался двухэтажным, и смотрел я на него не снизу, а с уровня второго этажа, но я не мог с уверенностью сказать: это другое крыло того же дома, или это рельеф местности такой. Но мне было очень ясно мне в тот момент, что я не один смотрю на дом, я не один там. И мне нравится, что я не один.
Это был дом в колониальном стиле, белый, но не свежевыбеленный, на выступающих частях темнели пыльные полосы. По верхнему этажу – ряд окон. Нижний этаж прячется за стеной с арочными проемами. Кажется, в этом пространстве, между нами и тем крылом, припаркованы машины. Это не главный вход в дом, это, скорее, как раз такая территория, для машин и чего-то такого.
Вокруг дома – все в зелени. Отчаянной, бескомпромиссной зелени всё, насколько видит глаз. Если смотреть налево и вперед, видно, что дом окружен возвышенностями. Слева сад. Справа – виноградники. Зеленое, зеленое, зеленое все вокруг: трава, деревья, виноградные кудрявые лозы.
На вкус, на цвет, на ощупь и на плотность эти картинки были такого же качества, как те, которые разворачиваются в сессиях. И еще у них был привкус несомненности. Я не придумывал их. Они сами развернулись, когда я не ждал.
Но я хорошо умею отмахиваться. И мне было чем отмахнуться в этот раз.
Во-первых, арки. Здравствуй, «Санта-Барбара»! Знакомая музыка заставки издевательски звучала у меня в ушах. Колониальный стиль – это не здесь, думал я. Это с другого края континента и ближе к экватору. Это Куба, наконец. Дофантазировался, дорогой. Классно глючит. Расслабься и прекрати.
Во-вторых, виноградники. Я до того живьем их видел только однажды: в украинской степи возле Черного моря. Степь – это много-много ровной и плоской земли. Ну, разве что немного приподнимается и снова опускается. Какие горы? Не бывает. Надо же, как можно и не замечать, что фантазируешь… Как легко можно быть уверенным, что видишь то, что видишь, а оно невзаправдашнее абсолютно.
Я отмахивался так ровно два дня. Потом решил все-таки заглянуть в поисковик, попросить картинок по запросу "chilean wineries". Слышал бы кто, как я хохотал. Если это не виноградники, окруженные горами, то это виноградники на склонах гор. Тут-то мне стало не по себе: я так рьяно отмахиваюсь от своих «воспоминаний», что готов наплевать на здравый смысл и очевидность. Каких таких бескрайних степей я ожидал от страны, вытянувшейся в струнку между океаном и горами?
Я до такой степени боюсь фантазировать, что лишаю себя права на здравый смысл...
Вопрос о том, почему, собственно, я ожидаю, что пришельцы из одной и той же страны в колониях по одну сторону континента будут строить дома в одном стиле, а по другую – в другом, встал чуть позже. Я получил одну из заказанных на «Алибе» книг: «Культура Чили» издательства «Наука», 1968 года. На сто сороковой странице я прочитал: «Внешний вид чилийского города в начале XIX в. – неоклассический, и сильнее всего это чувствуется в столице – Сантьяго. В меньших по размеру городах колониальная архитектура пустила более глубокие корни: узкие улицы, дома с белеными стенами, преобладание черепичных крыш». Фотографии прилагались. Мне нечего было возразить.
Пытался ли я найти этот самый дом? Пытался ли я отыскать следы Хорхе, хотя бы его фамилию, в историях чилийских виноделен? Да, конечно. Я пытаюсь сравнивать три вида данных: частично опубликованную генеалогию чилийских семей, списки выпускников военно-морского училища с 1956 по 1961, историю чилийских виноделен. И я еще не закончил с этим. Но определенности мало, опубликованные в интернете генеалогические древа неполны, часть виноделен сменила хозяев в конце семидесятых...
Я и своего-то имени точно узнать не могу. Только надеюсь, что в "Подсолнухе" оно записано верно, да верю тому, что услышал глубоко-глубоко внутри. Но это уже два разных имени. Хотя с моей жизнью у меня могло их быть сколько угодно, на самом-то деле.
Что ж, я решил считать, что хоть один-то раз я все-таки побывал в его доме – родительском, там, где виноградники, окруженные горами, деревья в густой листве, оранжево-желтые чайные розы. И я решил считать, что всё было на самом деле. Еще раз окончательно решил.
Харонавтика: Сессия №32, фрагменты. Машина и корабли.
<…>
До конца сессии оставалось еще полчаса, М. спросила:
- Ок, не будем сегодня трогать «улитку», чего ты хочешь сейчас?
Он хотел про корабли. Это значит: про любовь. Про Хорхе.
Но как туда попасть? Надо было вспомнить что-то, имеющее отношение к теме. Лу подумал про тот вид сверху, с берега, который был, когда эта тема появилась в первый раз. Но побоялся туда идти. Он не хотел снова получить известие о гибели своего моряка. Лучше уж «улитка».
