Для бодрости духа.

---

Да, детка, да.
Правильная схема, правильные действия - и вот наполовину обработана одна из самых трудных сессий и собран весь материал по текущей теме.
Хороший задел на завтра.
Я это сделал.

---

Мда. Сёма сказал, что будет жесть, и будет жесть.
Ладно, это выкладывать только на следующей неделе.

---

Иногда спам доводит до икоты.
"А вы говорите со словарем?"
Нет. Я вообще с предметами не разговариваю. Кроме лифтов и компьютеров.

---

Сегодня пока только полторы тыщи знаков.
Но это новая тема, очень трудная, очень стремная - по многим параметрам.
Так что это - целых полторы тыщи, очень нужные, чтобы дальше продолжать.
Я ли бля не умница, я ль не молодец?

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Как же уютно - стук дождя по подоконнику.
Скоро понадобятся теплые пледы и носки, кружки с чаем и печеньки.
Если будем живы.

---

Как славно именно сейчас, когда я аккуратно захожу на следующие главы, переписываться в скайпе с Р.
Он очень вовремя проявился из Китая.
(Тут хочется сказать голосом Доктора: Китайцы - это круто! В данном случае данный китаец - это точно круто).

---

Человек, которого нет - 33

Разговоры на полях: Мельницы и драконы

- И как тебе работается с ним?
- Ты же понимаешь, что я не могу ничего рассказать про клиента?
- Я так и думал. А про себя?
- Про себя... Ладно. Однажды мне приснился сон.

Сон был длинный, нудный и трудный - бесконечная уборка конюшен и чистка коней. Расчесывая гриву очередному, задумалась о том, что я понимаю про «присоединяться» и про «работать с тем, кто предъявляется», я другого не понимаю - как войти в ту реальность.

- Дыши со мной, - внезапно сказал конь. - Садись и дыши.

Это было еще утомительнее, чем чистить конюшню. Сидеть без седла в темной душной пустой конюшне и дышать в навязанном чужом постоянно меняющемся ритме, ощущая его всем телом.
- Устала.
- Дыши. Экологически чистый способ и безопасный. Никаких веществ, одна лошадиная сила.
- Долго еще?
- Видишь мельницы на холме?
Вокруг по-прежнему стены конюшни, темно и пусто.
- Откуда тут мельницы? Холмы?.. А, вот на том, впереди, кажется есть... И что теперь?
- Теперь дождись, пока они станут драконами, и иди работай.

М. замолкает, смотрит перед собой.
- Это всё, что ты расскажешь?
- Всё.

Харонавтика: Сессия №41, «Зелен виноград…»

