Commander Salamander. Пафос, романтика, цинизм
и...
Вечерний спектакль был отменен: слишком шумно и нервически-весело праздновала Суматоха свое спасение. К наступлению ночи был обещан фейерверк на крыше ратуши, и вся публика, без сомнения, предпочла бы зрелище огненного действа самым утонченным мелодиям. Матильда отправила записки: своей модистке – с просьбой доставить в кондитерскую Лафлин скромный полутраур из готового платья, а также домой, чтобы оттуда прислали подходящие перчатки и шаль, и осталась до вечера у добрых сестер.
В платье цвета персидского индиго, накинув наподобие мантильи поверх гладко уложенных волос темно-серую кашемировую шаль, Матильда Сориа вышла на Ратушную площадь праздновать спасение Суматохи. Так было правильно. Если он счел нужным лечь мертвым перед памятником самому себе, значит, город стоит того, значит, его спасение стоит праздника. И вот он, праздник.
В небо с грохотом и воем летят дрожащие от нетерпения ракеты – и в вышине разлетаются огненными брызгами, затмевая звезды. Вспухающие облака золотых искр, алмазный дождь, летящий потоком вниз, пляшущие созвездия алого, зеленого, синего – торжество бертолетовой химии, ослепительный праздник хитро составленных смесей. Повторяющийся грохот, короткий вой, треск и полыхание, ликующие крики толпы, яростные попытки оркестра прорваться сквозь праздничный шум. И среди всего этого яркого и яростного праздника уцелевших, спасенных – высокий постамент на площади и над ним силуэт длинного человека в широкополой шляпе и с вороной на плече. Памятник качается и двоится сквозь пелену слёз. Матильда трет глаза, но их точно – двое там, рядом, на постаменте, и один из них придерживает шляпу рукой, а его птица неловко взмахивает крыльями, пытаясь удержаться на плече. Птица!
Сердце ревниво вздрагивает – и Сурья улыбается: разве ты только что сейчас вот заметил? Сейчас он живой! – колотится сердце. А был мертвый. Как я. Сердце моё, говорит Сурья, моё, ибо другого нет у меня, сколько можно быть мертвым? Давай же любить. Ты собираешься быть счастливой? – спрашивает сердце. Ты помнишь? Да, отвечает Сурья, я помню: две тысячи лет. Так что же – не зря же я их прожила. Я собираюсь быть счастливой, я собираюсь любить, а потом будь что будет – но я хочу знать, ради чего умер ты. Я хочу знать, ради чего умру я. Да будет так, соглашается сердце.
И Матильда Сориа, спустив шаль на плечи, решительным шагом двинулась сквозь толпу.
Вечерний спектакль был отменен: слишком шумно и нервически-весело праздновала Суматоха свое спасение. К наступлению ночи был обещан фейерверк на крыше ратуши, и вся публика, без сомнения, предпочла бы зрелище огненного действа самым утонченным мелодиям. Матильда отправила записки: своей модистке – с просьбой доставить в кондитерскую Лафлин скромный полутраур из готового платья, а также домой, чтобы оттуда прислали подходящие перчатки и шаль, и осталась до вечера у добрых сестер.
В платье цвета персидского индиго, накинув наподобие мантильи поверх гладко уложенных волос темно-серую кашемировую шаль, Матильда Сориа вышла на Ратушную площадь праздновать спасение Суматохи. Так было правильно. Если он счел нужным лечь мертвым перед памятником самому себе, значит, город стоит того, значит, его спасение стоит праздника. И вот он, праздник.
В небо с грохотом и воем летят дрожащие от нетерпения ракеты – и в вышине разлетаются огненными брызгами, затмевая звезды. Вспухающие облака золотых искр, алмазный дождь, летящий потоком вниз, пляшущие созвездия алого, зеленого, синего – торжество бертолетовой химии, ослепительный праздник хитро составленных смесей. Повторяющийся грохот, короткий вой, треск и полыхание, ликующие крики толпы, яростные попытки оркестра прорваться сквозь праздничный шум. И среди всего этого яркого и яростного праздника уцелевших, спасенных – высокий постамент на площади и над ним силуэт длинного человека в широкополой шляпе и с вороной на плече. Памятник качается и двоится сквозь пелену слёз. Матильда трет глаза, но их точно – двое там, рядом, на постаменте, и один из них придерживает шляпу рукой, а его птица неловко взмахивает крыльями, пытаясь удержаться на плече. Птица!
Сердце ревниво вздрагивает – и Сурья улыбается: разве ты только что сейчас вот заметил? Сейчас он живой! – колотится сердце. А был мертвый. Как я. Сердце моё, говорит Сурья, моё, ибо другого нет у меня, сколько можно быть мертвым? Давай же любить. Ты собираешься быть счастливой? – спрашивает сердце. Ты помнишь? Да, отвечает Сурья, я помню: две тысячи лет. Так что же – не зря же я их прожила. Я собираюсь быть счастливой, я собираюсь любить, а потом будь что будет – но я хочу знать, ради чего умер ты. Я хочу знать, ради чего умру я. Да будет так, соглашается сердце.
И Матильда Сориа, спустив шаль на плечи, решительным шагом двинулась сквозь толпу.
-
-
03.06.2010 в 23:51Вот интересно-то, Персии-то той уже нет, а "цвет персидского индиго" остался.
-
-
04.06.2010 в 00:04-
-
04.06.2010 в 00:06-
-
04.06.2010 в 00:43кто бы это нарисовал, как же красиво!
-
-
04.06.2010 в 01:48И черт возьми, о кондитерской Лафлин рассказано уже столько и так, что при одном ее упоминании начинает хотеться какую-нибудь вкусную маленькую многоэтажную воздушную пироженку(((( в 2 часа ночи(((
-
-
04.06.2010 в 07:32-
-
04.06.2010 в 09:15-
-
04.06.2010 в 09:23