Commander Salamander. Пафос, романтика, цинизм
извините. был не прав. вот теперь - всё.
на сегодня. осталось еще одна история и нежный финал.
последний хвост под отдельным морем.
Лестница в небо
читать дальшеМисс Эмили кормила птицу кусочками печенья, мисс Элиза гладила ее по отливающей зеленоватым металлом спинке.
- Смотри, Лорелин, кто пришел! А кто пришел! - воскликнула первая, улыбаясь Видалю.
- Не Лорелин, а Кармела, - возразила вторая с уже заметным раздражением в голосе. Похоже, этот спор длился не первый час.
- Лорелин? Кармела? - спросил Видаль, почти радуясь возможности отодвинуть миг, когда придется сообщить сёстрам о том, что случилось.
- Конечно, она Лорелин!
- Откуда вы это взяли, сеньориты?
- Кармела! - упрямо выставила подбородок мисс Эмили Лафлин. - Она сама сказала, когда мы спросили.
- Лорелин! Несомненно, она сказала «Лорелин».
Птица посмотрела по очереди на обеих и, вскинув длинный клюв, издала переливчатый звук, который с тем же успехом мог означать как "Лорелин", так и "Кармела", или "Шарлотта", или "Ромуальда".
- Вот видишь! - воскликнули сестры слаженным дуэтом и кинули одна на другую укоряющие взгляды и слегка надули губы.
- Но погодите... Сеньориты, как вы вообще решили, что это девочка?! Я всегда считал...
Мисс Элиза испустила полный возмущений вздох, мисс Эмили потупилась и даже, как показалось Видалю, слегка покраснела.
- Даже мысли такой не могу допустить!
- Разве не очевидно...
- Она ночевала в моей спальне!
- Мужчины такими не бывают.
- Что ты знаешь о мужчинах? - язвительно заметила мисс Элиза. - Вот я точно могу сказать - это типичнейшая женщина, и любопытство, проявленное Лорелин...
- Кармелой!
- Проявленное Лорелин к моим серьгам...
- И к ложечкам!
- ...И браслетам...
Видаль заморгал и беспомощно развел руками. Птица Лорелин - или Кармела - посмотрела на него с откровенной насмешкой и постучала по столу, а затем приоткрыла клюв и произвела трогательную трель. Сёстры немедленно прервали спор и в четыре руки принялись ломать печенье.
В конце концов, подумал Видаль, зачем сообщать об этом добрым девушкам? Или я сделаю то, о чем она меня просила, или я просто не вернусь. И птица не вернется. И они останутся совсем одни на свете, не считая воспитанниц. Как я смею лишать их возможности попрощаться тем, кто им дорог? Но и объяснить им, что произошло и куда он идет, Видаль решительно не мог. Если Сурья захочет открыться своим друзьям – она сможет это сделать, когда вернется вместе с Видалем. Если же не вернется, будем считать… Впрочем, и считать будет некому. Решено.
Он протянул руку, и птица проворно вскарабкалась по рукаву на плечо.
- Прошу прощения, сеньориты. Она мне нужна. Я постараюсь вернуться как можно скорее, - и в этом он не лгал, только немного лукавил. – И тогда я предоставлю ее в ваше распоряжение надолго. Обещаю.
Он слегка прикусил губу: обещать не следовало. Ах, если бы здесь было крепкое место! Если бы знать, что слова произнесенные – неотвратимо сбудутся… Не дано. Ну и не надо, обойдемся. Он торопливо поклонился, скрывая тревогу, и оставил добрых сестер.
В Семиозерье по-прежнему шел дождь, мастера однако не расходились, ждали хозяина. При жизни Хейно дом был не сказать чтобы гостеприимным, но у Видаля все стало по-другому, все сюда дорогу знали и знали, что где лежит. Поэтому хозяйничали вовсю, к полной растерянности Рутгера, пытавшегося быть за хозяина в отсутствие учителя. Что он сам от ученичества отказался, ему не напоминали, но и не очень-то на него внимание обращали, когда он пытался о гостях позаботиться. Присутствие Кукунтая смущало парня еще больше, он старался не оставаться с шаманом наедине, обходил его так, чтобы случайно не задеть, отводил взгляд – но, едва оказавшись у него за спиной, глаз не отрывал. Кукунтай терпеливо притворялся, что это его не касается, и для облегчения своей участи Рутгера вовсе не замечал, а когда рассвело, вышел с Мэри погулять на опушку.
Олесь тихонько разговаривал с Лукасом, привалившись боком к теплой печи.
Мак-Грегор ушел на озера, прихватив удочки и Хо.
Ао бродил под дождем, их пряди перепутались, их души слились воедино – и Ао стал так же прозрачен и текуч, почти незаметен среди намокших ветвей.
Нелегкая это была забота, и впрямь: оказать гостеприимство мастерам.