<…>
Он стал думать о том доме с розами, доме, окруженном виноградниками.
М. сказала: Ты на что-то смотришь? Вот и смотри туда.
Лу смотрел, но его наполнило ошеломление: а что, можно? Правда, можно туда? Ему очень, очень - с того момента, когда в первый раз этот дом увидел, стоя у себя на кухне и глядя на тарелку с серебристой каймой, всегда хотелось пойти туда и посмотреть, но никогда не приходило в голову, что можно просто так взять и пойти. Что вообще это можно. Удивление, радость и как будто растерянность от неожиданности. С одной стороны, он понимал, почему не пытался прямо пойти и посмотреть на этот дом: для этого сначала пришлось бы признать, что это «самовольно» пришедшее воспоминание такое же настоящее, как те, что приходят в сессиях. Но как будто удивление не ограничивалось этим. Оно было такое долгое и настойчивое, оно не проходило, и Лу отметил, что, возможно, не только здесь он чувствует его. Может ли быть, что он чувствовал такое же изумление, когда получил приглашение приехать в тот дом? Вполне может быть.
Он смотрел, чувствовал, как там было, видел виноградники - ряды, ряды играющих на солнце листьев.
- Какой там виноград? – спросила М.
Лу решил увидеть себе красивый темный виноград, но ничего не вышло. Он сразу понял, что виноград зеленый, мелкий - не созрел еще. И это был такой неоспоримый факт - только развести руками, ничего не поделаешь. И было забавно, как он попытался сделать себе красиво - а не вышло.
Но это было совершенно не огорчительно, просто забавно.
Потому что там было столько воздуха и света, простора, безмятежности. И счастья. Ему пришлось сильно сжать руки, обхватить кулак другой ладонью и сжимать, пришлось кусать губы, потому что уже некуда было улыбаться, такая широкая улыбка выходила, и как будто: ну нельзя же так откровенно улыбаться. И он еще оставался с этим.
Лу знал, что был там не один. И там было столько счастья: как будто сейчас свет изнутри пробьет в тебе отверстия, и ты будешь светиться лучами из них, во все стороны. И он пытался это удержать в себе.
И смотрел, смотрел: слева пространство ограничено, там, кажется, горы. Впереди тянутся ряды виноградной лозы. Виноград еще зеленый, его даже толком не видно. И земля такая... Лу пытался найти слово для этого цвета, найти в кабинете предмет похожего оттенка. Но ничего подходящего не нашел. Единственное слово пришло в голову почему-то - пастельная. Слово было странным здесь, он не знал, к чему его приложить. Цвет земли - как будто чуть розоватый и пыльный, и между рядами не видно травы, плотная утоптанная земля.
- Совсем другой дом, - сказал Лу. – Настолько не похож на мой… Мне кажется, здесь есть место для радости и тепла, даже для веселья, может быть. И дышится совсем по-другому. И светло. И тепло.
Он добавил, что не знает, как там было на самом деле, но ему-то казалось именно так. Место, простор, покой. Можно выпрямиться, можно дышать.
Надышавшись, он спросил: интересно, какая реальная травма стоит за всем этим? Вряд ли стоит пытаться проломить эти фантазии и добраться до нее. Когда-нибудь, когда ему будет достаточно безопасно, она сама выйдет на свет.
- Я не вижу смысла работать с этим путем разрушения, - сказала М.
- А я вижу, что по мере того, как я избавляюсь от страха потерять эту историю, она не рассеивается, а только уплотняется и обрастает подробностями, которых я... хм... не заказывал.

Харонавтика: Сессия №36, «Свидание»

