И я опять про любовь. Десять лет работаю психотерапевтом в скайпе - как нормальная такая часть практики. Никакой особой идеологии в этом не было, просто с самого начала обращались с запросами люди из дальних и ближних стран, и далёких городов. Русскоязычные, живущие в Канаде и Новой Зеландии, Австрии и Украине, в Сибири, на Дальнем востоке, в Казахстане, в Латвии, в Израиле, в Санкт-Петербурге и где только не... Да даже и в Москве, не имеющие возможности выйти из дома по тем или иным причинам - от состояния здоровья до крайней загруженности.
Да, работа онлайн отличается от работы очно. Нет, не принципиально.
Главный наш принцип - присутствие. А оно либо есть, либо нет, и это не от онлайна или очности зависит. Очно - значит: очами. Зрением. Вниманием. Так вот, скайп или вацап - зрение, слух, зеркальные нейроны из терапевта никто не вынимает. Да, обзор меньше. Да, есть нюансы. Но если просто учитывать эти нюансы, помнить о том, что у человека там за рамкой экрана точно есть ещё много тела и пространства - в чем проблема-то, я не понимаю? Смотреть, видеть, спрашивать. Слушать, слышать, интересоваться. Проверять возникающие предположения И в чем разница? Клиент говорит, клиент смотрит, звучит, и выглядит, и дышит. И я для него - звучу, выгляжу, дышу, смотрю глазами. Я - есть для него, я здесь.
Продолжаю работать, как работал. Темы у людей те же - как жить, как быть собой и с собой, как перестать испытывать этот вечный страх, эту вечную тревогу, тоску, боль. Или - как наконец развернуться, раскрыться, встать и идти. Или - как найти счастье. Как его не потерять. Что делать сейчас, когда вообще ничего не понятно (а он так, в сущности, всегда).
Спойлер: я не знаю ответов на эти вопросы, годных для всех. Но я знаю, как искать эти ответы в каждом отдельном личном случае. И хорошо так знаю (здесь бы прибавить: спросите у моих клиентов, - но нет, не в этой профессии, я своих не выдаю). В общем, как бы это наглядно продемонстрировать? А! Идея! Трудно любить занятие, которое не получается, в котором не испытываешь удовлетворение от работы, переживаешь только провалы и неудачи. Так вот - я свою работу люблю. Да, люди приходят чаще всего с болью, растерянностью, страхами, горем, бессилием. И по-честному присутствовать - значит встречаться с этим открыто. Но уходят-то чаще всего с надеждой, новыми силами, с новой жизненной походкой, с вдохновением и азартом к жизни, с уверенностью в своих силах, в обнаруженной и осознанной любви к себе и своим - и с достаточными и годными способами ее проявлять. Поэтому я люблю свою работу. И до сих пор в непреходящем изумлении от того, как оно происходит. Как это красиво. Какие люди красивые. Как цветы.
Девятая глава - про то, как Ганна училась петь особенные песни у самой Матери, у Мьяфте. А колискову, что она поет сначала, я петь не решился, потому что произношение у меня никогда и нигде, тут уж ничего не поделаешь, но я ее присоединяю.
*** Он шел по реке. Ему ветер ложился на плечи, Под вечер ложился на плечи ему отдохнуть. И крадучись осень за ним занимала поречье, В ладони дерев рассыпая веселую хну. Он шел, выдыхая сквозь полое таинство флейты Последнюю веру в приют и ночлег и очаг. И льнуло к нему вместе с ним уходившее лето, Усталые ветры сложив у него на плечах. Шиповником алым, в шипах, за суму и одежду Поречье цеплялось, вцеплялось, вослед голося. Он шел, отступая, спасая себя и надежду, Из осени, как из пожара ее вынося. Любимый, я помню: он шел, не спеша и не медля, И что-то твое в нем мерещилось, что-то мое. С тех пор, что ни осень, все туже затянуты петли, Все крепче силки, тяжелее душа на подъем. Ее придавили тяжелые влажные комья Осенней земли, и спасенья от осени -- нет. И все нам чужие, кто видел его и не помнит, Кто не обернулся ему, уходившему, вслед.