Ганна перебрала почту, сложила письма по адресам, потом метнулась было к печи… Но остановила себя, вспомнив как окоротил ее Кукунтай. Хотела взлелеять обиду – но тут оказалось, что у печи возится Мьяфте, гремит посудой, шлет Рутгера в подпол, сердито оглядывается: что нейдешь помогать? На такую ораву поди наготовь! Ганна только рукава вздернула – и за дело.
Засобирались по домам, когда второй день гостевания перевалил за полдень. Видаля уже и не ждали, наверное. А он – вот он, сам собой и с птицей на шляпе, как в старые добрые времена, будто и не было ничего: ни волны над Суматохой, ни смерти, ни скорбного бдения, ни буйного пира. Просто вышел из-за поваленной березы и сказал: вы куда? Мне есть что сказать, и помощь ваша нужна. Срочно. Сейчас. Поднялся на крыльцо, посмотрел на всех. И начал говорить. О конце света, о звезде по имени Матильда, о сердце Ашры, о музыке звезд и о происхождении ууйхо. И о том, что Сурья Беспощадная, фарфоровая барышня с камина, восковая кукла, столовый прибор Холодных господ – ждет от него помощи и спасения, и он спасет ее. Просто потому, что больше некому. На самом деле некому, сказал он, глядя в глаза Хо. Это мое дело, сказал он. Но одному с этим не справиться никак.
- И если вы пойдете со мной сегодня, - сказал он, - вы будете делать такое… Вы будете делать то, чего никогда не делали. Обещаю.
Видаль поднял брови и губы прикусил: что это обещания сами собой выпрыгивают, и именно сегодня?
- Такое вот… Чего не делали никогда.
Мастера смотрели на него. Он был младшим из них, если не считать Рутгера, который и не мастер… И если не считать того, что половина жизни Хейно Кууселы текла в жилах Видаля – и ничего, через край не переливалась. Хватило ей места в теле и в душе Хосеито. И все же он был младшим, пришел позже всех – и они смотрели, как он указывает им путь и дело, и взгляды их были пристальны и строги.
Видаль вдохнул поглубже и зачем-то повторил:
- Чего не делали никогда.
И добавил:
- И у вас получится.
И сжал кулаки.
- Я обещаю.
Он дышал глубоко и часто и жалел, что здесь не крепкое место, где всякое слово сбывается, потому что не может не сбыться. Но Хо посмотрел на него исподлобья и сказал веселым голосом:
- Если у нас получится, это место станет крепким. А откуда, ты думал, берутся крепкие места?
Видаль прислонился спиной к стене. Голова кружилась. В теле словно звенели натянутые струны.
- Но нам придется хорошенько потрудиться, да? И ты еще сам не знаешь, что нам придется делать, да? Оно хоть стоит того?
Видаль не ответил. Это его дело, а им-то что? Но без них он ничего не сможет, это он знал точно.
- Ладно, я спрашиваю не вообще. Для тебя – оно того стоит?
- Да, - выдохнул Видаль мгновенно, даже не дав договорить. – Да!
- Ну так и говорить нечего, - сказал Мак-Грегор и поднялся на крыльцо – поставить удочки.
- Да, - сказал Видаль, схватив его за рукав. – Ты!
И потащил вниз с крыльца.
- Ао! Можно без дождя теперь?
- Некоторые дела легче начать, чем закончить, - проворчал Ао. – Кажется, сейчас ты начинаешь как раз такое. Дождь, мальчик, останавливается сам. Когда ему хватит. Но я его все же попрошу. Для тебя. Это никак на него не повлияет, но я попрошу.
Видаль повернулся к Мак-Грегору.
- Хэмиш, послушай… Мне нужен мост. Отсюда – дотуда. Понимаешь?
Капли дождя стали реже и медленнее.
Мак-Грегор кивнул, прищурился, глядя в небо. Мэри с криком заметалась вокруг его колен, привставая на задних ногах, пытаясь заглянуть в запрокинутое лицо. Но Мак-Грегор опустился на колено, притянул Мэри к себе, положил руку ей на голову: не бойся.
- Нет, - сказал Мак-Грегор. - Далеко. Не дотяну. Очень, очень далеко. А что же ты сам? Ты ведь ходишь, где хочешь.
- Далеко. Я не знаю, куда. И... страшно мне. Там - ничего... пустота, первородная тьма... Куда угодно - могу. В никуда - не умею.
- А я не дотяну, - опустил глаза Хэмиш. - Слишком длинный мост нужен.
- Слишком длинный, говоришь? – встрепенулся Видаль и встрепенулась птица на шляпе. – Слишком… Хм. Рутгер, дитя мое... А построй-ка ты мне лестницу в небо.
- Куда?
- В небо.
- А там - куда?
- Ты строй, там разберемся. В небо, за небо, пока не упрется... Как упрется - так нам туда и надо.
Рутгер вздохнул, облизал губы, зачем-то оглянулся на Кукунтая, пошире расставил ноги, подышал еще – и снова оглянулся. И Кукунтай вдруг опустил плечи, откинул голову и прикрыл глаза. И подошел к Рутгеру и встал рядом с ним.