Но он смог вспомнить тот поток горячего мёда... и почувствовал, что лицо улыбается само. Попытался сдержать улыбку.
Они пошли туда. Лу тут же вспомнил, что он «психзащита», и стал думать: что из реальной жизни может соответствовать этим фантазиям? Куба, Хибара, верфь, ее потерянный любимый... Улыбка сошла, осталась смутная печаль и больше ничего.
Он подумал, что эта улыбка была не ее, не про ее мужчину. Но сразу остановил себя. Это же обычное дело: что сразу отрицают, то и бывает настоящим, да? И не стал говорить вслух свои мысли, остался в неуверенности про это. Однако он помнил, что весь опыт этого исследования показывает: то, что лезет из глубины, пролезет как угодно, даже если не в этот раз.
И ему опять виделся скромный дом в Хибаре, залив через дорогу от дома, бетонный пол, шлепанцы...
Он сказал М., что качество картинок одинаковое, что тех, что этих. Невозможно по этому признаку отличить «реальную» память от «нереальной». Разница в другом.
Они отличаются по вписанности в пространство и время вокруг, по связности. Про картинки из «реальной жизни» - ее жизни – он знает, как они расположены одна относительно другой. Их много. Из них можно составить историю, как рассказ из фотографий, как комикс. А те, оттуда, его картинки - разрозненные, их мало.
М. сказала: думай об этом.
Лу стал сравнивать. Первое, что ему пришло в голову взять для сравнения, самое протяженное, что у него было из его воспоминаний – вид изнутри машины, затем вид на машину снаружи, грузовик. Арест. Он разозлился, резко выругался. Попробовал найти что-то еще, достаточно протяженное во времени и связанное из нескольких картин. Вспомнил комнату с бетонным полом и стальным «медицинским» шкафом, резиновые трубки и стойку для капельницы. Шарахнулся оттуда еще быстрее. Объяснил М., почему выругался: вот, выбирал для сравнения протяженное, где есть три точки в пространстве. Но лучший вариант – момент ареста. И нет желания трогать его сейчас.
- Если есть это, значит, было и раньше, - сказала М. – Может быть, посмотришь на машину в какой-нибудь более ранний момент? Ненамного…
- Это будет конец июля, август, сентябрь. Не хочу туда, - поморщился Лу.
М. кивнула, задумалась на минутку.
- Ты хотел эту машину? Помнишь, как ты ее выбирал? Как знакомился с ней? Как было, когда ты только еще хотел, чтобы эта машина была твоей?
Лу понял, что ему очень не повезло. Как раз вчера он просматривал фрагменты из фильма, где есть около четырех минут поездки на «мустанге» как раз того цвета, и как раз по Чили. В 1970 году. Как теперь быть? Все, что он сможет увидеть, наверняка будет заимствовано из фильма – того самого, с парнем из MIR и другими документальными вставками. Тон его был очень недовольный и обиженный, когда пожаловался на это М. У него, наверное, есть и что-то свое про это. Но как отличить?
- Ладно, - сказала она. – В кино ты мог видеть. Но в жизни ты мог чувствовать – задницей, руками…
- Ну, хорошо, - согласился Лу. - Хорошо, поехали... Ездил бы я туда, где они стоят? На юг, на север? В Талькауано, например, когда у них ремонт на полгода. В Пунта-Аренас... Страна длинная, есть куда поехать.
Лу подумал: хочу к нему, хочу ехать к нему. Он так боялся увидеть что-нибудь из кино, что ничего и не смог увидеть, но вскоре ощутил давление на лицо – ветер? И еще - как будто затекли ноги. Вообще все тело так... затекло. Он вышел и походил, то есть, он потянулся, встал и походил, потряс ногами. Снова сел на диван и вскоре почувствовал, что сидеть ему неудобно: слишком высоко – если вытянуть ноги под тем углом, как хочется, до педалей не достать. Ну не так же прямо и откровенно? – привычно возмутился он.
Но потом довольно долго ничего не менялось и не происходило. Лишь на миг показалась картинка дома, того, где розы, где виноградники вокруг. Но Лу решил, что это так, это он мысли думает. И не стал обращать внимания.
- Ты хотел про корабли, - напомнила М., - как связана машина с кораблями?
И тут Лу заулыбался опять, расцвел. Улыбка - больше лица. Он весь дышал радостью. Ничего связного не сказал, только – что стояли они вечно в каких-то богом забытых отдаленных местах.
Счастье. Он чувствовал такое счастье, что оно не помещалось в груди. И хотелось приложить руки к груди, закрывая ее середину, чтобы удержать внутри, спрятать то, что там.
- У меня есть секрет, - сказал он, - моя тайна, от которой я счастлив.
@темы: человек, которого нет
-
-
12.08.2014 в 13:14-
-
12.08.2014 в 13:18-
-
12.08.2014 в 14:16