*** А он такой - шасть в приемную, говорит Давайте меня обратно, у меня ещё там горит У меня ещё там убивают, насилуют, жгут Я все равно ни лечиться, ни отдыхать не смогу Пока там огонь и кровь и смерть и чума Пока там мрут, от бессилия сходят с ума И что с того, что там оно так всегда Значит мне туда, верните меня туда
Ему такие - да ты остынь, погоди читать дальшеТы тут такой как минимум не один Думаешь, больше некому на чуму А он: да причем здесь некому или кому
А сам в прорехах, прорезан и прободён Такого пустим назад - сто пудов пропадём Такого только пусти, только волю дай Ему бы дать, да не волю - нимб и медаль Крылья заштопать и пусть поет в небеси А тоже вот, придумал чего просить
Ты ж туда не домой, ты ж засланец, незваный гость Ты знаешь в себе хоть одну уцелевшую кость? Ты помнишь, сколько крови твоей в той земле? Морщится, машет: нечему было там уцелеть Да пошлите со мной санитаров, всего делов Что болит, помажут зелёнкой - буду здоров И давайте уже скорей обратно меня Это как если кто-то упал с коня Надо садиться сразу, иначе страх не унять Верните меня обратно, верните меня
Санитаров ему! Да тебе бы, мой ангел, к врачам Вот такие и наворотят там сгоряча Вот такие и наломают дубовых дров Да ты, mon ange, на всю голову нездоров
А другие, пришедшие с ним, тоже бузят отправьте и нас, отправьте и нас назад А один еще так молчит и щурится на окно Как будто не в первый раз наблюдает это кино Можно не дергаться, попусту не встревать: Сейчас он уже успокоится, прекратит воевать Скажет устало: я в душ, вы пока соберите тут Уверенный, что ему всё, как просит, дадут И другие заулыбаются, замолчат И друг друга руками так бережно по плечам
А за окном красота, сиянье и свет А за окном небеса, коих сердцу милее нет Чистота и правда, любовь и любовь и любовь А там эти сумасшедшие воюют сами с собой И всё в крови и отраве, всё блин как у людей А этот бешеный рвется обратно, идейный С другой стороны, кто б еще сумел там нас всех собрать И спасибо ему, что умеет стучать по столу и орать Будет потом сидеть - растерян, контужен, нелеп В одиночестве и беспамятстве на чужой холодной земле Будет ему и отчаяние и крик Ничего, он привык Он сам на это - мы сами на это - опять Звездные волонтеры, небесная тихая рать Спецназ мультиверсума, что с нас взять
А все уже выдыхают, и ясен расклад Все сошлось, сговорились, смеются: такие дела Остались мелочи: явки, пароли, связь Но что ты так рвешься туда, кто-то спросит смеясь Он вздохнет: без меня там оставили ангела моего Он, не вопрос, он справится, но лучше бы как-то... того... И махнет, и в душ, собираться, крылья сушить А тот, у окна, подумает, что бы ещё сложить Ему в вещмешок, да и себе заодно Только еще разочек - всем сердцем вглядеться в окно Когда-нибудь на подольше остаться бы тут Когда-нибудь - все, улыбнется тот шалый Пойдем, нас ждут.
Вторая серия стихов в темноте - сегодня "Бодхисаттвы" для друга. И да, если вы знаете, что хотите услышать в следующей серии - пишите, прочитаю. Не знаете названия - ну, напишите, про что там, как-нибудь разберемся.
Вот истории, которые произошли с нами, когда мир сошел с ума, – начинаю я (Ален), а ты (Меа) говоришь: а он был вменяемым когда-то, когда-нибудь? Ален: Не цепляйся к словам. Да, мир безумен уже давно, и становится все безумнее с каждым днем, но каждый раз, когда градус этого безумия подрастает сразу на несколько пунктов, это воспринимается как резкий скачок от прежней относительной нормальности, как бы вменяемости. Меа: Ну да, человек ко всему привыкает. Ален: Только ли человек? Мне кажется, мир и сам привыкает к себе, и когда его накрывает очередной волной, он вздрагивает, вздергивается, и смотрит ошалелыми глазами сам на себя, и не понимает, что происходит. Меа: Пока все не уляжется. Ален: Пока все не привыкнут, не запишут это новое безумие как вменяемость. Меа: Как некоторую вменяемость. Ален: Динамическую такую. Меа: Как динамическое равновесие, да? Ален: Ну, ты же понимаешь, что и адекватность – понятие относительное, всегда приходится спрашивать – адекватность чему? В изменившихся условиях и адекватность выглядит по-другому. Меа: Так, не начинай. Ален: А это я начал? Меа: А кто?