И тогда от дома покойного Хейно Кууселы, от самого крыльца, рванулась в небо лестница, каких не бывало – деревянная лестница с перекладинами, привязанными лубом, в сучках и занозах, зато до самого неба. Она поднималась над землей, достигала низких облаков, уходила в них, едва просвечивая, и терялась в их ватной глубине.
- Я не вижу дальше, - обернулся Рутгер. Лестница заколыхалась на ветру.
- Смотри на нее, смотри! – закричал Видаль.
- Да, - откликнулся Рутгер. – Я буду смотреть.
И первым взялся за перекладину и полез наверх.
Видаль придержал Кукунтая.
- Моя очередь. А ты за мной, и держи ее. Нам еще по ней возвращаться.
И еще он сказал:
- Кто хочет – за нами!
Рутгер все лез и лез вверх, споро перебирая руками и ногами, и строил лестницу впереди себя прямо из души, как фонарь испускает луч, пронзающий тьму. Перекладины звенели его восторгом, а он еще успевал кричать, выплескивая обиду:
- Вот я как пригодился! А никто не может, как я! А ты все ругался!.. А я вот!.. А никто!..
И Видаль отвечал ему, задрав голову:
- Да! Ты такое можешь, что больше никто! Только не оглядывайся!
Ветер небытия трепал их волосы, ветер небытия на этой небывалой высоте сорвал шляпу с Видаля - птица едва успела вцепиться когтями в волосы и теперь жалась к затылку, распластав крылья и гневно шипя.
- У каждого свой дар, - кричал Видаль. - У тебя - свой!
- А ты говорил! Большо-ое! Вот!
- Какие ты горы можешь построить, парень, какие! Как никто! Роскошные горы! Только не оглядывайся!
- И леса! И поля! - ликуя, выкрикивал Рутгер.
Лестница тряслась и раскачивалась, Видаль чувствовал, что за ним поднимается не один Кукунтай. Но посмотреть вниз он не решался. Там все соберемся, в конце концов – тогда и будет видно, велико ли наше войско.
И они поднимались и поднимались, а небеса все не кончались, но кончались силы, а тьма была все так же сильна и даже как будто сгущалась. Тонкие волокна белесой мглы потекли в ней, и чем дальше поднимались мастера, тем волокна становились толще и плотнее, соединялись и растворялись друг в друге, и вскоре все заволокло как будто туманом, колышущимся в пустоте.
И Рутгер остановился и посмотрел на Видаля растерянно.
- Я не могу дальше... Ну всё, вот всё уже. Дальше - никак.
- Ну тогда я пошел.
- Ты же не знаешь куда?
- Здесь уже близко. Я чувствую ее. Я - к ней.
Он закрыл глаза и задержал дыхание, с усилием сглотнул – и оттолкнулся от верхней перекладины, и словно прыгнул куда-то вбок, и исчез. Рутгер сильнее вцепился в дрогнувшую от толчка лестницу и повис на ней без сил. Хотелось зажмуриться и ничего не видеть. Кукунтай осторожно пролез прямо к нему и обхватил рукой за плечи. Рутгер оторвал одну руку от слеги и вцепился в короткий мех летней парки.
- Закрой глаза, отдохни. Я здесь, - сказал Кукунтай и прижался к нему.
Так их и нашел Мак-Грегор, обнявшихся посреди мглы и пустоты.
- Вот молодец, - сказал он про Видаля. – И что же нам делать здесь?
- Я могу пойти к нему, - вызвался Рутгер. – Я умею. На самом деле лестница уже крепкая, сама держится. Я все делаю быстро.
- Ты слишком торопишься, - проворчал Мак-Грегор. – Ну, ты к нему пойдешь, а мы? Мы, все мы?
- Это ты слишком торопишься, - сказал Кукунтай. – Здесь недалеко. Можно строить мост.
- Да, я уже все придумал. Я же говорю, я быстрый. Я туда и обратно – и скажу тебе, сколько моста надо и в какую сторону.
- Да здесь и сторон-то нет!
- Есть стороны, - сказал Кукунтай. – Не надо обратно. Стой там, я покажу Мак-Грегору, где ты.
Рутгер прижался лбом к его лбу и спрыгнул с лестницы.
Моста оказалось нужно всего ничего. Если бы не мгла, если бы не тьма, можно было бы пересчитать веснушки у Рутгера на щеках. Любой бы перепрыгнул отсюда туда. Но никак нельзя было туда пройти, кроме как по мосту Мак-Грегора. А мост он строил так: снял с пояса нож, отстругал от лестницы щепку и прижал ее подошвой к перекладине. Мост, сказал, мостик мой, мостки дощагые.
И в самом деле, легли над пустотой мостки дощатые, легкие, зыбкие.
А каменный мост, сказал Мак-Грегор, мне здесь не на что ставить. Какой есть – по такому и идите… Если верите. А нет – так я ничем не помогу.
И сам первый шагнул на мостки, утверждая их место и суть.