Он пришел, сел на свое обычное место, огляделся.
- Не знаю, чего хочу сегодня. У меня все хорошо и спокойно. Я даже не помню, про что было в прошлый раз. Стадион помню, а что было потом - не помню. Помню, было про август. А что там в конце...
- Если я не путаю, там в конце было про цельность и связность.
- А! Смарт. Да, конечно. Ну, я не знаю, чего я хочу сейчас. А что ты молчишь так? То ли печально, то ли скептически, то ли то и другое вместе?
- Выжидающе.
Тут накатило смущение – хоть куда девайся, а не показывай виду. И страх, что его примут то ли за идиота, то ли просто за недостаточно компетентного… Как будто кто-то ему не доверяет, не принимает всерьез. Так и сидел, смущаясь, пряча смущение, тихонько думая – еще посмотрим, кто здесь кто... Рассказал о происходящем, и они пошли посмотреть на это смущение. И сразу так – дистанция и голову набок.
- Держи голову прямо.
Голову прямо, но подбородок вверх.
- Подбородок убери, - напомнила М. - Расслабь подбородок.
Но он не мог.
- Нельзя же показывать свою... слабость? Нельзя же так прямо...
- Что?
Не ответил. Сказал только, что там состязание, вызов и «доказать, что я не хуже». И пока говорил это, удивился: это что же, у нас сегодня будет свидание?
Отчаянные попытки скрыть радость и волнение, потому что... нельзя же так прямо - что? Нельзя же так прямо кидаться на шею...
И корабли.
К этой картинке оказалась пришпилена бирочка: «вот так мы и встретились снова». Он действительно как будто увидел эту бирочку – картонную, с фигурной рамкой. Было смешно. Он чувствовал волнение, смущение, радость. Радость еще и от того, что много планов, и перспективы представляются вполне благоприятными, и много надежд с этим связано, много силы есть, чтобы эти планы осуществлять. И свидание, как есть свидание, ну надо же.
И вторая бирочка появилась тут же: «никто не собирался умирать».
- Мы не были смертниками. Мы собирались делать дело. Трудное. Жить с этим делом, работать, бороться… Не умирать.
- Давай посмотрим.
Стало тоскливо и пусто внутри. Потом он почувствовал четкие и однозначные импульсы в теле: вырваться.
Он не хотел, очень не хотел смотреть туда. Улавливал сигналы от тела – что-то в лице, что-то в ногах, в руках. Не хотел прислушиваться, замирал на краю. Но все-таки они прошли туда, и там оказался туман, тяжелая вата. Лицо – тяжелое, большое. Голова падает, но не так, как других сессиях, когда при спокойствии и полной ясности разума мышцы вдруг «роняют» ее. Голова тяжелая, держать ее трудно, и сознание такое же тяжелое и туманное.
Он уже понимал, что там происходит, но не хотел понимать. И тем не менее – знал, со всей определенностью. Не называя, спросил:
- Какая связь? Почему я от того – от «свидания» - попал в это место?
- В какое?
Молчит.
- Можешь не говорить вслух. Назови это для себя.
Мотает головой.
- Нет, это надо проговаривать вслух, это важно. Я должен сказать. Вся эта артикуляция, мышечные движения – это важно. И я скажу это здесь. Мне легче произносить это тебе, чем моему партнеру. Извини.
- Хорошо, говори.
- Меня избивали. Долго.
Сказал, еще оставаясь как бы наполовину там. Вынырнул, отдышался.
- Надо повторить это теперь, в «здешнем» состоянии.
Повторяет.
- Как тебе с этим? – М. снова направляет его туда.
Он вздергивает губу:
- А хрен вам, мартышки.
Моргает. Смеется. Мартышки?!
- Я их... презираю? Да, я к ним вот так, свысока, хотя это они тут меня метелят. Но - вот так.
Пытается сообразить, какая связь? Он знает, знает, с кем это он встретился снова, он знает, перед кем боялся выглядеть глупым или недостаточно компетентным. Хорхе, драгоценный мой. Лу безошибочно узнает если не его самого, то свою реакцию на него. Но какая связь между тем «свиданием» - и этим избиением, происходящим в каком-то не очень большом и не очень светлом помещении… Появляется бирочка с вопросом: «флотские?»
И тут его согнуло пополам, свернуло.
М. сказала потом, что видела страх. Он страха не чувствовал, но очень ясно понимал, что всё совсем плохо, окончательно плохо. И, судя по реакции тела – он угадал: да, флотские.
- Знаешь, - говорит он медленно, прислушиваясь к ощущениям. – Кажется, там офицеры. И что-то очень личное, не механическая обработка, а как будто личные… претензии.
И понимает, что, кажется, все-таки что-то успел сделать. Может быть, даже…
- Кажется, я сильно их обидел. Надеюсь.
Ему хочется обнимать М. и хлопать по спине – торжествующе, как своего, как сообщника.
- Какие проекции, - смеясь, рассказывает он.
- Ты же хотел товарищей.
Он дышит, довольный, крутит головой: кажется, я все-таки успел… хоть кого-то из них. Говорит это вслух: убить. И чувствует радость и удовлетворение. Пытается сдерживать это, но оно рвется наружу. Ему с этим хорошо и подходяще.
- Мусоровоз, - говорит он. – Мусоровоз тоже где-то здесь.

Неокончательный диагноз: Мартышки

Она спрашивает: и что ты чувствуешь про это? - обычный вопрос. Он думает про боль и страх, про отчаяние, про беззащитность. Прислушивается к себе, привычно ожидая этих чувств, готовый выяснить, какое же из них ближе к поверхности, чем другие. И вдруг у него вырывается странная фраза.
А хрен вам, мартышки.
Он моргает. Все его писательское нутро в изумлении. Конечно, вместо хрена он употребил другое слово, и с этим все в порядке, но - мартышки?! В этом контексте? В русском языке это слово звучит почти ласково, оно уж точно не о тех, кто тебя убивает, медленно и с чувством.
И он идет искать это слово в словарях – и находит.

macaco s. m.
1. Mamífero pequeño del orden primates, de hocico saliente y callosidades glúteas; vive en grupo en los bosques asiáticos y africanos.
2. Persona pequeña y poco importante.
NOTA Frecuentemente usado como apelativo cariñoso aplicado a niños.
3. Chile, Cuba: Feo, pequeño o mal formado.

