Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Божечки, какие же там сокровища.
Я хочу эту книгу. Похеру, что тему уже обсасывали все и со всех сторон, пока я клювом щелкал. Да и еще до моего... ну, в общем, давно и не один раз.
Семки есть? А если найду?
Даже если не найду - страшно подумать, сколько драйва и кайфа меня ждет.
Сего числа начинаю продолжать "Охоту на хосс".
Поехали.

И, возможно, некоторые подробности об архитектурном бюро "Максель и партнеры".

@темы: охота на хосс

---

Ладно, я заглянул в "Охоту на хосс". И начал править и дописывать.
И да, к тому, о чем я говорил сегодня - на что жаловался Рамону. К моим сомнениям и "так не бывает". В файле с заметками и придумками внезапно обнаружилось.

- ...Да всё у нас по-честному. Ордену тысячи лет. Как ты думаешь, сколько раз он выгорал, загнивал и разрушался из-за интриг и закулисных хитростей? И еще не раз это повторится. Я надеюсь. Мы все надеемся. Но честные восстанавливали и сохраняли. Вот пусть и дальше так будет. Эти все орденские истории - и собственно историю Ордена - преподают послушникам. Обязательный курс. Так что каждый может выбрать, каким путем идти. Я решил быть с теми, кто не врет. Марвин, насколько я знаю его - тоже.
- А кто-то выбирает и другой путь?
- Конечно. Иначе откуда быть обновлению и новой жизни?

Ну, мне нравится с ними, я, пожалуй, пойду с ними дальше.

@темы: охота на хосс

---

d-clarence.livejournal.com/136304.html

Диспозиция перед 23 марта 1919 года.
Союз Русских Рабочих и примкнувшие к ним австралийцы из ИРМ не сидели сложа руки. Все прекрасно понимали, что бой будет самый настоящий. Противник: полиция и отряды националистов. Старые революционеры рассказывали своим новым товарищам, что правильно организованная колонна - сама по себе оружие. Но в условиях численного превосходства противника колонна требует боевого охранения.
С австралийцами уже с осени 1918 года занимались тактикой. В желающих не было отбоя. Многие австралийские работяги и так всегда были не прочь съездить по щам полицейскому, но тут целая наука!
Занятия по тактике колонны вел рабочий из Саратова Герман Быков (Розанов)
Горячих австралийцев учили не реагировать на индивидуальные атаки - главное (да простят меня кинозрители) держать строй. Словил сам в щи - не беда: храни колонну и колонна сбережет тебя. И затопчет нападавшего. И еще - колонну учили противодействию конным полицейским (что станет жутко неприятным сюрпризом для парней Уркхарта)
С наиболее дерзкими, резкими и агрессивными рабочими вел занятия товарищ Свирский (он же товарищ Таран). Вел по своему профилю - организовывал летучие боевые отряды по примеру эсеров (каковым и сам был). Раньше об этой тактике рассказывали на уроках истории в школе, а теперь, видать, придется мне.
Летучие отряды предназначены для хаоса городских боев. Их задача - внести дезориентацию, хаос и, как следствие, панику в ряды противника. Действуют тройками или двойками. Если в России они вооружались пистолетами и бомбами, то здесь булыжниками и кусками арматуры.
Тактика: выскочить из-за угла или подворотни, метнуть в толпу снаряды, скрыться. При обнаружении одиночного противника или мелких групп - нападение на них и отоваривание. Каждый отряд имеет несколько точек для нападения и досконально изучает все маршруты между ними. Каждый отряд знает два соседних отряда и имеет с ними общую точку сбора. Существует система сигналов свистом. Три группы могут скоординированно нападать с нескольких сторон. При необходимости могут осуществлять боевое охранение колонны и вести дальнюю разведку, заодно наводя противника на ложный путь и заставляя нести потери до встречи с главными силами. Все боевики группы знают только клички друг друга, собираются только на явках и, по идее, не знают кто где живет.
К марту удалось сколотить два десятка таких групп.