Оно всё плавало в пустоте, где ни света, ни тьмы. Видаль видел в два, в три слоя, а то и больше: вот Сурья, безумная, стоит посередине бесконечности, и волосы ее плывут вокруг нее беспорядочными потоками, а вот ее тень видна сквозь, но теряет очертания и плотность, растекается струйками небытия, а вот восковое тело висит в середине гулкого пространства – ледяная сфера замыкает его внутри и кишит бесформенными облаками, и тут же видятся Видалю тощие богомольи фигуры, и одна из них над восковым телом наклоняется – а вокруг, выше и ниже, справа и слева, мигают медленные, словно неживые звезды.
Хищная фигура близоруко склонилась над телом, повела коротким носом, ковырнула длинным ногтем – раза в два длиннее самого пальца – и лениво потянула вдоль, от пупка в сторону ключиц, вонзая ноготь всё глубже в тусклый воск.
И в то же время ничего такого не было – была тьма, было мутное облачко, были холод и беззвучие пустоты.
- Так это и есть сердце? – подцепив трепещущую мышцу ногтем, чудовище подняло ее и уставилось с отвращением. – Ради этого куска человечьего мяса ты оставила нас, Сурья?
читать- Положи на место, - громко и внятно произнес Видаль.
Тогда они заметили его.
Он так никогда и не узнал, снизошли ли они до того, чтобы говорить с ним. Гул и хруст раздавался в его ушах, когда они смотрели, но ничего больше он не услышал, а если и услышал – не понял. Впрочем, говорить с ними он не собирался. Он смотрел.
Сурья, распростертая восковой куклой на ледяном ложе, с распоротой бескровной грудью, повернула голову к Видалю.
- Оставь. Не стоит. Я создана, чтобы ранить и убивать, оставь меня.
- Нет, ты создана, чтобы светить, а этих больше не будет.
И перевел на них медленный, пристальный взгляд.
- Это не ваш мир, - взмолилась Сурья, пытаясь защитить его. – Это небо. Здесь это не сработает.
Но он не откликнулся: он смотрел.
Рутгер встал рядом с ним, покрутил головой, не разобрался. Заглянул в лицо учителю. Тот смотрел и смотрел, как будто видел что-то невероятно прекрасное и непреложно существующее.
Рядом встал Мак-Грегор, не стал долго разбираться, спросил:
- Что ты видишь?
- Звезды.
- О нет, - прошептала Сурья, - нет. Ты не можешь творить звезды, звезды - это...
- Не мешай, - шикнула на нее Ганна и встала рядом с Видалем. - Рутгера кто-нибудь придержите.
- Да незачем, - хихикнул толстый мастер Хо. - Звезды бывают разные. Видишь ли, солнце – тоже звезда, только очень, очень большая в небе.
- Можно, я тоже попробую? – обрадовался Рутгер. - Я только одну, маленькую…
- Большую, - отрезал Мак-Грегор.
- Иди сюда, Мэри. Какой будет твоя звезда? Маленькой белой овечки здесь точно не хватает.
Они вставали, вставали - откуда только они приходили, кто оповестил их - неизвестно, но они поднимались один за другим по великой лестнице, построенной Рутгером Рыжим, и вставали плечом к плечу, и устремляли свой взгляд в колеблющийся белесый мрак. И он редел и таял, а сквозь него все яснее, все жарче, все несомненнее проступали – звезды.
И не стало мглы. И тьма иссякла, побежденная их светом.
Видаль поймал в руки живое сердце, вырвавшееся из рассыпавшегося льда.
- Олесь… - тихо позвал Мак-Грегор. – Погляди, сможешь помочь чем?
- Вот разоворотили… - замер над воском Олесь. – Ну как же так? Одно слово – нелюди. Но ничего, если это было вылеплено… Погоди, да это ж Матильда Сориа! Как же так?
- Да вот так, - ответил Видаль. – Вот так.
- Поди ж ты… А я слушал ее в опере. А она, оказывается, вот кто.
- Она тоже… вроде свистульки твоей, гуделки, гусёнки твоей.
- Понял, - буркнул Олесь, хмурясь и поводя руками с разведенными пальцами над разоренным телом Сурьи. – Будет тебе твоя гуделка. Погоди только, дай понять ее.
Водил над Сурьей руками, тянулся и не дотягивался пальцами, ласкал-гладил-лепил тонкий свет, исходивший из нее. Наконец, решился.
- Ну, как говорится, пчелка лепит из воска, а ласточка из глины. Был я ласточкой – побуду и пчелой. Клади ей сердце.
А Кукунтай искал ее душу.
А Ганна пела ей песню.
А Мэри плакала над ней.
И Сурья увидела: это и есть ее братья, ее звезды. Это они встали за нее.
на сегодня. осталось еще одна история и нежный финал.
последний хвост под отдельным морем.
Лестница в небо
читать дальшеМисс Эмили кормила птицу кусочками печенья, мисс Элиза гладила ее по отливающей зеленоватым металлом спинке.
- Смотри, Лорелин, кто пришел! А кто пришел! - воскликнула первая, улыбаясь Видалю.