Мы (Ален, Меа), не сговариваясь, начинаем движение. Ты (Меа) распутываешь конечности и выбираешься из глубокого кресла с высокой спинкой и большими «ушами», такого уютного, такого сыто-коричневого под вдумчиво-лиловым пледом, что по контрасту ты с твоими бесконечными руками-ногами-шеей и взглядом, как луч межгалактического прожектора, кажешься в нем просто еще одним дизайнерским предметом интерьера, как нагие металлические конструкции стеллажей, как ломаные линии осветительного прибора, распластавшегося на две трети потолка и половину стены – язык не повернется, ум не растянется назвать это чудовище люстрой. читать дальшеЯ (Ален) просто скатываюсь с дивана, покрытого клетчатым шерстяным пледом, мне нравится так падать с него на пол, когда лень вставать, лень менять ленивый покой – не в смысле душевного равновесия, а в том, который имеется в виду в учебниках физики, когда там пишут о физическом теле в состоянии покоя. Я покоюсь относительно дивана и клетчатого шерстяного пледа, и нужен внешний толчок, чтобы я начал движение относительно их, и относительно этого чудовищного переосмысления люстры, и стен, в которых мы замкнуты, – хотя я и так лечу в пространстве с немыслимой скоростью относительно почти всей остальной Вселенной. И тогда я сам становлюсь внешней силой относительно себя покоящегося, потому что внутреннее мое движение непрерывно – в том числе относительно дивана и даже относительно меня самого, и я слегка подталкиваю свое покоящееся тело, и оно падает на пол, достаточно твердый, чтобы остаться лежать на нем было далеко не так же приятно, как на диване. Поэтому значительно легче встать с пола, чем с дивана, и я встаю.
Мы (Ален, Меа) идем на кухню – нам обоим не хватает чая в чашках цвета космической глубины с золотыми всплесками вдоль внешнего края. Это важно – не просто чая, хотя и он имеет значение. Нам нужны эти блюдца, эти перевернутые купола, в которых покачивается от наших движений горячая темная вода, обогащенная вкусом, смыслами и ароматом крепкого чая. Мы (Ален, Меа) становимся чем-то иным, кем-то другими, когда наша форма включает в себя эти фрагменты чьего-то иного, правильного для них и странного для нас бытия.
И когда чай готов, мы (Ален, Меа) – так по-человечески – нагружаем подносы чайником, чашками и блюдцами, сладостями, чайными ложками, сахарницей, что странно, потому что мы не пьем чай с сахаром, но сахарница должна быть, как и сливочник, хотя очевидно, что сейчас никто из нас не хочет чаю со сливками, но сливочник должен быть, как и сахарница, в этом тоже есть нечто существенное, нечто сообщающее нам иные свойства и с ними – иное качество, так же как ношение одежды или пользование словами.
Я (Меа) смотрю на тебя, и мне нравится в тебе все. Ты плюшевый, неуклюжий, у тебя такие мягкие плавные руки, такой огромный толстый свитер грубой вязки – я (Меа) знаю, как он нежен и мягок, как он обнимает мое лицо, когда я кладу его тебе на грудь, чтобы перестать видеть все, что вижу за этими стенами, которые всего лишь еще одна причуда, как и это кресло, в котором мне так уютно, ты (Ален) можешь и весь дом сделать мягким коконом, теплым, как янтарный свет этих маленьких светильников в углах, твой взгляд такой же – теплый, янтарный, светящий сам в себя и лишь едва захватывающий смутно различимые очертания всего вокруг. Но ты (Ален) оставляешь ломаные линии, громоздкие конструкции и угловатую пустоту для меня, потому что это мое. Я (Меа) кладу лицо тебе на грудь, чтобы перестать видеть то, что за пределами твоего тихого теплого света, и твой мягкий свитер нежен ко мне, но не поможет. Я (Меа) вижу и сквозь тебя.
Чай приятен на вкус и пахнет тобой – потому что ты (Ален) выбираешь пахнуть чаем сейчас, как я (Меа) выбираю пахнуть пронзительным ветром и мокрым снегом. Ты (Ален) пахнешь чаем и шоколадом, корицей и печеным яблоком, бисквитом, теплой тишиной, уютной полутьмой, а я (Меа) пахну низкими облаками, роняющими капли и влажные хлопья, ветром, продрогшим в неуютной вышине, и тревогой тех, внизу, беззащитных, бессмысленных, невыносимых.