Он внимательно смотрит на последнюю строчку.
Он снова растерян, почти испуган тем, как проникают сквозь его нынешнее незнание языка – непредсказуемо и необъяснимо – смыслы и чувства.
Ур-роды, говорит он. Проклятые уроды. Хрен вам.

Записки сумасшедшего: То, что я знаю теперь

Радость и удовлетворение… Радость и удовлетворение.
Да нет же!
Разве эти два слова могут передать, что я чувствовал в самом конце той сессии? В тот момент, когда я понял, что их ненависть, их очень личная ненависть ко мне, кажется, подтверждает мою надежду: я убил хоть кого-то из них. Сам. Лично.
По-русски это надо назвать так: кровожадная радость, кровожадное удовлетворение. Мне нужна была их кровь, их смерть. Я хотел их убивать. Я радовался от того, что мне это удалось.
Это очень неуютное, пугающее знание о себе – сейчас, когда я такой мирный человек и такой гуманист. Что-то во мне говорит, что и тогда я не был кровожадным сам по себе.
И вне пространства сессии, вне пространства памяти мне страшно знать и признавать о себе такое. Настолько страшно, что я не нахожу правильных слов. Настолько страшно, что я забыл, совсем забыл об этом факте. Я запомнил, как наткнулся на «мартышек», как был изумлен выбором слова. Но я совершенно не помнил, как торжествовал и радовался, осознав, что мне удалось воздать им хоть немного, хотя бы немногим из них, за то, что они сделали с Хорхе. Да и за все остальное.
Я забыл и не помнил этого.
И только вот сейчас, несколько месяцев спустя, перечитывая записи сессий, чтобы отдать их для этого текста, я обнаружил «второе дно». Мне стало не по себе. Мне было трудно и страшно признать, что я чувствовал это, переживал эти эмоции, я, такой хороший и добрый, незлопамятный и цивилизованный.
Так вышло по чистой случайности, что я посмотрел в тот же день заключительные кадры фильма «Гараж «Олимпо»». Это не про Чили, это про Аргентину. И в этих кадрах – самих по себе – вроде бы ничего страшного нет. Просто летит самолет, военный, транспортный. Большой самолет. Летит над морем. И открывается рампа, хвостовой люк. На этом кино и заканчивается. Ничего страшного, если не знать, что сейчас из самолета будут падать люди, живые, только одурманенные специальными уколами. Обычная практика в те годы в тех краях. В Чили тоже так делали после 1973-го.
Весь фильм смотреть я не рискнул: я очень сильно и тяжело реагирую сейчас на такие фильмы, а мне надо разбирать записи сессий, нужна ясная голова и глубокое ровное дыхание. Я и так стал ругать себя за то, что посмотрел отрывки. Чем ты думал, что ты теперь с этим будешь делать, всё такое я себе говорил, потому что дышать стало нечем и ощутимо потряхивало.
На следующий день я попытался рассказать своему партнеру оба эти куска вчерашнего дня. И неожиданно для меня самого они сложились вместе, как ладонь с ладонью. Они друг другу подходят.
Я очень рад, я испытываю огромное облегчение и благодарность к судьбе, что сейчас я свободен от тех долгов. Но там и тогда – я согласен с тем, что делал, я рад, что делал это. Я снова в согласии с собой. И больше тут не о чем говорить.

@темы: человек, которого нет

---

Не могу не поделиться адми-ми-миралом!

@темы: корабли на рейде

---

---

На данный момент относительно готово 8.5 а.л.
Ё-моё, вот это я увлекся... Так и правда получится очень маленький, но гордый роман - без начала и без конца, ага.
Но зато про любовь.