- Не Лорелин, а Кармела, - возразила вторая с уже заметным раздражением в голосе. Похоже, этот спор длился не первый час.
- Лорелин? Кармела? - спросил Видаль, почти радуясь возможности отодвинуть миг, когда придется сообщить сёстрам о том, что случилось.
- Конечно, она Лорелин!
- Откуда вы это взяли, сеньориты?
- Кармела! - упрямо выставила подбородок мисс Эмили Лафлин. - Она сама сказала, когда мы спросили.
- Лорелин! Несомненно, она сказала «Лорелин».
Птица посмотрела по очереди на обеих и, вскинув длинный клюв, издала переливчатый звук, который с тем же успехом мог означать как "Лорелин", так и "Кармела", или "Шарлотта", или "Ромуальда".
- Вот видишь! - воскликнули сестры слаженным дуэтом и кинули одна на другую укоряющие взгляды и слегка надули губы.
- Но погодите... Сеньориты, как вы вообще решили, что это девочка?! Я всегда считал...
Мисс Элиза испустила полный возмущений вздох, мисс Эмили потупилась и даже, как показалось Видалю, слегка покраснела.
- Даже мысли такой не могу допустить!
- Разве не очевидно...
- Она ночевала в моей спальне!
- Мужчины такими не бывают.
- Что ты знаешь о мужчинах? - язвительно заметила мисс Элиза. - Вот я точно могу сказать - это типичнейшая женщина, и любопытство, проявленное Лорелин...
- Кармелой!
- Проявленное Лорелин к моим серьгам...
- И к ложечкам!
- ...И браслетам...
Видаль заморгал и беспомощно развел руками. Птица Лорелин - или Кармела - посмотрела на него с откровенной насмешкой и постучала по столу, а затем приоткрыла клюв и произвела трогательную трель. Сёстры немедленно прервали спор и в четыре руки принялись ломать печенье.
В конце концов, подумал Видаль, зачем сообщать об этом добрым девушкам? Или я сделаю то, о чем она меня просила, или я просто не вернусь. И птица не вернется. И они останутся совсем одни на свете, не считая воспитанниц. Как я смею лишать их возможности попрощаться тем, кто им дорог? Но и объяснить им, что произошло и куда он идет, Видаль решительно не мог. Если Сурья захочет открыться своим друзьям – она сможет это сделать, когда вернется вместе с Видалем. Если же не вернется, будем считать… Впрочем, и считать будет некому. Решено.
Он протянул руку, и птица проворно вскарабкалась по рукаву на плечо.
- Прошу прощения, сеньориты. Она мне нужна. Я постараюсь вернуться как можно скорее, - и в этом он не лгал, только немного лукавил. – И тогда я предоставлю ее в ваше распоряжение надолго. Обещаю.
Он слегка прикусил губу: обещать не следовало. Ах, если бы здесь было крепкое место! Если бы знать, что слова произнесенные – неотвратимо сбудутся… Не дано. Ну и не надо, обойдемся. Он торопливо поклонился, скрывая тревогу, и оставил добрых сестер.
В Семиозерье по-прежнему шел дождь, мастера однако не расходились, ждали хозяина. При жизни Хейно дом был не сказать чтобы гостеприимным, но у Видаля все стало по-другому, все сюда дорогу знали и знали, что где лежит. Поэтому хозяйничали вовсю, к полной растерянности Рутгера, пытавшегося быть за хозяина в отсутствие учителя. Что он сам от ученичества отказался, ему не напоминали, но и не очень-то на него внимание обращали, когда он пытался о гостях позаботиться. Присутствие Кукунтая смущало парня еще больше, он старался не оставаться с шаманом наедине, обходил его так, чтобы случайно не задеть, отводил взгляд – но, едва оказавшись у него за спиной, глаз не отрывал. Кукунтай терпеливо притворялся, что это его не касается, и для облегчения своей участи Рутгера вовсе не замечал, а когда рассвело, вышел с Мэри погулять на опушку.
Олесь тихонько разговаривал с Лукасом, привалившись боком к теплой печи.
Мак-Грегор ушел на озера, прихватив удочки и Хо.
Ао бродил под дождем, их пряди перепутались, их души слились воедино – и Ао стал так же прозрачен и текуч, почти незаметен среди намокших ветвей.
Нелегкая это была забота, и впрямь: оказать гостеприимство мастерам.
Ганна перебрала почту, сложила письма по адресам, потом метнулась было к печи… Но остановила себя, вспомнив как окоротил ее Кукунтай. Хотела взлелеять обиду – но тут оказалось, что у печи возится Мьяфте, гремит посудой, шлет Рутгера в подпол, сердито оглядывается: что нейдешь помогать? На такую ораву поди наготовь! Ганна только рукава вздернула – и за дело.