@темы: реконструкция

---

Каждое утро в моем окне показывают это. Просыпаюсь и вижу. Два с половиной года смотрел утром, вечером - с восхищением и благодарностью.
Спасало от усталости и отчаяния.
И сейчас смотрю.

@темы: у Лу был карандаш, продолжение любви

---

Мы в том же положении, что и всякий ученый. Единственное, на что мы можем опираться, — это непосредственный опыт. Рано или поздно придется доверять своему опыту, потому что это все, что есть в нашем распоряжении. В любом другом случае получается порочный круг. Если я в целом не доверяю своему опыту, то тогда я должен не доверять своей способности не доверять, потому что это тоже мой опыт. Значит, рано или поздно у меня не остается другого выбора, кроме как верить — верить в свой опыт, верить в то, что вселенная, по большому счету, не собирается все время меня обманывать. Конечно же, мы можем ошибаться, непосредственный опыт может нас подводить, но в целом у нас нет другого выбора, кроме как следовать ему. Это что-то вроде феноменологического императива.
Кен Уилбер

Ибо ничто в сущности не принадлежит нам, кроме прошлого.
Ивлин Во

@темы: человек, которого нет

---

Птица Сиатай

[По случаю Пятнашек в txt_me, хоть и не осален.
Два года не писал ни о чем, кроме.
Ну, посмотрим, могу ли я писать о чем-то еще теперь.]


Птица Сиатай поет только раз в жизни.
Услышать ее - непревосходимый подвиг, самый щедрый дар судьбы, поцелуй небес.
Нет числа тем, кто отправился в путь, чтобы отыскать ее.
Никто не вернулся.
Когда количество рисунков, составленных по устным описаниям досужих бахвалов, а также многостраничных трактатов авторства знаменитейших ученых мужей, едва перевалило за третью сотню, а копий и вовсе стало не счесть, поступило распоряжение от Держателей Небесных Удил: уничтожить. И они были уничтожены, к огромному облегчению народа.
Потому что всякий знает: птицу Сиатай не видел никто. И если человек начинает рассказывать о своей встрече с ней, он, очевидно

...

, стал жертвой распространенной мозговой болезни, следующая стадия которой - пожирание мозгов ящериц и тритонов, а после и людей, преимущественно, свежеубитых. А передается болезнь через разглядывание рисунков, чтение фальшивых трактатов и слушание лживых рассказов. И хотя опасность сего известна, всегда найдется любопытный, которого она не остановит – и снова пойдет гулять по бескрайним просторам мира опасная хворь. Потому трактаты и рисунки уничтожили вместе с создателями и всеми их родственниками и домочадцами, просто на всякий случай. Держатели Небесных Удил предусмотрительны.
Огонь костров поднимался до неба, разрывая ночную тьму, и опаленные края темноты корчились, издавая сиплый вой. Люди же плясали и пели на площадях, впрочем, недолго. Держатели Небесных Удил распорядились также, чтобы порядок восстановился как можно скорее. И ослушаться никто не захотел.

Но честный повествователь обязан здесь внести ясность: все эти мудрые и действенные меры не приносят ожидаемого результата вот уже в трехсотый раз. Не только родня и домочадцы рисовальщиков и писцов, ученых и библиотекарей заглядывают в опасные книги. Бывает, совсем посторонний ребенок проберется в чужой дом, сам не зная, зачем, почему. Прокрадется в библиотеку, проникнет в кабинет хозяина, в комнату сына-студента, в хранилище редкостей, какое в любом приличном доме имеется, хоть и не каждый хозяин может похвастаться уверенным знанием его содержимого. Так уж повелось: редкости и диковины передаются из поколения в поколение, но не в каждом поколении рождается истинный, не на показ, любитель знаний.
Но вот, чужое дитя проберется в дом, подглядит в беспечно оставленный на виду запретный том, или проникнет в дальний покой и замрет перед свитком, освещенным случайным пятном света. И что-то толкнется в сердце, и как будто надтреснет скорлупа. Едва-едва, неприметно. Необратимо. Что-то подскажет, что рисунок неверен, а рассказ лжив. Что-то потребует исправить записанное и нарисованное.

