Привет. Ты здесь?
Я собрался с духом и начинаю начинать. Все же кое-что придется напомнить - не тебе, так себе самому, чтобы подхватить нить повествования, которую я разматываю, спускаясь в этот лабиринт, с того места, где я ее оставил.
У меня есть М., и благодаря ее отваге, стойкости и мастерству я вот уже шесть лет распутываю узлы и колтуны, в которые сбилась моя память, моя история. После первых двух лет я начал собирать "Человека, которого нет" из записей, сделанных после сессий с М. и между ними. Тогда она предложила прервать нашу работу на то время, пока я пишу книгу. Я согласился. Нужно было разобраться с накопленной информацией, а регулярное добавление новых впечатлений сильно затруднило бы процесс. Когда я закончил книгу, мы продолжили работу. Теперь, четыре года спустя, я насобирал еще больше отрывочных сведений, коротких вспышек памяти, радостных и печальных результатов размышлений и бесед с друзьями обо всем этом. Так много, так много - вдвое больше, чем тогда. И я не очень понимаю, как мне рассортировать всю эту гору по отдельным кучкам в соответствии с темами, которые проявляются и мелькают то тут, то там.
Я несколько раз пытался сделать это. Собрал и распечатал все записи, взял ножницы и начал резать распечатки, раскладывать фрагменты в отдельные папки по темам. Но это не так просто: пришлось читать всё подряд. Через пару дней я слег. Да так, что не мог подняться с дивана от острой боли: напряженные мышцы сдвинули позвонки, а те пережали нерв. Лежал на диване и ругал себя, за то что прилег - если бы сидел, было бы легче встать. Но и сидеть было невмоготу. Хотел вызвать скорую, но понимал, что если даже дотянусь до телефона, то как потом? Я не смогу встать и открыть им дверь. Кое-как, ругаясь и шипя, сполз с дивана, встал, выпрямился - стало полегче, дошел до клиники, к счастью, она недалеко. Мази и таблетки свое дело сделали, но пришлось на время оставить опасное занятие.
С тех пор я несколько раз возвращался к нему, но каждый раз ненадолго: очень острые впечатления, очень больно и горько прикасаться к большей части того, что там записано. Мне грустно это признавать, но в одиночку мне не справиться. Может быть, вместе с тобой мне легче будет все это перечитать и разобрать на составляющие. Может быть, просто представляя себе, что ты там где-то есть, читаешь это со мной, слушаешь мои жалобы и ругательства, вздыхаешь и ругаешься, плачешь и смеешься вместе со мной, я смогу не чувствовать себя настолько наедине с этой историей, с моей памятью, которой и в которую мне самому так трудно верить порой.
Не знаю, заманиваю я тебя сейчас или пугаю. Пожалуй, и то и другое, одновременно.
Ты мне так нужен, говорю я. Побудь здесь рядом. Бу, говорю я. Там будет страшно. Останешься ли ты со мной?
читать дальшеНе беспокойся, если ты уйдешь, я об этом не узнаю. Я позабочусь о том, чтобы всегда чувствовать твое присутствие и поддержку, мой воображаемый читатель. Если же ты есть на самом деле, то знай: я верю в тебя. Иначе бы зачем всё это?
И мне спокойнее от того, что я знаю: ты можешь уйти в любой момент, ты можешь позаботиться о себе. Не бойся и ты за меня: я уже выдержал эту историю, и даже дважды. Один раз, когда она происходила, и второй - когда мы с М. вытаскивали оборванные и обгорелые куски моей памяти. Так что и в третий раз, рассказывая эту историю тебе, я справлюсь. Мне хватит твоего присутствия, даже воображаемого. Я просто буду знать, что ты здесь. Это логично, согласись: если ты это читаешь - когда-нибудь, когда угодно, хоть десять лет спустя, - ты здесь. И для тебя это такое же подлинное сейчас, как для меня мое сейчас: двенадцатое июня две тысячи восемнадцатого года, три часа двадцать три минуты пополудни.
Просто буду здесь складывать страницы этого дневника, одну за другой, в той последовательности, в которой они появлялись. И для того чтобы говорить свободнее, я снова спрячусь за местоимением третьего лица, так мне легче признавать и признаваться во многом, так легче снова встречаться с горечью и страхом. Как будто это не я, не со мной, не обо мне. Мы с тобой уже оба в курсе, но я все-таки притворюсь. Спину поберегу.
