9. +абзац
И однако же — доктор выдал его репортерам?
биологическое разнообразие одерживает победу Формально его не в чем было упрекнуть, имя пострадавшего в статье не называлось, значит и доктор им его не соощил, а упомянул как некий любопытный казус. Все же Йорик Алексеевич чувствовал себя неуютно. Ему было неприятно разглашение подробностей, хоть и в самом деле выдающихся, его частной жизни.Впрочем, сделать уже все равно ничего было нельзя, разве что завтра поговорить с доктором. Но и этого не хотелось. Мутноватое, густое и теплое, как глинистая лужа безразличие заливало душу.
Кое-как завершив разговор с матерью и уговорив ее отложить приезд до пятницы, а то и до следующей, ведь посадки сохнут, сохнут, Йорик Алексеевич удобно расположился перед телевизором и так, в легком оцепенении, провел весь день и вечер.
В течение следующей недели, однако, жизнь Йорика Алексеевича совершенно наладилась. Бешеные животные прекратили атакавать его, он понемногу успокоился, считая пережиты кошмар роковым сосвпадением, флюктуацией, которые нет-нет да и происходят в самой рядовой жизни. Все еще погруженный в теплое уютное безразличие, он без всяких опасений ежедневно посещал пастеровскую станцию и даже планировал выйти на работу в понедельник или, может быть в среду. Впрочем, он как будто потерял счет дням, забыл являться в поликлинику на продление бюллетня и перестал отрывать листки с календаря.
Между тем сны ему снились все более живые и пронзительные, полные какого-то грубого, неприличного для снов животного реализма, в телефонной трубке каждый день ворочалось напряженное и душное молчание. Днем он полудремал на диване перед телевизором, ночью рвался и метался, скакал и рысил, боролся, грыз, отбивался, нападал и снова мчался в высокой траве. А луна росла.
И однажды Йорик Алексеевич проснулся, едва краешком души окунувшись в бурлящее месиво сновидений. Мелкая дрожь будто жужжала под кожей, запахи леса и наяву не отступали, ясный, тяжелый свет луны обливал душу томлением и тоской. Йорик Алексеевич выпутался из сбитого одеяла, встал и пошел на кухню. По пути сорвал несколько листков с отрывного календаря в коридоре, сверился с луной. Выходило 22 мая, полнолуние. Выходило точно. Луна была огромная, круглая без изъяна.
Йорик Алексеевич задумчиво расстегнул полосатую пижамную куртку, сдернул штаны. Срывая кожу на пальцах, он торопливо открыл задвижки и распахнул окно.Тонкие холодные струйки серебра черемух потянулись к нему из парка, ночной воздух звал и пел. Йори Алексеевич, пригнувшись, встал на подоконник, всхлипнул, зажмурился и шагнул в проем окна. Его сразу расправило в рост, руки распахнулись, от щиколоток к ним рванулись кожистые перепонки, а сам он невероятно уменьшился в размерах. В метре от земли уже не инженер Николаев, а рыжая вечерница выровняла полет уверенными быстрыми взмахами легких крыльев и порхнула вверх, над кронами деревьев, в сторону парка.
Он плохо осознавал роскошное празднество этой ночи. Он был в нем, он жил им, он сам был им. Он помнил сумасшедший бег по тропинкам парка, затем по асфальту тротуара. Целые районы мелькали мимо него, а он все не мог насытить движением бурлящее энергией тело. Он карапкался на дерево, цепляясь острыми когтями, необыкновенно ловкий, гибкий, совершенный в каждом движении, а затем срывался с ветки в лихой, порхающий, стремительный полет. В предутренний час он как-то оказался на центральной площади города, у фонтана, и кинулся в холодную, пахнущую машинным маслом воду и плескался в ней, а потом сидел на краю каменной чаши и болтал ногами в воде, мокрый, голый, счастливый. Его блаженство прервалось с появлением наряда наряда милиции. Но едва его схватили за плечи, он злобно заверещал, вывернулся, взмахнул крыльями и умчался в темноту над окруженную голубоватым светом фонарей площадью.