Если ты – это несчастное обреченное дитя, слушай меня, я проведу тебя тропой премудрости между безднами отчаяния и гибели. Слушай меня, если ты уже вышел возрастом настолько, чтобы отправиться в путь, то отправляйся немедля, дабы хоть гибель твоя была ненапрасной. Что мудрого и высокого в том, чтобы вновь и вновь лгать, раз за разом отклоняясь на доли неправды от начальной версии? Что за толк в том, чтобы вводить в заблуждение рисовальщиков и писцов, требовать с них новых, более точных рисунков, снабжая их только собственным вымыслом?
Иди туда, где ты сможешь встретиться с истиной, которая тебя преобразит.
Шаг за шагом, день за днем иди, ищи колодцы с самой темной водой, спускайся в них с фонарем и сетью, лови ускользающие тени и блики. Поднимайся на самые высокие горы, те, с которых виден край света, погруженный в океан темноты. Всегда поворачивайся лицом к ветру, вдыхай его, впускай его в себя прямо, не вынуждай огибать твою плоть, а когда выдыхаешь – благодари судьбу за то, что выбрала тебя, наделив этой страстью, этой тоской. Так, тень за тенью и блик за бликом, звук за звуком и безмолвие за безмолвием, вдох за вдохом и слово за словом ты соберешь свою птицу, ибо нигде нет ее целиком, и она же – везде. Если будешь упорен, если не отступишь и не утешишься, если не оставишь стараний и не соблазнишься отдыхом, не прекратишь поиска более чем на три дня, то однажды она снизойдет до тебя с бесконечно удаленных – бесконечно удивленных небес, канет, ринется к тебе, сжигаемая страстью равной твоей тоске по ней.

И когда она опахнет тебя теплым воздухом, стекающим с ее оперения, когда пряди ветров со всех сторон света оплетутся вокруг твоей головы, когда отблески рассветов и закатов со всех континентов и островов засияют алым и золотым тебе в глаза, когда соловьиные трели и сладострастные стоны, вздохи невинных влюбленных и сонное сопение младенцев, плеск волн морских и рокот дождя на железной крыше, и все другие прекраснейшие звуки мира зазвучат в твоих ушах, и сквозь все это, перекрывая и превосходя все это, зазвучит и засверкает вокруг тебя и - о, чудо, о, невозможное чудо! - в тебе самом эта песня непобедимой любви всего на свете ко всему на свете, ты поймешь, почему вечная небесная птица Сиатай поет только раз в жизни, в твоей.

---

Потом я снова стал рисовать.
Сначала просто маленькую уточку-брелок, которая со мной очень давно, пять или шесть лет уже.

И покатился по наклонной.

Потом у друга на даче - его солонку.



Хотел обвести линером и раскрасить, но друг не дал. Еще раз, говорит, нарисуй. Ладно, нарисовал.



Хотел раскрасить, а друг говорит: нет, еще нарисуй. Я нарисовал. Хотел раскрасить. Он такой: нет, не раскрашивай, еще нарисуй. А нам уже на электричку скоро. Взял и раскрасил.



На следующий день в Казань поехал. Но перед самым выходом на вокзал успел нарисовать свою Форнарину.



А уж в Казани я развернулся. Сразу нарисовал сахарницу.



Потом стакан (два раза) и кувшин.







Потом решил, что я совсем разучился рисовать карандашом, потому что все время линером все делаю. И стал рисовать Буковски, которого привез для внука.



На самом деле портрет гораздо больше похож на модель по форме, просто камера сильно искажает пропорции по углам.
Потом мы были в гостях у казанской родни, и я взял с собой карандаши и линеры, конечно.



И уже перед отъездом, после того, как написал текст для блица, я нарисовал часы. Циферблат у них кривой, но ремешком и пряжечкой я горжусь.



После возвращения домой я пропустил три дня, но вернулся к практике.








И сегодня.