Я (Ален) глажу твою голову со всем твоим раздражением и отчаянием, со всей страстью все исправить немедленно и стойкостью оставить все, как есть. Нужны ли нам слова? Нужны ли тебе истории о том, что произошло с нами, когда мир перестал притворяться вменяемым и ясным? А он и не притворялся, отвечаешь ты (Меа), он и не лгал – лгали они сами себе. Это можно понять, отвечаю я (Ален), даже я могу. Да, отвечаешь ты (Меа), ты ведь облекаешься в этот дом – как и я, и я тоже могу понять.
Расскажи мне о кошке, говорю я (Меа), уснувшей на солнце в жерле вулкана, на теплом камне, нагретом изнутри и снаружи, лучами и жаром земли, о кошке, не проснувшейся, пока не стало слишком поздно. Таких кошек не бывает, отвечаешь ты (Ален), но если хочешь – я расскажу. Мы (Ален, Меа) стоим босые на мокрой холодной земле, наши ступни посинели от холода. Слишком рано, не переигрывай, говоришь ты (Ален) мне, мы еще не успели замерзнуть. Когда ты волнуешься, ты всегда утрируешь и торопишься, как будто боишься, что тебе не поверят, но кто бы мог? Так что с этой кошкой, спрашиваешь ты (Ален). Нет, отвечаю я (Меа), это ты должен о ней рассказать.
Все будет хорошо, говоришь ты (Ален), все будет хорошо. Она станет огнем. Тебе должно понравиться.
Но не понравится тебе, отвечаю я (Меа). Нет, соглашаешься ты (Ален). Она перестанет быть кошкой – и я не рад тому, что огня станет больше, а кошки не станет совсем. Конечно, есть мнение, что это к лучшему, что быть кошкой не так важно, как стать огнем, потому что огонь свободнее, и сильнее, и бесконечен, и чист так, как не может быть чиста ни одна кошка. Есть даже мнение, что кошки нет – есть только огонь, из него все выходит, и в него все возвращается. Но я почему-то странным образом чувствую, что кошка важна, и важна не как идея кошки, а сама собой. Расскажи мне о ней, просишь ты (Ален). Но это твоя кошка, эй!
Я (Меа) отступаю, смотрю возмущенно. Понимаю твой замысел: когда я (Меа) начну рассказывать о кошке, кошка станет моей, и она станет отлична от всех других кошек, от самой идеи кошки, она станет единственной и поэтому живой. Ты (Ален) знаешь меня. Я (Меа) буду биться за эту живую кошку с огнем и временем, с целью и средствами, с координатами бесконечности и с самим всем. Я (Меа) смотрю на тебя с упреком. Слишком поздно. Еще ничего не сказав, я (Меа) уже принадлежу этой кошке, принадлежащей мне. И я (Меа) тут же понимаю тебя: ты тоже принадлежишь ей. Слезы льются из моих глаз, слезы льются из твоих. Наши мечи блистают, наши крылья разворачиваются с неслышным, но ощутимым треском – пространство подается и трансформируется, давая место нашей явности. Что с того, что мы (Ален, Меа) сами – огонь? Кошка – не огонь.
Есть мнение, что лучше быть огнем, говоришь ты (Меа). Может быть, ей лучше быть огнем?
В давние-давние времена жил один китаец на краю степи. И как-то раз сбежала у него кобыла. Соседи стали выражать ему всяческое сочувствие, но он только пожимал плечами и говорил: неизвестно, к худу или к добру. Спустя небольшое время вернулась его кобыла и привела с собой степного жеребца - сильного, крепкого. Соседи стали поздравлять с такой прибылью в хозяйстве. А он опять плечами пожимает: неизвестно, к худу или к добру. Сын его стал объезжать жеребца, упал, сломал ногу, остался хромым. Соседи снова сочувствуют, какое несчастье, какая беда! А он опять: неизвестно, к худу или к добру... А тут по всей стране стали забирать молодых людей то ли на очередную войну с кочевниками, то ли на строительство великой стены. А сын-то хромой, так что дома остался. Соседи уже и не знали, что говорить, ну и старый Лю ничего не сказал. * Несколько ситуаций, о которых я узнал в эти дни, напомнили мне об этой истории, и я понимаю, что сейчас буду на нее опираться в трудные моменты, как, собственно, и раньше часто делал. Оно как-то так и происходит, пока жизнь продолжается.