---

Чтобы не протерять промежуточный результат:
4.3 т. зн. - новое, "защита свидетелей"

---

Букина песня про любовь

я вернусь к тебе
даже если не просить
я вернусь просто так -
ну, хоть за ухо укусить
я вернусь хоть на минутку -
поговорим и хорошо
я вернусь к тебе
даже если не ушел
ты это знаешь

просто я с тобой жив
и без тебя жив, но
с тобой гораздо веселей
смотреть веселое кино
и если грустное, то без
тебя намного тяжелей
но все же самое веселое
с тобою веселей
и это важно

я вернусь к тебе -
даже думать не моги
что я кану в ночь
во тьму где не видать ни зги
что я бесследно исчезну
пропаду и не приду
я даже если потеряюсь
все равно тебя найду
ты не пугайся

а ты и сам такой
без тебя не обойтись
ты и сам герой
с тобой попробуй не найтись
к тебе попробуй не вернуться
не увидеть не узнать
когда ты точно точно точно
прям такой как в моих снах
и даже лучше

и я вернусь к тебе
сегодня вечером опять
и через полчаса
и через час тебя обнять
и через три часа
и в полдевятого утра
я обниму тебя
скажу пока! скажу пора!
и возвращайся!

---

Ну что. Все сказано, пора закругляться, или последнюю битву Лу еще стоит включить в историю? Эта часть длинная и кровавая, к тому же развития никакого.
Сижу, думаю.

---

Кого в 63-м считали террористами...

Левое революционное движение (Венесуэла) — МИР. В 1963 МИР совместно с ФАЛН (Вооруженные силы национального освобождения) для привлечения внимания к своим требованиям похитили коллекцию ценных полотен (Гоген, Пикассо), спустя неделю картины были возвращены. Террористы совершили захват самолета, с которого разбрасывали листовки над Каракасом, и судна, с которого вели радиопропаганду.
slovari.yandex.ru/~книги/Терроризм%20и%20террор...