@темы: у Лу был карандаш

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

А вот так теперь заканчивается глава "Близнецы". Она будет между "Щепка, лист, лепестки" и "Правильные ответы", то есть - предпоследняя. И вот теперь эта история завершена.
Хотя, наверное, все-таки надо про Кристину.

- Сейчас здесь вы, а не Док, - твердо говорит Гайюс. – Сейчас имеет значение, чего хотите вы. Каждая из вас.
- Обойдусь без тебя, - шипит Мадлен, кажется, она и есть Аморет.
- Я-то без тебя точно не умру, - наверное, это Зое, и она, как всегда, говорит громко.
Гайюс видит, как побелели костяшки переплетенных пальцев – кажется, они переломают их другу другу и не заметят, так вцепились. И когда одна из них замечает его взгляд, она, похоже, несколько смущена, но не пытается вырвать руку из руки сестры, а только расправляет свободной рукой складки платья. Теперь Гайюсу видны только воланы, оборки, рюши, кружева и ленты - идеальный камуфляж.
- Хорошо, - вздыхает он. - Начнем с начала. Кто вы? Чего вы хотите?
- Да нас все устраивает, - говорит одна, и вторая согласно кивает:
- Только бы не путали нас, тогда и мы разберемся.
- Ну, постепенно.
- Со временем.
- Потом.
И они сидят, молча смотрят в пол. Гайюс забывает следить за временем, потому что в этом нет никакого смысла, когда они разбираются между собой, потому что они и есть время.
Потом дверь приоткрывается, и третья заглядывает в кабинет.
- Можно?
И, не дожидаясь ответа, входит.

@темы: Док и его команда

---

Неодобрения пост.

Сёма! Куда ты дел свой альмагель?!
(О! И тут же нашел его).

---

Noche de paz, noche de amor,
Todo duerme en derredor.
Entre sus astros que esparcen su luz
Bella anunciando al niñito Jesús
Brilla la estrella de paz
Brilla la estrella de paz

Noche de paz, noche de amor,
Todo duerme en derredor
Sólo velan en la oscuridad
Los pastores que en el campo están;
Y la estrella de Belén
Y la estrella de Belén

Noche de paz, noche de amor,
Todo duerme en derredor;
sobre el santo niño Jesús
Una estrella esparce su luz,
Brilla sobre el Rey
Brilla sobre el Rey.

Noche de paz, noche de amor,
Todo duerme en derredor
Fieles velando allí en Belén
Los pastores, la madre también.
Y la estrella de paz
Y la estrella de paz

Noche de paz, noche de amor
Todo duerme en derrenndor
Desde los astros que esparcen su luz
Bella alumbrando all ninito Jesus
Brilla la estrella da paz
Brilla la estrella da paz.

@темы: ukulelelelele

---

Правильные ответы (версия 2)