Хочу рассказать одну историю. То есть пересказать. История не моя, я прочитал ее давным-давно в одном сборнике рассказов писателей разных народов. Она была со мной долго-долго, я не помню подробностей, но я помню суть - вот ее и попробую передать. На одном из карибских островов в одной небогатой семье родился мальчик. И, как принято, когда он вырос, родители обратились к предсказателю, чтобы выяснить, чем мальчику заниматься в жизни, чтобы добиться успеха и процветания. Зарезали черную курицу, совершили нужные обряды, все как положено. Предсказатель погрузился в транс и передал семье указание, звучавшее так: пеките, юноши, хлеб. Семья удивилась: никто в их роду хлебопечением не занимался. Но все же они собрали что могли и отправили парня учиться, а потом устроили пекарню. Парень оказался действительно способный, хлеб у него получался отменный, дело он свое любил и старался изо всех сил. Да вот беда - никто у него хлеб не покупал. Пекарня разорилась. Огорченные, родители снова пошли к предсказателю, снова раскошелились на курицу и так далее, снова задали тот же вопрос. И получили тот же ответ: пеките, юноши, хлеб. Вторая попытка оказалась не успешнее первой. Все были обескуражены, но подтянули скрытые резервы, потратились на черную курицу, пошли к предсказателю. Как вы уже наверняка догадались, ответ был прежним. Все же доверия к предсказателю они не утратили и рискнули еще раз. И третья попытка оказалась провальной! Но жить-то на что-то надо, парень взрослый уже, на шее у родителей сидеть негоже. Он и то ремесло пробовал, и другое, чем только не пытался заняться - все напрасно. В отчаянии парень попытался хотя бы продавать кокосы на набережной. Сидят там люди с кокосами, ловко с помощью мачете срубают верхушку ореха - и можно пить свежее кокосовое молоко. Небольшой, но верный доход, когда круглый год стоит жара и туристам, да и местным, прогуливающимся по променаду, то и дело хочется освежиться. Что вы думаете, у него и кокосы покупать никто не желал. И вот как-то раз, когда он уныло сидел под пальмой с грудой не распроданных кокосов, заговорил с ним один старый человек. Что ты тут сидишь, спросил он его? Зачем ты тут сидишь? Зачем занимаешься не своим делом? Парень, конечно, не обрадовался такому заходу, но к старшим уважительно обращаться был научен, поэтому вежливо изложил ему свою историю и спросил в конце: чем же ему еще заниматься, если предсказатель велит печь хлеб, и он бы всей душой рад, но ничего не выходит, и вот он даже одного жалкого кокоса в жаркий день продать не может?! Тут старый человек засмеялся, раскурил трубочку и сказал парню: оглядись вокруг. Видишь, кто продает кокосы? То-то! Парень посмотрел, поморгал и не увидел никакого подвоха. Тогда старик пояснил: кокосы продают негры. История-то старая, а старик и того старше, про политкорректность не слыхал, вот и говорил, уж простите его, как привык: кокосы продают негры. Это всегда так было. Это очень правильно и привычно. Все покупают кокосы у негров. Ну, и кто захочет покупать кокосы у тебя, когда ты - белый? А у кого твоя мать хлеб покупает? То-то! Парень еще полчаса сидел на набережной, смеялся и, возможно, даже плакал бы, если бы не был несгибаемым латинокарибским парнем, которые, конечно, в те давние времена на людях не плакали ни в коем случае, да и сейчас не очень готовы. Вот он полчаса посмеялся, головой помотал, по коленкам себя похлопал, потом продал свои кокосы ближайшему афрокарибцу и побежал домой. Обрадовал родителей сообщением, что надо всем срочно собраться с духом, силами и остатками сбережений и... завести пекарню. Родители, конечно, возмутились, отец решил, что сын сошел с ума, мать даже, наверное, заплакала. Но парень клялся, что знает, как наладить дело, напоминал о предсказателе - ну не мог же такой могучий человек три раза подряд ошибиться. Так что посоветовались с родней, собрали что могли, купили пекарню. И стал юноша печь хлеб. А за прилавком стоять нанял двух китайцев. И на лавку вывеску повесил: "Пекарня Ю Но-ши". А сам у печи, весь в муке, счастливый, так всю жизнь и пек отменный хлеб. И дела в пекарне и лавке шли не то что хорошо, а прямо даже отлично, замечательно шли дела. Так что прав был предсказатель, только его не так поняли - или он сам не очень хорошо понял, что ему духи сказали. Неграмотный был, наверное. Вот такая история. * Думаю, там в оригинале было что-то про youngs и Yang's, но я-то читал в переводе, и в переводе было вот так. Вроде бы это история про ограничения - кому кокосы продавать, кому хлеб печь, а кто хочет поперек традиций, тому приходится прятаться. Хорошо, что с тех пор столь многое изменилось! Очень хорошо. Даже вот неоперированный трансгендерный мужчина может работать психотерапевтом, не прячась за женской вывеской. Но вообще-то для меня эта баечка стала историей про то, что если дело твоей жизни не ладится - надо посмотреть вокруг, посоветоваться с умными людьми, придумать что-нибудь такое, чтобы дело заладилось. И это может быть самое неожиданное и странное решение, или даже веселое и смешное. Почему-то я эту историю сегодня вспомнил, да и решил ее вам пересказать. Удачи нам всем в наших больших и малых делах. Пеките, юноши, хлеб.