@темы: реконструкция, Вальпараисо forever

---

Человек, которого нет - 32

Записки сумасшедшего: Тарелка с серебряной каймой

Не серебряной, конечно, просто серой с тонким серебристым орнаментом поверх. «Из благородных». Я купил ее еще весной. Она мне понравилась, захотел такую.
Но с того дня, как принес ее в дом, я не ставил ее себе. Смотрел на нее, ставил своему другу, себе – нет. Странно вел себя по отношению к этой тарелке, словом. И чувствовал ее «не своей». Отчетливо это чувствовал. Но я мастер отмахиваться от всего такого, и я отмахивался. Люди фантазируют, люди врут себе и друг другу, особенно – себе. Я знаю. Эльфов не бывает. Гарри Поттера не бывает. Тарелка как тарелка.
Потому смахивал, как паутину, тонкие, почти неощутимые связи, тянущиеся от этой гладкой, белой, с серебристой каймой: дом, его дом, родительский...
Я отмахивался. От этой тарелки, от тихой, сладкой тоски, потянувшей сердце в маленьком винограднике моего отца в украинском селе. Не бывает, о чем тут говорить? Напридумываешь себе, потом стыдно разумным людям в глаза смотреть.
Да если бы и было что – думаешь, попал бы ты в его дом? С твоей-то репутацией – в такое приличное общество. Очень вряд ли.
А потом было Рождество, то самое, без праздника и чудес. И после сессии мне было погано на душе. Но исследовательский интерес никто не отменял, и я попытался заглянуть туда сам, доразглядывать то, что не увидел с первого раза, какие-то, детали, частности. Например, какие тарелки стояли на столе. Со зрением там у меня было явно не благополучно, так что видно мне было плохо, ничего не вышло.
Не вышло и не вышло, но в голове эти мысли оставались и на душе оставались тоже. И я за обедом решил поставить эту тарелочку себе, просто проверить, вдруг подойдет. Не подошла. Не моё.
Не подошла и не подошла, ничего особенного, не буду же я ее притягивать силком, я фантазировать не люблю. Отрицательный результат тоже результат. На этом и успокоился.
Но вскоре – и доесть не успел, – у меня на краю сознания проступила такая картинка: большая комната, столовая? - стены в ней терракотового цвета, передо мной и дальше вправо я вижу накрытый стол, но отчетливо разглядеть, что на нем, не могу. Он покрыт белой скатертью, это я вижу точно. Еще дальше справа - большая арка, за которой еще другое помещение, там лестница, красивая, с деревянными резными перилами и столбиками. То второе помещение по цвету сходится с этим, где я. А за спиной у меня окна, тоже арками. Так или иначе - в помещении светло и, кажется, много букетов. Да, это розы, желто-оранжевые, с красными краями лепестков. Удивительно отчетливо и неуловимо.
Это было в выходной день, и я стал рассказывать своему другу о том, что успел разглядеть в мелькнувшем видении. И пока говорил, я как будто увидел еще немного: тот же дом, только снаружи. Он оказался двухэтажным, и смотрел я на него не снизу, а с уровня второго этажа, но я не мог с уверенностью сказать: это другое крыло того же дома, или это рельеф местности такой. Но мне было очень ясно мне в тот момент, что я не один смотрю на дом, я не один там. И мне нравится, что я не один.
Это был дом в колониальном стиле, белый, но не свежевыбеленный, на выступающих частях темнели пыльные полосы. По верхнему этажу – ряд окон. Нижний этаж прячется за стеной с арочными проемами. Кажется, в этом пространстве, между нами и тем крылом, припаркованы машины. Это не главный вход в дом, это, скорее, как раз такая территория, для машин и чего-то такого.
Вокруг дома – все в зелени. Отчаянной, бескомпромиссной зелени всё, насколько видит глаз. Если смотреть налево и вперед, видно, что дом окружен возвышенностями. Слева сад. Справа – виноградники. Зеленое, зеленое, зеленое все вокруг: трава, деревья, виноградные кудрявые лозы.
На вкус, на цвет, на ощупь и на плотность эти картинки были такого же качества, как те, которые разворачиваются в сессиях. И еще у них был привкус несомненности. Я не придумывал их. Они сами развернулись, когда я не ждал.
Но я хорошо умею отмахиваться. И мне было чем отмахнуться в этот раз.
Во-первых, арки. Здравствуй, «Санта-Барбара»! Знакомая музыка заставки издевательски звучала у меня в ушах. Колониальный стиль – это не здесь, думал я. Это с другого края континента и ближе к экватору. Это Куба, наконец. Дофантазировался, дорогой. Классно глючит. Расслабься и прекрати.
Во-вторых, виноградники. Я до того живьем их видел только однажды: в украинской степи возле Черного моря. Степь – это много-много ровной и плоской земли. Ну, разве что немного приподнимается и снова опускается. Какие горы? Не бывает. Надо же, как можно и не замечать, что фантазируешь… Как легко можно быть уверенным, что видишь то, что видишь, а оно невзаправдашнее абсолютно.
Я отмахивался так ровно два дня. Потом решил все-таки заглянуть в поисковик, попросить картинок по запросу "chilean wineries". Слышал бы кто, как я хохотал. Если это не виноградники, окруженные горами, то это виноградники на склонах гор. Тут-то мне стало не по себе: я так рьяно отмахиваюсь от своих «воспоминаний», что готов наплевать на здравый смысл и очевидность. Каких таких бескрайних степей я ожидал от страны, вытянувшейся в струнку между океаном и горами?
Я до такой степени боюсь фантазировать, что лишаю себя права на здравый смысл...
Вопрос о том, почему, собственно, я ожидаю, что пришельцы из одной и той же страны в колониях по одну сторону континента будут строить дома в одном стиле, а по другую – в другом, встал чуть позже. Я получил одну из заказанных на «Алибе» книг: «Культура Чили» издательства «Наука», 1968 года. На сто сороковой странице я прочитал: «Внешний вид чилийского города в начале XIX в. – неоклассический, и сильнее всего это чувствуется в столице – Сантьяго. В меньших по размеру городах колониальная архитектура пустила более глубокие корни: узкие улицы, дома с белеными стенами, преобладание черепичных крыш». Фотографии прилагались. Мне нечего было возразить.
Пытался ли я найти этот самый дом? Пытался ли я отыскать следы Хорхе, хотя бы его фамилию, в историях чилийских виноделен? Да, конечно. Я пытаюсь сравнивать три вида данных: частично опубликованную генеалогию чилийских семей, списки выпускников военно-морского училища с 1956 по 1961, историю чилийских виноделен. И я еще не закончил с этим. Но определенности мало, опубликованные в интернете генеалогические древа неполны, часть виноделен сменила хозяев в конце семидесятых...
Я и своего-то имени точно узнать не могу. Только надеюсь, что в "Подсолнухе" оно записано верно, да верю тому, что услышал глубоко-глубоко внутри. Но это уже два разных имени. Хотя с моей жизнью у меня могло их быть сколько угодно, на самом-то деле.
Что ж, я решил считать, что хоть один-то раз я все-таки побывал в его доме – родительском, там, где виноградники, окруженные горами, деревья в густой листве, оранжево-желтые чайные розы. И я решил считать, что всё было на самом деле. Еще раз окончательно решил.


