Привет, это снова я.
Мне трудно, но я продолжаю.
У меня на столе лежит маленькая, карманного формата, книжка - справочник по испанским глаголам. Наискось на ней лежит мой телефон, закрывая часть названия, так что видны только буквы
Исп
язы
Мозг наш, тот самый, который стремится довести намек до явности, соединить три точки в треугольник и закрыть гештальт, так уж устроен, и у меня такой же, и он не дремлет.
Исп
язы
Я каждый раз, скользя взглядом по столу, читаю эти буквы так: испытание языком.
Каждый раз. Пять раз за час. Или чаще.
Испытание языком. И ведь не поспоришь.
Я взялся восстанавливать разговорный испанский, чтобы не только читать свободно, но и говорить хоть как-то.
И на первом же занятии понял, что беда мне. Что зря я ругал себя за отсутствие энтузиазма и решительности, за то, что еще несколько лет назад этим не занялся. Были причины, даже если я их отчетливо не идентифицировал. Во-первых, в испанском встречаются слова, которые для меня работают как триггеры. Слова могут быть для постороннего уха совершенно невинные. Cosaco, например. Ну, казак и казак, да? В определенной стране, в определенное время это слово имело определенное значение. И я спотыкаюсь о него.
И сам по себе испанский язык оказывается триггером - его звучание, грамматика, его... температура и запах, его текстура, его движение, его всё.
И я готов заплакать от нежности и тоски, от любви и от страха, от тысячи чувств из тысячи дней моей жизни, какой она не будет уже никогда.
И я записываю это, так же, как записываю всё об этом все шесть лет.
***
Октябрь 2014
Лу старался записывать любые возникающие в процессе явления, какими бы странными они ни казались ему самому.
Записывать удавалось не всё. Иногда процесс разворачивался так естественно, что невозможно было заметить начальную точку, и только в самом разгаре странных мыслей и чувств становилось очевидным, что они относятся скорее к памяти, к прошлому, чем к тому, что на самом деле происходит в жизни сейчас.
Он записывал в дневник:
читать дальше
"Я боюсь, что, если я наконец все переработаю, что мне надо переработать, все эти кошмары и травмы, избавлюсь от ПТСР, отпущу себя-тогдашнего, то умру. Потому что больше мне незачем будет жить. Потому что если не тогдашний - то какой? Другого меня нет, потому что никогда не было. Если я перестану держаться за все, что было тогда, то я просто исчезну, умру - тем или иным способом.
Было вчера. Сегодня я не чувствую эту мысль так, как чувствовал ее вчера, но все же, когда я ее думаю, я чувствую растерянность (и страх?)".
Тем временем, в течение пары недель после той сессии, когда он вспомнил, как лежал в сухой траве под жарким солнцем, как вдыхал ее запах, ни с чем несравнимый, особенный, пьянящий, кое-что изменилось в его привычках.
Он стал замечать, что лежит иначе, чем обычно. Отдыхая, читая, или когда смотрел сериал, он стал непроизвольно закидывать правую руку за голову. Прежде он никогда так не делал. Это получалось само собой, он не замечал, как это происходит, только вдруг обнаруживал себя лежащим в той самой позе, и это было удобно и привычно, как будто так было всегда. Но он знал, что раньше такого за ним не водилось. Это не было для тела привычной удобной позой. До сих пор не было, а теперь, похоже, да.
Как всегда, не доверяя себе в таких вещах, он спросил Д., своего партнера, с которым жил вместе уже два года, и тот подтвердил, что в последние дни замечает это, но раньше никогда не видел.
Это я, думал Лу, кажется, это мое. Этого так мало, но уж сколько есть. Больше, чем ничего. Драгоценность.
Как он и предполагал из предыдущего опыта, новая попытка восстановить свою телесность принесла не только приятные находки. Чтобы принять нынешнюю, нужно сначала попрощаться с тогдашней. Чтобы попрощаться с ней, нужно ее вспомнить, вспомнить то, что связано с ней, и...