Знаете, у нас, конечно, уже почти третье апреля, но даже не весь снег еще растаял. И что-то я подумал, что "Песню последней зимней ночи" я в этом году не прочитал еще. А кажется - все-таки надо. Ну и вот. Буду по вечерам такое делать - одно стихотворение на добрую ночь.
Вот и шестая глава. Наверное, когда-нибудь я ее перезапишу. Все ничего, но "овца" и "отца" рядом в одном тексте - это зло. Но деваться некуда, и лучше я сегодня мне смогу. Сегодня есть так.
А вот и пятая глава! "Старухины поросятки" называется. Там сначала будет жуть, потом трудовой подвиг, а потом все хорошо. Ссылка на ютуб в первом комментарии, а я пока попробую все-таки победить аудио. Для вновь присоединившихся - предыдущие части здесь по тегу или на ютубе в плейлисте "Видимо-невидимо".
А сегодня день видимости меня. Потому что дату своего др я выбрал сам, он отличается от паспортного и означает для меня, что я тот кто я есть.
В честь этого прекрасного дня (я оценил солнце в окно с утра, это прекрасно!) делаю себе подарок: говорю о своей книге "Человек, которого нет". Она запутанная, жуткая, неровная, отчаянная и правдивая. Да и человек, в сущности, есть. samlib.ru/g/garrido_a/soyyo.shtml
Вчера был День видимости трансгендерных людей. День, в который многие из нас говорят: смотрите, мы есть, и мир таков, реальность такова, мы существуем на самом деле.
Я разместил в телеграм-канале, где транс*люди обмениваются информацией, объявление - и повторю его здесь.
Здравствуйте, уважаемые все! Меня зовут Аше Гарридо, я транс*мужчина и психотерапевт со стажем, в том числе в Скайпе, более 10 лет, всегда открыто, от своего лица и рода. Работаю с людьми независимо от пола, возраста и т.н. ориентации. В основном гештальт-подход. Не боюсь странных историй про недоказуемое, выходящее за рамки общепринятой картины мира. Сам местами такой. Сейчас у меня есть свободные места на консультации и длительную терапию, и я буду рад работать по вашему запросу. Я не знаю, как вам правильно жить и справляться с трудностями, но я готов помочь вам найти ваш собственный путь и собственный способ идти по нему. Можем работать скайпе, вацапе, зуме и т.д. В телеграме, вацапе и вайбере можно написать на +79268641488 В скайпе simon_girasol Фб: поскольку в мессенджере часто теряются сообщения от не френдов, это не надёжный способ) Е-мэйл: [email protected] Доброго времени и спокойного карантина всем нам.
По ходу чтения проясняются всякие подробности. 1. Я понял, нужно выкладывать записи пораньше, чтобы не сбивать режим дня слушателям, спасибо за подсказку! Меньше всего в стрессовых обстоятельствах мы нуждаемся в сбитом режиме сна и бодрствования, это точно. Буду стараться выложить до девяти вечера по Мск. 2. Объема, предоставляемого на том сервисе бесплатному пользователю под аудиозаписи, недостаточно, чтобы весь роман поместился, так что я возьму платный аккаунт месяца на три, потом карета, скорее всего, превратится в тыкву, поэтому, если оно вам нужно, скачивайте. Если есть проблемы со скачиванием, сообщите мне, пожалуйста, я попробую разобраться. 3. На ютубе сделал плейлист, в него точно все добавляется. 4. Обещал выложить полный текст "Видимо-невидимо", выложу на самлиб сегодня. 5. Самые простые способы поддержания равновесия - репост первых глав, комментарии, донат на карту Сб 4276 8382 1213 6537
Так что сегодня до девяти по Мск будет четвертая глава, и это "Веревочка для барашка". А еще я заглянул дальше... Как хорошо долго не заглядывать в книгу, половину забудешь, а там такое! Сам теперь с нетерпением буду ждать каждого следующего дня.