В тот день кошка спёрла последний кусочек ластика.
Ну и ладно, сказал Сим. Ну и ладно. Все равно я рисовать не умею.
Сначала он пошарил по столу в попытках найти еще хоть маленький кусочек из тех, что вывалились из пенала, когда он открыл его неделю назад. Искать черный ластик на черном столе… особенно когда его там нет. Ах, да, в оригинале это тоже про кошку. Про кота, конечно. Но у Сима была кошка, а коты как правило не имеют раздражающей привычки скидывать и заигрывать мелкие предметы со столов и полок, как это делают кошки, когда недовольны поведением хозяев.
Естественно, ни на столе, ни под столом, ни под креслом, ни под диваном, ни в прихожей, ни в кухне последний кусочек ластика не обнаружился.
Сим вернулся в комнату и демонстративно – для себя самого, не для кошки же! – упал в кресло со скорбным вздохом.
Теперь он просто вынужден, даже очевидно обречен не рисовать сегодня, то есть – и сегодня, в свой законный выходной, на который стал откладывать акт рисования сразу, в тот же момент, как открыл пенал и вытряхнул из него звонко гремящие тросточки карандашей и линеров, круглую точилку и несколько кусков черного ластика.
Бывает же так – вдруг захочется что-то сделать, чего не делал сто лет, а толком-то и никогда. Так захочется, аж зажужжит в голове, полезешь вытаскивать с холодной лоджии нераспакованные с переезда (год назад) коробки, рыться в них, переворачивая содержимое, обнаруживая необходимые и числившиеся бесследно утраченными предметы, а также совершенно ненужный хлам, от которого думал что избавился давно. И полезешь, и вытащишь, и перероешь и перевернешь. И найдешь этот яркий, не детский, нет, для играющих в детство взрослых специфически яркий такой пенал, стопку веселеньких с претензией на утонченность блокнотов, выложишь все на стол, усядешься в удобное кресло, вытряхнешь из пенала цветные карандаши и точилку, кусочки ластика… Осмотришь жадным взглядом сокровища.
И всё.
То есть – совсем всё.
Больше-то ничего и не нужно было.
читать дальшеТак однажды Сим купил аккордеон.
Нет, не такой большой, в хромированном блеске и перламутровых переливах, с переплетением букв и ломкой гармошкой меха, Нет. Такой же, только маленький и старый. За вполне осязаемые деньги, но раз в десять дешевле настоящего. И тоже настоящий, только очень старый и детский.
Купил аккордеон, потому что когда-то в первый год еще в школе в их класс пришел учитель музыки и стал играть красивое на аккордеоне, а потом предложил желающим ходить на занятия в кружок. А через два месяца уволился.
У Сима уже был аккордеон, он ходил на занятия, умел играть «Сурка» - только правой рукой и не очень уверенно. А в музыкальную школу рядом с домом брали только тех, кто умел двумя руками.
И вот в один прекрасный день совершенно взрослый Сим, сто лет не думавший и не вспоминавший о костяных (на самом деле пластиковых, но! но!) клавишах под правой рукой, о ремнях и певучих вздохах, о неизведанной территории кнопочек слева, о той терра инкогнита, волшебной стране, которая ждала его да так и не дождалась… - взрослый и совершенно трезвый Сим лезет в интернет, прыгает по ссылкам, находит этот маленький серенький аккордеончик, ремни которого ему и на плечи не налезут, и понимает, что должен его немедленно купить и научиться играть на нем. И покупает.
Едет за ним в пригород, ждет продавца в условленном месте на пустыре, уходит, обнимая обеими руками маленький-маленький аккордеон-четвертушку. Приносит домой, обнаруживает, что ремни не наденутся на плечи, пишет в ежедневник: поменять ремни.
И всё.
И другие такие же истории и проекты.
И вот карандаши неделю назад. То, что пенал с карандашами год лежал на лоджии в коробке, неразобранной с переезда, говорит о том, что когда-то, еще раньше, еще давнее, чем год назад, Сим уже обзавелся и карандашами, и пеналом, и вот – блокнотами, ластиком, линерами даже. Доказательство, думает Сим. Я действительно хочу рисовать. По крайней мере, хотел год с лишним назад. И неделю назад тоже хотел. Но не было времени. А теперь кошка сперла ластик. Она так делает. Мелкие предметы сталкивает со стола, когда утром он долго не просыпается и не идет ее кормить. Ладно бы, тварь такая, подошла, поскребла подушку, понюхала лицо, как делают другие кошки. Просунула бы лапу с когтями под одеяло и ухватила за пальцы ног – был когда-то такой кот у Сима, это было болезненно, но средство от этого имелось простое и надежное: плотно подвернуть край одеяла под пятки – и спи себе дальше.