- Знаешь, - говорит Гайюс коллеге (кофе-сэндвичи-Камилл), - я опасаюсь, что Док слишком сильно раскроется в своих записках.
- Это книга, - поправляет Камилл.
- Да, про слонов, - уточняет Рене.
- Смешно, - говорит Камилл, но не смеется.
Гайюс продолжает:
Раскроется сам и раскроет нас. Что к чему, почему всё и что это за эксперимент, о котором он упоминает.
- Не раскроет, - качает головой Рене. - Не получится.
- Цельной картины он не даст, это понятно. Но по косвенным признакам…
- Я слежу за этим, - кивает Камилл. - Все нормально.
- То есть объяснений там, разгадки - не будет?
- Нет.
- Тогда - бедный Док! Никто не станет читать его книгу.
- Уже читают.
- Ну, значит, никому она не понравится.
- Да ладно, коллега. Тот, кто дочитал до этого места, абсолютно точно читает не ради разгадки.
- А ради чего еще читать эту фантасмагорию?
- Ради надежды.
- Ну, он сам признается и на пальцах объясняет, что надежды нет.
- Надежда всегда есть.
- Вопрос – на что.
- На что-нибудь. На то, что произойдет чудо. А если не произойдет, то хотя бы самого страшного не случится. Умирать тоже можно по-разному.
- Ну да, ну да.
- На то, что любовь не перестанет даже в аду.
- Говорят, что ад – это полное отсутствие любви.
- Значит, все-таки на чудо.
- На то, что сам выдержишь и останешься верен себе и тому, кого любишь, но в первую очередь – себе. И, теряя всё, не потеряешь всего. Не потеряешь согласие с собой, мир с собой.
- Я уже не понимаю, кто из нас что говорит.
- Я слежу.
- И?
- И тоже уже не понимаю.
- Ладно, - качает головой третий, - оно надо? Даже Док нас не различает, а нам-то это для чего?
- Вот нам как раз это необходимо, потому что…
- Кстати, вам не кажется, коллеги, что мы сейчас очень напоминаем те три темные фигуры, которые объясняли Доку, почему он не прав?
- Это ты к чему?
- А я вообще не собираюсь ничего объяснять Доку. Пусть лучше сам мне объясняет.
- В первую очередь – себе.
- Ну, для этого мы и нужны. Чтобы он сам понял, что к чему.
- Это ты про неэкспертную позицию терапевта?
- Давайте вот без этого, а?
- Без чего?
- Без умных слов.
- Это ты еще умных слов не слышал.
- Слышал. И сам умею. Но не хочу.
- Интересно, с чем это связано.
- Хочешь поговорить об этом?
- Нет, я хочу с этим побыть.
- Брейк.
- Просто хотелось внести немного отличий.
- Чего их вносить, они и так есть.
- Ну, заметить.
- Отличия от темных фигур?
- Нет, отличия между нами.
- Ты это ты, а я это я.
- А я тогда кто?
- Видимо, он.
- Или Оно.
- А вы тогда?..