Харонавтика: Сессия №32, фрагменты. Машина и корабли.

<…>
До конца сессии оставалось еще полчаса, М. спросила:
- Ок, не будем сегодня трогать «улитку», чего ты хочешь сейчас?
Он хотел про корабли. Это значит: про любовь. Про Хорхе.
Но как туда попасть? Надо было вспомнить что-то, имеющее отношение к теме. Лу подумал про тот вид сверху, с берега, который был, когда эта тема появилась в первый раз. Но побоялся туда идти. Он не хотел снова получить известие о гибели своего моряка. Лучше уж «улитка».
Но он смог вспомнить тот поток горячего мёда... и почувствовал, что лицо улыбается само. Попытался сдержать улыбку.
Они пошли туда. Лу тут же вспомнил, что он «психзащита», и стал думать: что из реальной жизни может соответствовать этим фантазиям? Куба, Хибара, верфь, ее потерянный любимый... Улыбка сошла, осталась смутная печаль и больше ничего.
Он подумал, что эта улыбка была не ее, не про ее мужчину. Но сразу остановил себя. Это же обычное дело: что сразу отрицают, то и бывает настоящим, да? И не стал говорить вслух свои мысли, остался в неуверенности про это. Однако он помнил, что весь опыт этого исследования показывает: то, что лезет из глубины, пролезет как угодно, даже если не в этот раз.
И ему опять виделся скромный дом в Хибаре, залив через дорогу от дома, бетонный пол, шлепанцы...
Он сказал М., что качество картинок одинаковое, что тех, что этих. Невозможно по этому признаку отличить «реальную» память от «нереальной». Разница в другом.
Они отличаются по вписанности в пространство и время вокруг, по связности. Про картинки из «реальной жизни» - ее жизни – он знает, как они расположены одна относительно другой. Их много. Из них можно составить историю, как рассказ из фотографий, как комикс. А те, оттуда, его картинки - разрозненные, их мало.
М. сказала: думай об этом.
Лу стал сравнивать. Первое, что ему пришло в голову взять для сравнения, самое протяженное, что у него было из его воспоминаний – вид изнутри машины, затем вид на машину снаружи, грузовик. Арест. Он разозлился, резко выругался. Попробовал найти что-то еще, достаточно протяженное во времени и связанное из нескольких картин. Вспомнил комнату с бетонным полом и стальным «медицинским» шкафом, резиновые трубки и стойку для капельницы. Шарахнулся оттуда еще быстрее. Объяснил М., почему выругался: вот, выбирал для сравнения протяженное, где есть три точки в пространстве. Но лучший вариант – момент ареста. И нет желания трогать его сейчас.
- Если есть это, значит, было и раньше, - сказала М. – Может быть, посмотришь на машину в какой-нибудь более ранний момент? Ненамного…
- Это будет конец июля, август, сентябрь. Не хочу туда, - поморщился Лу.
М. кивнула, задумалась на минутку.
- Ты хотел эту машину? Помнишь, как ты ее выбирал? Как знакомился с ней? Как было, когда ты только еще хотел, чтобы эта машина была твоей?
Лу понял, что ему очень не повезло. Как раз вчера он просматривал фрагменты из фильма, где есть около четырех минут поездки на «мустанге» как раз того цвета, и как раз по Чили. В 1970 году. Как теперь быть? Все, что он сможет увидеть, наверняка будет заимствовано из фильма – того самого, с парнем из MIR и другими документальными вставками. Тон его был очень недовольный и обиженный, когда пожаловался на это М. У него, наверное, есть и что-то свое про это. Но как отличить?
- Ладно, - сказала она. – В кино ты мог видеть. Но в жизни ты мог чувствовать – задницей, руками…
- Ну, хорошо, - согласился Лу. - Хорошо, поехали... Ездил бы я туда, где они стоят? На юг, на север? В Талькауано, например, когда у них ремонт на полгода. В Пунта-Аренас... Страна длинная, есть куда поехать.
Лу подумал: хочу к нему, хочу ехать к нему. Он так боялся увидеть что-нибудь из кино, что ничего и не смог увидеть, но вскоре ощутил давление на лицо – ветер? И еще - как будто затекли ноги. Вообще все тело так... затекло. Он вышел и походил, то есть, он потянулся, встал и походил, потряс ногами. Снова сел на диван и вскоре почувствовал, что сидеть ему неудобно: слишком высоко – если вытянуть ноги под тем углом, как хочется, до педалей не достать. Ну не так же прямо и откровенно? – привычно возмутился он.
Но потом довольно долго ничего не менялось и не происходило. Лишь на миг показалась картинка дома, того, где розы, где виноградники вокруг. Но Лу решил, что это так, это он мысли думает. И не стал обращать внимания.
- Ты хотел про корабли, - напомнила М., - как связана машина с кораблями?
И тут Лу заулыбался опять, расцвел. Улыбка - больше лица. Он весь дышал радостью. Ничего связного не сказал, только – что стояли они вечно в каких-то богом забытых отдаленных местах.
Счастье. Он чувствовал такое счастье, что оно не помещалось в груди. И хотелось приложить руки к груди, закрывая ее середину, чтобы удержать внутри, спрятать то, что там.
- У меня есть секрет, - сказал он, - моя тайна, от которой я счастлив.