"Поздний вечер воскресенья. Появление в сериале пострадавшего от удара током вызвало неожиданный эффект.
Вот только что я смотрю сериал и переживаю за героев, и вот уже я лежу, дышу "вручную", разминаю руки, потому что кисти и ступни онемели до мелкого покалывания в них, и мне страшно и тоскливо, и совершенно не до сериала.
В голове навязчиво крутится воспоминание об эпизодах первых, двухлетней давности, сессий с М.
Это самое начало работы, вторая и третья сессии, крошечные фрагменты. Я чувствую, чувствовал еще тогда, что они связаны между собой, и что в обоих случаях речь идет об электричестве".
Лу сверился с записями, благо старательно вел их почти с самого начала работы с М. Перечитал: "там что-то очень плохое делают со мной" - да, тогда он еще не решался называть вещи своими именами. Тому были две причины: и слишком странным, невозможным казалось всё; и сами по себе вещи были слишком страшны, называть их по имени было невыносимо. Но отказ называть не избавлял от ясности ощущений.
Он вспомнил, как не мог удержать кружку с водой, потому руки не слушались, и как он пытался объяснить М., ничего не называя, что после пытки электричеством нельзя пить, и как М. не понимала его, а он не решался произнести вслух то, что было в мыслях и чувствах.
Вспомнил, как тридцать сессий спустя они снова попали в те же эпизоды, и он уже мог говорить гораздо яснее, описывал свои ощущения прямо, и М. сказала тогда, что этот кусок еще придется обрабатывать. Прошло - Лу перелистал дневник - прошло одиннадцать месяцев, и вот он снова здесь, в этой же области кошмара.
Он поднял тему тела, возвращения себе телесности в полном объеме, и приходится принимать в себя все, что связано с телом, тем телом, тогда. Он написал в дневнике: "Страшно, больно, деваться некуда, мы победим".
Как ни бодрился, он не мог не чувствовать существенного увеличения дискомфорта. Полгода перерыва, пока он писал книгу, прошли, конечно, не совсем спокойно. Ему приходилось обрабатывать свои записи, снова встречаться со всем этим. Но создание текста требует отстраненности, и он отстранялся, насколько мог, пересматривал свои впечатления скорее разумом, задействовал префронтальную кору, переводя впечатления в слова. Так было, несомненно, легче.
А теперь он сам себе бросил вызов, и сам отвечал на него. Теперь он взялся внимательно выслушать ту часть себя, которая ни на миг не могла отстраниться, не могла отсутствовать, когда всё это происходило. Ту часть, которая не могла спрятаться в диссоциации, а должна была - вынуждена была - полностью пройти через все это, ничем не защищенная.
Он рассказал об этом М., когда пришел к ней в очередной раз.
Харонавтика: #5(48).22.10.2014. "А у окна стоял мой чемоданчик..."
- Раньше это был привычный уровень. Мы работали, я все время в этом был, привычно, не замечал уже. Теперь замечаю. Не имею ничего против, но замечаю. О чем хочу сегодня? Не знаю, с чего начать, за что браться. Каждый выбор - отказ от чего-то. Как всегда.
- Что первое пришло в голову? Вот сейчас.
- Вот сейчас? Вообще много пришло в голову уже. Но первое, что пришло после того, как ты спросила... Очень трудно говорить. В мыслях вполне естественно и просто, и кажется: ничего не стоит назвать. Но при попытке говорить - всё останавливается, сжимается, электричество.
Он произнес это слово именно так: быстро, без паузы, чтобы оно не прозвучало отдельно от предыдущих слов. "Спрятал" его. Только так получилось сказать.
Потом - это было уже легче - рассказал о том, что случилось, когда он смотрел сериал, как удивился этому, не ожидал. Как вспомнились сами собой все "кусочки" из предыдущей работы.
И о том, что раньше он не мог называть это, и вот, кажется, сейчас тоже не очень получается.