Засобирались по домам, когда второй день гостевания перевалил за полдень. Видаля уже и не ждали, наверное. А он – вот он, сам собой и с птицей на шляпе, как в старые добрые времена, будто и не было ничего: ни волны над Суматохой, ни смерти, ни скорбного бдения, ни буйного пира. Просто вышел из-за поваленной березы и сказал: вы куда? Мне есть что сказать, и помощь ваша нужна. Срочно. Сейчас. Поднялся на крыльцо, посмотрел на всех. И начал говорить. О конце света, о звезде по имени Матильда, о сердце Ашры, о музыке звезд и о происхождении ууйхо. И о том, что Сурья Беспощадная, фарфоровая барышня с камина, восковая кукла, столовый прибор Холодных господ – ждет от него помощи и спасения, и он спасет ее. Просто потому, что больше некому. На самом деле некому, сказал он, глядя в глаза Хо. Это мое дело, сказал он. Но одному с этим не справиться никак.
- И если вы пойдете со мной сегодня, - сказал он, - вы будете делать такое… Вы будете делать то, чего никогда не делали. Обещаю.
Видаль поднял брови и губы прикусил: что это обещания сами собой выпрыгивают, и именно сегодня?
- Такое вот… Чего не делали никогда.
Мастера смотрели на него. Он был младшим из них, если не считать Рутгера, который и не мастер… И если не считать того, что половина жизни Хейно Кууселы текла в жилах Видаля – и ничего, через край не переливалась. Хватило ей места в теле и в душе Хосеито. И все же он был младшим, пришел позже всех – и они смотрели, как он указывает им путь и дело, и взгляды их были пристальны и строги.
Видаль вдохнул поглубже и зачем-то повторил:
- Чего не делали никогда.
И добавил:
- И у вас получится.
И сжал кулаки.
- Я обещаю.
Он дышал глубоко и часто и жалел, что здесь не крепкое место, где всякое слово сбывается, потому что не может не сбыться. Но Хо посмотрел на него исподлобья и сказал веселым голосом:
- Если у нас получится, это место станет крепким. А откуда, ты думал, берутся крепкие места?
Видаль прислонился спиной к стене. Голова кружилась. В теле словно звенели натянутые струны.
- Но нам придется хорошенько потрудиться, да? И ты еще сам не знаешь, что нам придется делать, да? Оно хоть стоит того?
Видаль не ответил. Это его дело, а им-то что? Но без них он ничего не сможет, это он знал точно.
- Ладно, я спрашиваю не вообще. Для тебя – оно того стоит?
- Да, - выдохнул Видаль мгновенно, даже не дав договорить. – Да!
- Ну так и говорить нечего, - сказал Мак-Грегор и поднялся на крыльцо – поставить удочки.
- Да, - сказал Видаль, схватив его за рукав. – Ты!
И потащил вниз с крыльца.
- Ао! Можно без дождя теперь?
- Некоторые дела легче начать, чем закончить, - проворчал Ао. – Кажется, сейчас ты начинаешь как раз такое. Дождь, мальчик, останавливается сам. Когда ему хватит. Но я его все же попрошу. Для тебя. Это никак на него не повлияет, но я попрошу.
Видаль повернулся к Мак-Грегору.
- Хэмиш, послушай… Мне нужен мост. Отсюда – дотуда. Понимаешь?
Капли дождя стали реже и медленнее.
Мак-Грегор кивнул, прищурился, глядя в небо. Мэри с криком заметалась вокруг его колен, привставая на задних ногах, пытаясь заглянуть в запрокинутое лицо. Но Мак-Грегор опустился на колено, притянул Мэри к себе, положил руку ей на голову: не бойся.
- Нет, - сказал Мак-Грегор. - Далеко. Не дотяну. Очень, очень далеко. А что же ты сам? Ты ведь ходишь, где хочешь.
- Далеко. Я не знаю, куда. И... страшно мне. Там - ничего... пустота, первородная тьма... Куда угодно - могу. В никуда - не умею.
- А я не дотяну, - опустил глаза Хэмиш. - Слишком длинный мост нужен.
- Слишком длинный, говоришь? – встрепенулся Видаль и встрепенулась птица на шляпе. – Слишком… Хм. Рутгер, дитя мое... А построй-ка ты мне лестницу в небо.
- Куда?
- В небо.
- А там - куда?
- Ты строй, там разберемся. В небо, за небо, пока не упрется... Как упрется - так нам туда и надо.
Рутгер вздохнул, облизал губы, зачем-то оглянулся на Кукунтая, пошире расставил ноги, подышал еще – и снова оглянулся. И Кукунтай вдруг опустил плечи, откинул голову и прикрыл глаза. И подошел к Рутгеру и встал рядом с ним.
И тогда от дома покойного Хейно Кууселы, от самого крыльца, рванулась в небо лестница, каких не бывало – деревянная лестница с перекладинами, привязанными лубом, в сучках и занозах, зато до самого неба. Она поднималась над землей, достигала низких облаков, уходила в них, едва просвечивая, и терялась в их ватной глубине.
- Я не вижу дальше, - обернулся Рутгер. Лестница заколыхалась на ветру.
- Смотри на нее, смотри! – закричал Видаль.