А с кошкой ничего сделать было невозможно. Кошка находила мелкие предметы на достаточном удалении от кровати и с противным звуком гоняла их по столу, скидывала не пол и катала по всей комнате. Брызгалка до кошки не добивала. Встать и выгнать в прихожую и закрыть дверь – так это ж надо встать! И не так просто выгнать из комнаты расшалившуюся тварь, которая преотлично знает все ходы и лазы под креслом, под диваном, по стеллажу и обратно. Так и проснешься, выгоняя.
Оставить ее на кухне с ночи тоже не было хорошим выбором. У Сима была стыдная тайна. Он с самого детства мучительно боялся темноты. Все ждал, что с возрастом пройдет. А оно не прошло. Присутствие в спальне кошки делало темноту почти безопасной, по крайней мере, Сим уже не был один на один с ней. У него был союзник – живое существо, теплое и спокойное, в том смысле, что кошка бы волновалась, если бы в комнату действительно проникло какое-нибудь потустороннее зло, а раз она была спокойна, то и Сим мог спокойно выключить ночник и заснуть. И не выгонять кошку на ночь исключительно потому, что ей там в прихожей, в кухне будет скучно и одиноко.
Так он оказался заложником ее капризов и по утрам вынужден был мириться со стуком и шорохом, падением ценных мелких предметов, лихим поскоком наглой твари.
И вот за неделю кошка постепенно растащила все обломки ластика, от самого большого до самого мелкого, с треть ногтя, кусочка, последней надежды Сима справиться с серыми линиями на белой бумаге.
Почему-то теперь, когда и кошка, и обстоятельства были решительно против, Симу особенно остро захотелось рисовать. Что-нибудь. Он ничего не умел, но хотя бы кубик какой-нибудь, наверное, смог бы. И раскрасить его креативно. Получится очень актуально.
Но ведь кошка сперла ластик. Выходит, теперь невозможно будет поправить кривую линию, укоротить слишком длинную, перенести правее или левее – только один шанс, только одна попытка. А ведь он не умеет.
Может быть, одеться, выйти из дома, здесь где-то поблизости был магазин канцтоваров, можно купить там ластик, два, три… много. Но Сим чувствовал или догадывался, что это будет очередной попыткой к бегству. Что-то легкое и плотное стояло между ним и рассыпанными на столе карандашами. Ощутимое. Уязвимое. Важное.
Как будто одной стороной приклеившееся к нему, а другой – к карандашам. Или даже, может быть, выросшее, высунувшееся из него к карандашам. Или из них – нему. Или они одновременно, в этот момент свободы и полностью уважительных причин не рисовать, так разом слаженно выдохнули друг другу навстречу – он и карандаши? И смешались друг с другом.
Это была дурацкая мысль, но Сим не стал отмахиваться. В ней было что-то если не настоящее, то очень важное, более важное, чем правда обыденной реальности. Он действительно чувствовал что-то между собой и карандашами, потому что между ними действительно что-то было.
В прошлой жизни я был художником, подумал Сим. Но это было не то. Это было что-то сейчас, между ним вот этим и этими самыми карандашами. И точилкой. И блокнотом. И даже утраченный ластик играл в этом деле очень важную роль – если бы не он, не его пропажа, Сим снова искал бы и нашел невесомый, несущественный предлог, чтобы не рисовать. А теперь предлогов не было – была одна чистая и жестокая правда. Ластика нет. Придется рисовать так.
Сим раскрыл блокнот на случайном развороте, подумал, взял черный-черный линер. Посмотрел на белый-белый лист. Конечно, хорошо бы сначала наметить простым карандашом. Но ведь он не сможет его стереть потом? Придется рисковать. Одна попытка. Один шанс. Вперед.
Сим облизал губы и, высунув кончик языка и шевеля им вслед за движениями руки, провел несколько линий, соединяя их углами, так что получился кривой, несимметричный многоугольник. Сим перевел дыхание и начертил еще один. Не лучше. Но и не хуже. После четвертого он почувствовал себя увереннее и немного накосячил. Впрочем, в общей нерегулярности фигур на листе этот косяк почти не выделялся. Сим собрался с духом, сосредоточился и продолжил покрывать лист многоугольниками.
Когда почти весь лист был относительно равномерно покрыт кривыми ощетиненными фигурами, Сим взял желтый-желтый карандаш и принялся закрашивать их изнутри. Когда карандаш терял остроту, Сим втыкал его острием в точилку, прокручивал нетерпеливо, но трепетно, боясь переломать хрупкий грифель, и продолжал красить. Потом он взял синий-синий карандаш и так же сосредоточенно и споро закрасил все промежутки между желтыми фигурами.