@темы: человек, которого нет

---

Осознал, что я не осознаю сделанный за день кусок как нечто большое и значимое просто потому что я же еще не закончил книгу.
То есть вот так: промежуточный результат, значит, не считается. Аааатлично. Так и хочется задать себе сакраментальный вопрос: как дошел ты до жизни такой?
Ну как, как...
В течение месяца:
Жара - это раз.
Работа как обычно - это два.
Поездка в Питер с долгими прогулками пешком - это три.
Поездка в Питер в режиме "сапсан"-семинар--ночевка-"сапсан", оба "сапсана" ни свет ни заря - это четыре.
Семинары и мастерские на полный день числом четыре - это пять.
Фестиваль! Фестиваль же огого! - это шесть.
Обретение первого котика, так и быть адаптацию считаем сюда же - это семь.
Тадам! Обретение второго котика и реадаптация первого - это восемь.
Нет, сорванный режим сна я посчитаю отдельно, это девять.
Ага, я чуть не пропустил работу с этим текстом - тут я сразу три балла бы начислил.
Оу, еще и переход на другие принципы питания и таблетки горстями в период активного лечения. И глотание "кишки"!
Что там еще я забыл?
Жару надо посчитать дважды или трижды.
В фоне постоянно эмоции по поводу текущей ситуации в сопредельном государстве, где у меня отец, сестра и друзья.

И в итоге я просто чувствую, что надо срочно в отпуск и даже не заикаюсь? Ну, засыпать уже трудно и промежуточный результат вон норовлю проипать. И хочется на ручки и конфетку. А так - жив-цел-орел и даже еще работоспособен. Что-то мои представления о моей старческой немощи какие-то несколько преувеличенные.
С понедельника - отпуск. Творческий.

---

Подсчет, чтобы не удалось не заметить сделанное:
2.7 т.зн. - "неуютное знание", совсем новенький кусок текста
+
4.3 т.зн. - мусоровоз, обработка записи сессии
+
1.5 т.зн. - джимло, новый

---

Записываю: вышел пробежаться.
Сокращенный маршрут, режим 200/200.
Ноги не устали совсем, но жарко и тяжко. Завтра выйду на час раньше.