Я помню, - сказал он, - как тяжело и страшно работать про химию, но вот сейчас...
Сейчас именно электричество Лу воспринимал как самое страшное и тяжелое воздействие. Не умозрительно - по непосредственной реакции тела.
- Эта тема много времени не появлялась, - заметила М.
- В тридцатой сессии целиком про это. И потом опять не появлялась.
- Электричество - другое, - объяснял Лу. - Химия - очень тяжело. Но это другое. Это более телесный страх. И он очень возвращает в тело.
- Ты говоришь, что много разного в голове было, о чем хочешь работать сегодня, до того того, как выбрал электричество?
- Мысли о том, что меня нет, опять появляются. Дней пять меня одолевали. Как именно меня нет: что я занимаю чужое место; что меня нет и не должно быть. Когда дошло до этой формулировки, я опознал ее, и больше таких мыслей не было. С тех пор, как Д. предположил, что это состояние является следствием того, что со мной делали, оно проходит, как только я его замечаю.
- Хорошо, давай посмотрим, как электричество связывается с тем, что тебя нет?
Лу мотнул головой: это точно про то, что он есть. Его реакция на этот эпизод в сериале вернула ему ощущение себя,предельно четкое ощущение. Он есть. Есть его реакция, есть и он. Второе, что он подумал - это была просто мысль, никакого подтверждения эмоционально и телесно, но ему кажется, что состояние отстраненности очень трудно сохранять именно вот в этом.
- Что ты имеешь в виду? - переспросила М.
Лу стоило труда ответить на ее вопрос. М. сказала: "Ты говоришь, кажется, одно слово из пятнадцати или из двадцати". Он, сморщившись, пытался объяснить, что имеет в виду.
- Что такое воздействие трудно... - произносил он, и не мог продолжить, крутил пальцами, с трудом выдавливал: - Блокировать? Нейтрализовать...
Очень удивлялся, что М. его не понимает.
Если бы мог сказать связно, сказал бы, что воздействие электричеством очень сильно затрудняет или даже вовсе делает невозможным удержание себя в диссоциации.
Он был уверен, что это так. Он читал в книге о Дэне Митрионе, что электричество действует на мозг, и если французские парашютисты в Алжире пользовались им только как средством причинения физических страданий, то позже их выученики намеренно применяли и эту составляющую воздействия, чтобы ослабить сознание допрашиваемого.
Но в тот день он не вспоминал прочитанное, а переживал собственное знание о том, что все обстоит именно так.
- И когда ты об этом думаешь... Смотри. Дыши.
Волнами по ногам и выше, по животу, груди, плечам - вполне ощутимая вибрация и слабость. Не то чтобы сильно, но отчетливо.
- Еще. Смотри. Еще немножко.
Слабость накатывает ритмичными волнами. Голова запрокидывается назад, как от толчков, в ритме этих волн, взгляд расфокусируется.
- Смотри.
Появилось какое-то изменение, Лу не смог сразу его определить. Постепенно оно стало отчетливым: огромная усталость, даже глаза с трудом удается держать открытыми, тяжело поднимать веки. Очень странным образом расслабились мышцы: как будто обвисли с костей, тяжелые, вялые. Фокусировать взгляд было почти невозможно - ему казалось, что он так и не смог, но М. сказала, что он все-таки следил за "отверткой", хоть и с явными затруднениями.
- О чем задумался? - спросила М. потом.
- О чемоданчиках.
- ...?
- Я читал про них. Здесь. У них были переносные... штуки с электричеством. В виде таких небольших чемоданов. Просто вспомнил, что так. Читал.
- Что ты думаешь по этому поводу?
- А ничего не думаю.
- Дыши. Пошевелись. Походи.
- Вроде ничего, ноги только... разреженные какие-то. Но в целом - ничего особенного. Хотя некоторая слабость.
На этом они в тот раз остановились, оставив чемоданчики точкой входа на следующий раз..
.
.