Положил блокнот перед собой на стол, удовлетворенно вздохнул. Хотел перевернуть лист, но понял, что это неправильно, а правильно – вот так: он вырвал раскрашенный лист из блокнота, оставил перед собой на столе и принялся покрывать остроугольными фигурами новую страницу блокнота.
Когда весь стол был покрыт раскрашенными листами, Сим еще не мог остановиться. Он поднялся, нашел моток скотча и наклеил на стены готовые листы – но не сплошь рядом, а в разных местах по всей комнате. Сел и принялся заполнять страницы желтым и синим. Новые фрагменты он развешивал между первыми листами, постепенно заполняя пустые промежутки. Когда блокнот кончился, он засмеялся и сунул руку в коробку – еще несколько пустых блокнотов разных форматов и с разной бумагой были у него в запасе, и один очень большой, размера А3, а еще, он вспомнил, за шкафом хранилось несколько листов ватмана, ну да, наверняка пылью покрыты, но это же мелочи, такие мелочи…
Он раскрашивал лист за листом. Карандаши сточились. Он брал желтые-желтые карандаши разных оттенков и синие-синие различной яркости и глубины цвета. Сначала помогла специальная держалка для коротких огрызков карандашей, которую он когда-то, больше года назад, приобрел, потому что где-то прочитал, что она пригодится. Потом и она перестала спасать.
Сим нахмурился, отбросил ее и полез шарить по коробкам. Нашлось еще несколько пеналов, а в них – другие наборы карандашей, и Сим вытащил из них все желтые-желтые, все синие-синие, а также темно-фиолетовые, бледно-оранжевые, белые, золотые и серебряные.
Кошка приходила, терлась о ноги, пыталась тереться о руки, но Сим не дал. Ты хочешь есть, сказал он. Потерпи. Но кошка не стала терпеть, она лезла на колени, на стол, в блокнот.
Сим встали пошел ее кормить, налил свежей воды, поправил подстилку в домике. Теперь у тебя все есть, сказал он строго. Давай, будь умницей.
Налил воды в чайник, но забыл включить. Впрочем, он о чайнике больше не вспоминал, вернувшись к карандашам. Он рисовал кривые многоугольники, закрашивал их желтым-желтым, или серебряным, или белым, или светло-оранжевым, или золотым. Промежутки заполнял синим-синим, темно-зеленым, густо-фиолетовым, под конец – всем, что попадалось под руку. Все стены, все шкафы и их зеркальные дверцы, темные окна, потолок – все было оклеено синим-синим в ярко сияющих на контрасте звездах. От них было светло. Сим только сейчас обнаружил, что не включил свет когда стемнело, потому что темнота так и не наступила в его комнате, нет.
Сим потрогал листы на стене. Они, определенно, были бумагой, покрытой сухим чуть липковатым грифельным порошком. И чем-то еще. Они, определенно, были чем-то еще, чему Сим не мог найти и не хотел искать название.
Он понимал и чувствовал, что сейчас всё очень просто, а потом – никак. Вообще никак. И это потом может наступить в любой момент. Даже не на следующем вдохе, а на этом же. Не дожидаясь выдоха. Времени нет. Пока нет. Но оно появится в любое мгновение, которое и станет точкой отсчета.
Сим просто отряхнул руки и потянулся всем собой туда, в бумагу, в грифельный порошок, в то, чем они были сейчас на самом деле.
Кошка сбросила карандаш со стола.
Сим обернулся, чуть не трясясь от ярости: не сейчас! Ну как так-то? Вот эта проклятущая тварь все разрушит? Он бы уже был там… А теперь останется здесь.
И все-таки, если совсем честно, ему было немного стыдно перед кошкой. Она столько времени защищала его от темноты. А он готов ее бросить в запертой квартире. Одну. Ей будет скучно и одиноко, а потом голодно, а потом она умрет.
Сим вздохнул, подхватил кошку под брюхо и приготовился уходить. Но что-то опять задержало его – он понял, когда сфокусировал взгляд на перламутрово-сером пятне в углу на стеллаже. Ах, да. Ну, ладно, сказал Сим. Где-нибудь там ремни поменяю. Он посадил дурацкую кошку на одно плечо, на другое вздел ремень маленького аккордеона.
Что, сказал он кошке, немедленно попытавшейся взобраться ему на голову. Будешь там звезды скидывать? Вот ты тварь такая.
И пошел.