Ночь на маленькой площади шумна и яростна. Окна всех кофеен освещены – такое дело, фестиваль-флешмоб, непременно понадобятся чай-кофе-вино-сэндвичи-мороженое в огромных количествах. Золотой свет озаряет булыжную мостовую, тени множества людей качаются и мелькают по стенам старых домов.
Миллион зубочисток – это всего лишь тысяча упаковок по тысяче штук, но эту тысячу упаковок нужно еще распаковать, и сделать это нужно быстро, пока не рассвело, как хорошо, что ночь длинная, как будто сплетена из множества ночей, и уже не понять, что за ночь нынче – солнцестояние или эквинокс, золотая пшеница или молочные реки, огонь или вода, утро года или его сумерки… Все ночи здесь, и миллион зубочисток, из которых Мадлен строит модель мира, неиссякаемым потоком шуршат по булыжнику. Мадлен строит не сама-одна, конечно. Фестиваль зубочисток, флешмоб построения мира, как не вовлечь молодых сумасшедших художников, которыми всегда славился город? Вот они, тут как тут: мелькают головы узорно обритые и украшенные перьями и цветами и просто встрепанные; пряди волос всех мыслимых цветов развеваются от бега и прыжков, разрисованные лица улыбаются, все кричат и смеются, то и дело путают порядок сборки и снова налаживают процесс, складывают суматошный, беспорядочный, стройный непредсказуемой гармонией хаоса танец, расступаются и водят хороводы. Калавера ходит между ними, улыбается, обнимается со всеми желающими: фото на память? Секунда и готово! Следом за ней Молли раздает охапками венки из бархатно-серебристой, прохладной травы. На стриженые и косматые, выбритые и выкрашенные, разрисованные хной и чернилами головы венки ложатся, как так и должно быть. И вот уже все, все кружатся и смеются, передают друг другу тонкие деревянные иглы – сколько уколотых и каким сном они заснут? – не сосчитать, не предсказать.
- Там, откуда я родом… - шепчет Калавера.
- Ты родом из головы одной обезумевшей от горя женщины, - кричит Мадлен с вершины пирамиды, сложенной из зубочисток, и никто не задается вопросом, как она там оказалась и как эта ажурная конструкция, держащаяся только на дерзновении автора и энтузиазме юных безумцев, выдерживает ее.
- Не от горя. От любви.
- И из канадской кукольной мастерской, - поддерживает Молли, выглядывая из-за охапки шалфея.
- Там, откуда я родом в голове той женщины, моей мамы, - продолжает Калавера, - в той стране растет особый шалфей, не тот, который Гиппократ называл «священной травой», не тот, который прославлял Авиценна. Волшебная трава сновидцев и прорицателей, знатный галлюциноген, та еще отрава…
- Ну, у нас-то нормальный шалфей, не отравленный, - с надеждой утверждает Молли. – Я хочу, чтобы все было по правде.
- И только так! – кричит сверху Мадлен, все больше смахивающая на клыкастое чудовище из кошмаров Бобби. – Да будет правда, только правда и ничего кроме правды! Эй, люди! Всем слонов!
Хор восторженных голосов отвечает ей, перекрывая гудение компрессоров. Разложенные на мостовой фантасмагорические силуэты вздрагивают, мелко трясут шкурами, приподнимаются над мостовой, тянутся вверх, переламываясь и выпрямляясь. Качаются на тонких ножках, как новорожденные жеребята, поднимаются над башнями, заслоняют звезды.
- Всем шалфея! – кричит Молли, швыряя венки в толпу. Их перехватывают на лету, надевают на головы, передают друзьям, крутят на пальцах, танцуют и скачут, размахивая ими. В руках Молли они не кончаются, и она кричит Калавере, дразнит ее, показывает язык:
- Это не твой шалфей! Это мой шалфей! Не из той страны в голове твоей мамы, а настоящий! Эй, люди! Развешивайте их на фонари, на окна, на двери! Везде! Да здравствует шалфей!
Бьют часы – первый звук падает с высоты, накрывая площадь, и не угасает, не прерывается, когда в него вплывает следующий, и следующий, и следующий…
Главное – чтобы все получилось правильно, хотя правил никто не знает. Но как-то нужно устроить так, чтобы Ягу не разлучилась с Данди, а Тир не потерял свою Кристину, чтобы Бобби оставался живым и невредимым, продолжал печь вероятность хлеба в вероятности хлебопечки, а Мадлен продолжала заваривать ему шалфей каждое утро, потому что в человеческой жизни есть лишь одна определенность: мы все умрем. Нужно устроить так, чтобы живой Енц обнимал и целовал Зигмунду Фрейду, а она целовала его, живого. Чтобы Док и Клемс могли взяться за руки, и чтобы это было нормально, чтобы мир не рушился от этого и они не погибали от этого. Так будет правильно. Только так. Все они здесь. Зигмунда Фрейда аккуратно снимает с головы фольгу и видит: все так и есть, как она видит, все на самом деле так. Осталось сделать несколько маленьких и очень аккуратных шагов.