- Да, - откликнулся Рутгер. – Я буду смотреть.
И первым взялся за перекладину и полез наверх.
Видаль придержал Кукунтая.
- Моя очередь. А ты за мной, и держи ее. Нам еще по ней возвращаться.
И еще он сказал:
- Кто хочет – за нами!
Рутгер все лез и лез вверх, споро перебирая руками и ногами, и строил лестницу впереди себя прямо из души, как фонарь испускает луч, пронзающий тьму. Перекладины звенели его восторгом, а он еще успевал кричать, выплескивая обиду:
- Вот я как пригодился! А никто не может, как я! А ты все ругался!.. А я вот!.. А никто!..
И Видаль отвечал ему, задрав голову:
- Да! Ты такое можешь, что больше никто! Только не оглядывайся!
Ветер небытия трепал их волосы, ветер небытия на этой небывалой высоте сорвал шляпу с Видаля - птица едва успела вцепиться когтями в волосы и теперь жалась к затылку, распластав крылья и гневно шипя.
- У каждого свой дар, - кричал Видаль. - У тебя - свой!
- А ты говорил! Большо-ое! Вот!
- Какие ты горы можешь построить, парень, какие! Как никто! Роскошные горы! Только не оглядывайся!
- И леса! И поля! - ликуя, выкрикивал Рутгер.
Лестница тряслась и раскачивалась, Видаль чувствовал, что за ним поднимается не один Кукунтай. Но посмотреть вниз он не решался. Там все соберемся, в конце концов – тогда и будет видно, велико ли наше войско.
И они поднимались и поднимались, а небеса все не кончались, но кончались силы, а тьма была все так же сильна и даже как будто сгущалась. Тонкие волокна белесой мглы потекли в ней, и чем дальше поднимались мастера, тем волокна становились толще и плотнее, соединялись и растворялись друг в друге, и вскоре все заволокло как будто туманом, колышущимся в пустоте.
И Рутгер остановился и посмотрел на Видаля растерянно.
- Я не могу дальше... Ну всё, вот всё уже. Дальше - никак.
- Ну тогда я пошел.
- Ты же не знаешь куда?
- Здесь уже близко. Я чувствую ее. Я - к ней.
Он закрыл глаза и задержал дыхание, с усилием сглотнул – и оттолкнулся от верхней перекладины, и словно прыгнул куда-то вбок, и исчез. Рутгер сильнее вцепился в дрогнувшую от толчка лестницу и повис на ней без сил. Хотелось зажмуриться и ничего не видеть. Кукунтай осторожно пролез прямо к нему и обхватил рукой за плечи. Рутгер оторвал одну руку от слеги и вцепился в короткий мех летней парки.
- Закрой глаза, отдохни. Я здесь, - сказал Кукунтай и прижался к нему.
Так их и нашел Мак-Грегор, обнявшихся посреди мглы и пустоты.
- Вот молодец, - сказал он про Видаля. – И что же нам делать здесь?
- Я могу пойти к нему, - вызвался Рутгер. – Я умею. На самом деле лестница уже крепкая, сама держится. Я все делаю быстро.
- Ты слишком торопишься, - проворчал Мак-Грегор. – Ну, ты к нему пойдешь, а мы? Мы, все мы?
- Это ты слишком торопишься, - сказал Кукунтай. – Здесь недалеко. Можно строить мост.
- Да, я уже все придумал. Я же говорю, я быстрый. Я туда и обратно – и скажу тебе, сколько моста надо и в какую сторону.
- Да здесь и сторон-то нет!
- Есть стороны, - сказал Кукунтай. – Не надо обратно. Стой там, я покажу Мак-Грегору, где ты.
Рутгер прижался лбом к его лбу и спрыгнул с лестницы.
Моста оказалось нужно всего ничего. Если бы не мгла, если бы не тьма, можно было бы пересчитать веснушки у Рутгера на щеках. Любой бы перепрыгнул отсюда туда. Но никак нельзя было туда пройти, кроме как по мосту Мак-Грегора. А мост он строил так: снял с пояса нож, отстругал от лестницы щепку и прижал ее подошвой к перекладине. Мост, сказал, мостик мой, мостки дощагые.
И в самом деле, легли над пустотой мостки дощатые, легкие, зыбкие.
А каменный мост, сказал Мак-Грегор, мне здесь не на что ставить. Какой есть – по такому и идите… Если верите. А нет – так я ничем не помогу.
И сам первый шагнул на мостки, утверждая их место и суть.
Оно всё плавало в пустоте, где ни света, ни тьмы. Видаль видел в два, в три слоя, а то и больше: вот Сурья, безумная, стоит посередине бесконечности, и волосы ее плывут вокруг нее беспорядочными потоками, а вот ее тень видна сквозь, но теряет очертания и плотность, растекается струйками небытия, а вот восковое тело висит в середине гулкого пространства – ледяная сфера замыкает его внутри и кишит бесформенными облаками, и тут же видятся Видалю тощие богомольи фигуры, и одна из них над восковым телом наклоняется – а вокруг, выше и ниже, справа и слева, мигают медленные, словно неживые звезды.
