[живой человек]

пожалуйста, еще раз, вот так:

Снова и снова оказывалось перед глазами поднявшееся до небес море – и вставший перед ним человек. Ни отвернуться, ни зажмуриться. Всё он стоит и смотрит, смотрит – и не отступает. А волна больше него, волна закрыла небо – словно и больше неба она, если отсюда смотреть. А он стоит. Как это? – удивлялась Сурья, как он встал против большего, не должно быть так, потому что и смысла нет.
Но смысл оказался самый прямой – вот стоит Суматоха, как стояла прежде, хотя на самом деле она не стоит, а течет и кружится, потоки мелодий подхватывают и несут по брусчатым мостовым, по набережной Адмирала графа Шпее, куда стекает нарядная публика с Ратушной площади, и на крышах над площадью в сгущающейся ночи уже почти не видна суета приготовлений.
Матильда Сориа, Сурья, комочек звездного воска, помнит и видит, как вот здесь, вверху лестницы, лежал длинный, нескладный человек, свесив бессильную мертвую руку с верхней ступени, а немного ниже валялась тряпичная птица, нелепая игрушка взрослого, с торчащими нитками, разбухшими от влаги отяжелевшими крыльями и яростным блеском в дрожащей на пуговичном глазу капле воды.

читать дальше, никаких сомнений!

Игрушечная эта птица была похожа на тех, которых видела Сурья не раз в своих вековечных странствиях дорогам людей – а люди прокладывают дороги только для торговли и для войны, и сколько битв она видела, столько же раз видела и стаи птиц, кружащие над остывающим полем боя. Такие вот черные, сильные птицы – души погибших в бою, черные, обожженные яростью, и не всем из них суждено побелеть, улетая в вышину. Их путают с вороньем, но воронье собирается позже.
Такая черная птица-душа отчаянно билась в сжатой добела руке, когда красавица в свадебном венке убивала Суматоху горестным проклятием. И не заметила – не услышала за горем и яростью – как убивает и птицу.
Когда мастера унесли тело своего товарища, Матильда Сориа спустилась на три ступени по лестнице и подобрала искалеченную тряпичную тушку. Она была тяжелой от остатков воды в ней. Как она могла быть одновременно и душой, и игрушкой, Матильда не понимала, да и не заботилась об этом. Чтобы тот человек мог умереть по-человечески, его душа должна взлететь. Матильда бегом кинулась через площадь – к добродетельным и добронравным строгим сёстрам Лафлин.
Она не ошиблась в своих надеждах: мисс Элиза и мисс Мэри оказались столь же искусны в рукоделии, сколь и в музыке. Тряпичное брюхо было деликатнейшим образом вспорото и набивка из черной шерсти извлечена наружу. Чистая ароматная вода в фаянсовом тазу вымыла остатки морской соли и из нее, и из лоскутной шкурки. Солнечного света заботливым сестрам показалось мало, и немедленно были раздуты угли в жаровне, и смолистые сосновые шишки были уложены в нее, и спасаемое было высушено так быстро, как только возможно. Пока шерстяное нутро еще оставалось влажным, миниатюрные ножнички обрезали обтрепавшиеся края шкурки, быстрые иголки заштопали протершиеся места отменным черным шелком. Металлические бусины глаз сестры решительно отпороли и начистили мелом – чтобы затем аккуратнейшее пришить их на место.
Сурья всё это время могла только не мешать – и она изо всех сил не мешала, сидела, забившись в угол козетки, стиснув руки и не открывая рта. Сёстры что-то спрашивали у нее, но тут же сами отвечали на вопросы и продолжали свое дело сосредоточенно и без суеты. К вечеру черная птица была словно бы лучше новой. Как-то между делом добрые сестры вышили шелком гладкие перья на крыльях и хвосте, расшили грудь богемским бисером, им же сделали удлиненную кайму вокруг глаз и шапочку на голове, кое-где разбросали бисерные темные искры по шелковым перьям. Сёстры оставили ее на столике и встали по сторонам, повернувшись к Матильде, молча ожидая ее приговора. С трудом разлепив губы, она попросила: положите на окно. И заплакала. Деликатные сестры выполнили ее просьбу, вложили в ее пальцы батистовый платочек и выскользнули из комнаты. Когда Матильда наконец промокнула глаза и посмотрела – птицы уже не было на подоконнике. Прощай, сказала Матильда и заплакала снова.
В небо с грохотом и воем летят дрожащие от нетерпения ракеты – и в вышине разлетаются огненными брызгами, затмевая звезды. Вспухающие облака золотых искр, алмазный дождь, летящий потоком вниз, плящущие созвездия алого, зеленого, синего – торжество бертолетовой химии, ослепительный праздник хитро составленных смесей. Повторяющийся грохот, короткий вой, треск и полыхание, ликующие крики толпы, яростные попытки оркестра прорваться сквозь праздничный шум. И среди всего этого яркого и яростного праздника уцелевших, спасенных – высокий постамент на площади и над ним силуэт длинного человека в широкополой шляпе и с вороной на плече. Матильда трет глаза: их двое там, рядом, на постаменте, и один из них придерживает шляпу рукой, а его птица неловко взмахивает крыльями, пытаясь удержаться на плече.

@темы: Сурья, видимо-невидимо

Comments

ух. я аж прослезилась.

...кажется, опечатка:

вековечных странствиях дорогам людей

- по дорогам?

[soulthistle]

ого! огого!!!
восхитительно!
и написано как. чувствую себя щепкой в бурном потоке - всё происходит, это просто кожей ощущается.

а сестры совсем-совсем непростые.

[ingadar]

уххх

офигительно!

[живой человек]

Actinia ага, да, по дорогам. до опечаток ли, когда такое вот прямо из рук льется? спасибо, щас поправлю.
уххх. я сам тут. прослезился. как тут не прослезиться?

[живой человек]

soulthistle или совсем-совсем простые. удивительные сестры. кто мог подумать, что их роль в истории окажется ВОТ ТАКОЙ? шоколад, шоколад... я ничего такого не планировал. я ВООБЩЕ НЕ ЗНАЛ, с какого хрена Видаль ожил.
вот только сейчас и узнал.
сижу тут, в мурашках и слезах. счастливый.

[Аркадий Цурюк]

Ой. Так вот как она... так вот что она сделала? Здорово.

[живой человек]

ingadar спасибо. да. кажется, именно так. я точно офигел.
пойду сожру конфету.

[soulthistle]

во-во, мурашки, слезы и все такое. охуенно, прости за мат, вообще!!!

[живой человек]

soulthistle мат здесь уместен. ни в чем себе не отказывай.

[живой человек]

т*Лариен да, представляешь? вот так. просто так вот. и сёстры эти. фантастика!