Площадь утопает в серебристой зелени, стены домов, фонарные столбы увиты гирляндами, горелки извергают синеватое пламя, и маленькие расписные монгольфьеры взмывают над черепичными крышами, в небе становится так же тесно, как на площади. И все это кружится, кипит и вьется вокруг огромной – выше башни с часами – пирамиды из зубочисток, а на вершине пирамиды неестественно медленно, жутко медленно, как будто ее время течет иначе, чем время внизу, танцует чудовище Мадлен, и вокруг пирамиды, заслоненные ею одна от другой, ходят, как планеты вокруг светила, рыжая Молли и черная Зигмунда Фрейда. Всегда напротив, лицом друг к другу, никогда не встречаясь взглядом, разделенные хрупкой, прозрачной пирамидой из острых осиновых колышков или, может быть, веретен, которыми колют пальцы, чтобы кануть из мира в ожидание неминуемой любви.
- Или Оно, - говорит Гайюс.
- А вы тогда кто? – спрашивает Камилл.
- Нет, подождите, но это ненастоящая книга! В настоящей все должно быть сведено к логичному и объяснимому финалу, причины и следствия предоставлены вниманию читателя…
- Просто это у Дока реализм. Разве в жизни бывает такое, чтобы знать и понимать все? Знать все связи, причины и следствия, всю изнанку, все отражения и отзвуки? Здесь все как в жизни. Как на самом деле. Что-то происходит, а ты не знаешь, почему. Что-то делаешь, и не знаешь, что из этого выйдет.
- Но должно же быть понятно, что к чему, откуда что взялось и как оно всё взаимосвязано. Да еще и финал, подозреваю, будет открытый.
- Послушайте, коллеги, все равно любой текст - вешалка для проекций. Что ни напиши, каждый прочитает свое. А здесь всё по-честному, все сразу под это заточено: автор недоговаривает без зазрения совести, и читателю только и остается, что проецировать во всю мочь и ни в чем себе не отказывать.
- Угу. К тому же, насколько я знаю Дока, финал будет вполне определенный и однозначный.
- Ну-ну.
- Эй, а это который шалфей? – осторожно принюхивается Молли.
- Настоящий, - кивает Калавера.
- Шшш… Все готово, - медленно выдыхает Мадлен, медленно раскидывая руки в тягучем бесконечном кружении.
- Да! – звонко откликается Молли, пристально глядя сквозь переплетение деревянных штрихов в самую сердцевину пирамиды, и разводит руки как для объятий.
- Пора, - кивает Зигмунда Фрейда, распахивает руки навстречу ей, вытягивает губы трубочкой, будто для поцелуя, но нет – легкое дуновение срывается с губ, черной струйкой летит к пирамиде.
Пирамида взрывается. Бесшумно, стремительно миллион зубочисток разлетается во все стороны, пронзая ткань мироздания.
Времени больше нет. Жизнь и Смерть стоят в середине этого взрыва и смотрят друг другу в глаза – не отрываясь, пристально, не зная усталости и компромиссов. Над ними парит Любовь, беспечно раскинув руки, запрокинув голову, поет тихим голосом в самую середину неба. В небе шествуют вереницы пестро размалеванных слонов – голубых, розовых, желтых, в золотых брызгах, в серебряных разводах, в бахроме, с башенками на туго надутых спинах, а в одной из башенок трубач, он трубит то в унисон с Мадлен, то оплетая ее голос удивительными созвучиями, и все это неподвижно и неподвластно изменениям, и одновременно текуче, изменчиво, живо.
Док стоит посреди площади – посреди сколотых зубочистками версий мироздания, среди миллионов версий себя. Клемс держит его за руки, они смотрят друг другу в глаза. Жизнь и Смерть смотрят в глаза друг другу сквозь них, как сквозь увеличительное стекло, и видят истинные размеры и качества их сердец, вселенной и самих себя.
Миллионы Доков и миллионы Клемсов держатся за руки. Сколотые осиновыми щепками, всего-то. Как легко оторвать их друг от друга. Как быстро они истекут кровью.
Док понимает, что сейчас дело за ним. Нужно всего-то ответить на простые вопросы.
Кто из них ты? Кто из них твой Клемс?
По ком звонит этот гребаный колокол?
Как просто.
- Кто из них ты? – спрашивают три темных фигуры, склонившись над маленькой площадью. – Где ты, Док?
Док крепче сжимает в руках руки Клемса, отчаянно и весело смотрит ему в глаза.
- Я здесь. Я – везде.
И Клемс улыбается и кивает:
- Всё это – мы. Все мы.
Любовь поет в самое сердце неба.

@темы: Док и его команда

---

Ну вот. Обещал еще две-три новых главы, а сам вместо одной из - дописал кусок в последнюю. Малюсенький кусочек, но наглый.
Из разговоров с читателями и бесед с терапевтом можно черпать неиссякаемое вдохновение.

И я понял, почему мне не судьба быть совсем как Док.
Потому что я еще и Гайюс.
А заодно и Камилл, Рене и сколько их там еще.

Но про Кристину еще надо написать.
Наверное.

---

Другие тесты и гадания от Шувани

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Just because

запись создана: 28.10.2016 в 08:51

@темы: мой playlist