Хищная фигура близоруко склонилась над телом, повела коротким носом, ковырнула длинным ногтем – раза в два длиннее самого пальца – и лениво потянула вдоль, от пупка в сторону ключиц, вонзая ноготь всё глубже в тусклый воск.
И в то же время ничего такого не было – была тьма, было мутное облачко, были холод и беззвучие пустоты.
- Так это и есть сердце? – подцепив трепещущую мышцу ногтем, чудовище подняло ее и уставилось с отвращением. – Ради этого куска человечьего мяса ты оставила нас, Сурья?
читать- Положи на место, - громко и внятно произнес Видаль.
Тогда они заметили его.
Он так никогда и не узнал, снизошли ли они до того, чтобы говорить с ним. Гул и хруст раздавался в его ушах, когда они смотрели, но ничего больше он не услышал, а если и услышал – не понял. Впрочем, говорить с ними он не собирался. Он смотрел.
Сурья, распростертая восковой куклой на ледяном ложе, с распоротой бескровной грудью, повернула голову к Видалю.
- Оставь. Не стоит. Я создана, чтобы ранить и убивать, оставь меня.
- Нет, ты создана, чтобы светить, а этих больше не будет.
И перевел на них медленный, пристальный взгляд.
- Это не ваш мир, - взмолилась Сурья, пытаясь защитить его. – Это небо. Здесь это не сработает.
Но он не откликнулся: он смотрел.
Рутгер встал рядом с ним, покрутил головой, не разобрался. Заглянул в лицо учителю. Тот смотрел и смотрел, как будто видел что-то невероятно прекрасное и непреложно существующее.
Рядом встал Мак-Грегор, не стал долго разбираться, спросил:
- Что ты видишь?
- Звезды.
- О нет, - прошептала Сурья, - нет. Ты не можешь творить звезды, звезды - это...
- Не мешай, - шикнула на нее Ганна и встала рядом с Видалем. - Рутгера кто-нибудь придержите.
- Да незачем, - хихикнул толстый мастер Хо. - Звезды бывают разные. Видишь ли, солнце – тоже звезда, только очень, очень большая в небе.
- Можно, я тоже попробую? – обрадовался Рутгер. - Я только одну, маленькую…
- Большую, - отрезал Мак-Грегор.
- Иди сюда, Мэри. Какой будет твоя звезда? Маленькой белой овечки здесь точно не хватает.
Они вставали, вставали - откуда только они приходили, кто оповестил их - неизвестно, но они поднимались один за другим по великой лестнице, построенной Рутгером Рыжим, и вставали плечом к плечу, и устремляли свой взгляд в колеблющийся белесый мрак. И он редел и таял, а сквозь него все яснее, все жарче, все несомненнее проступали – звезды.
И не стало мглы. И тьма иссякла, побежденная их светом.
Видаль поймал в руки живое сердце, вырвавшееся из рассыпавшегося льда.
- Олесь… - тихо позвал Мак-Грегор. – Погляди, сможешь помочь чем?
- Вот разоворотили… - замер над воском Олесь. – Ну как же так? Одно слово – нелюди. Но ничего, если это было вылеплено… Погоди, да это ж Матильда Сориа! Как же так?
- Да вот так, - ответил Видаль. – Вот так.
- Поди ж ты… А я слушал ее в опере. А она, оказывается, вот кто.
- Она тоже… вроде свистульки твоей, гуделки, гусёнки твоей.
- Понял, - буркнул Олесь, хмурясь и поводя руками с разведенными пальцами над разоренным телом Сурьи. – Будет тебе твоя гуделка. Погоди только, дай понять ее.
Водил над Сурьей руками, тянулся и не дотягивался пальцами, ласкал-гладил-лепил тонкий свет, исходивший из нее. Наконец, решился.
- Ну, как говорится, пчелка лепит из воска, а ласточка из глины. Был я ласточкой – побуду и пчелой. Клади ей сердце.
А Кукунтай искал ее душу.
А Ганна пела ей песню.
А Мэри плакала над ней.
И Сурья увидела: это и есть ее братья, ее звезды. Это они встали за нее.
@темы: видимо-невидимо
-
-
03.09.2010 в 21:54И Сурья увидела: это и есть ее братья, ее звезды. Это они встали за нее.
Вот ведь. И каждый пригодился. И каждый на своём месте.
Олесь у нас, оказывается, хирург. Ну да, надо думать, наловчился уже.
Нет, слов нет, это просто слишком прекрасно.
-
-
03.09.2010 в 22:33Ох. Просто слов нет, до чего это правильно, пронзительно и... не знаю даже. Правда слов нет.
-
-
03.09.2010 в 22:36Плачу.
Спасибо.
-
-
03.09.2010 в 22:52-
-
03.09.2010 в 23:16а эта история, кажется, получилась хорошо.
-
-
04.09.2010 в 02:51-
-
04.09.2010 в 09:43