Итак, вот первая запись после перерыва.
Харонавтика: №1(44). 18.09.2014. Выбор цели
Он начал нумерацию заново - ему казалось логичным и важным отметить начало нового этапа.
Цели и задачи работы тоже должны были быть уточнены или определены заново.
Он проделал важную работу: собрал все, что было сделано за почти два года и переписал свои заметки в один большой текст. То, что записывал маленькими фрагментами по мере обнаружения, он теперь, фактически, осмыслил заново, прочувствовал как нечто большое и целое. И это большое и целое относилось к нему. Он получил возможность посмотреть "на все сразу". То, что было рассеяно и растянуто от сессии к сессии, было теперь собрано по темам, оказалось перед глазами целыми большими кусками. У него появилась возможность посмотреть, "что это за человек". И увидеть, что это за человек. Что он за человек.
Ему стало не по себе от увиденного. И это не про тогдашнюю подготовку, не про умения и навыки, которых сейчас нет. Это про то, какой он сам был, а самое страшное - и какой он есть.
Потому что одно дело, что он тогда мог или не мог; был он там или не был, сделал то и это или не сделал; попал в Зону канала к тем специалистам, или не попал; выдержал или не выдержал. Тут всегда остается возможность сказать, что это бабушка надвое сказала, писано вилами по воде, нет никаких тому доказательств. Так, фантазии, бред. Но то, что вот сейчас, в бесспорном настоящем этот человек раз за разом, сессия за сессией из состояния невыносимости, дрожа и еле дыша, вот это объективно - в черт знает каком состоянии спокойно говорит: нет, не надо останавливаться; да, продолжаем. Спокойно говорит. Работает он. Спокойно.
Вот от этого уже не отвертеться. Это происходит прямо сейчас. Он может заглянуть в свои записи и посмотреть число и дату предыдущей встречи с М., два месяца и шесть дней назад, и увидеть, что он так же, как всегда, был готов продолжать и продолжать. И тут ему деваться некуда. Это реально. И есть свидетель.
Кроме того, Лу испытывал беспокойство. Пока отдыхал и писал книгу, память затянулась, как рана, если ее не бередить. Если теперь вернуться к этому странному расследованию, если все начнется опять: флэшбэки наяву и сквозь дрему, ночные кошмары, все это бесконечное и бездонное. Каково придется его партнеру, ведь нереально быть так близко и скрывать свое состояние, когда оно такое. Как этот мучительный процесс начнет оттягивать на себя все силы, а ведь он хочет направить много энергии в сюда, в сейчас.
Что заставляет его продолжать?
Это очень тяжело - жить с амнезией, хоть и частичной. Как это - не знать свою историю? Не помнить своей жизни? Это значит - не знать, какой ты человек.
- Ты все еще не знаешь? - спросила М.
Лу растерялся. После того, как он подробно объяснил, каким уникальным и доходчивым способом познакомиться с собой оказалось написание книги, он, выходит, все еще не знает, каков он? Нет, знает, но...
- Чего же ты хочешь? - спросила М.
Первой откликнулась тяжесть в затылке.
Со второго захода он понял, чего хочет, но сказать это было трудно. Он чувствовал слабость - под ключицей слева и в ногах.
- Я хочу чувствовать себя в теле. В этом, вот в этом.
Он наклонился вперед, опираясь локтями о диван между колен и обхватив ладонями голову.
- Что ты делаешь? - спросила М.
- Очевидно, горюю. Не то чтобы я это сильно чувствовал, но не знаю, что еще можно делать в такой позе.
М. сказал: сядь прямо. Он выпрямился и сказал - продолжая сказанное про то, что хочет соединиться с этим телом:
- Раз уж не могу вернуть себе то. Свое. Вот поэтому горюю. Потому что не могу вернуть.
- Понимаешь, - сказал он, - связь с телом вроде бы вполне удовлетворительная, но как будто... не напрямую. Часто кажется, что я не прямо к нему обращаюсь, а через нее, через какие-то как будто ее структуры. Иногда я теряю себя, я теряю свое поведение и свои реакции, заменяюсь ее реакциями, и после этого чувствую себя достаточно неприятно. Часто с таких "вывихов" начиналось вот то состояние "кто я? меня нет". Я ведь обязательно пытался вернуть себе управление, и надо было определиться, кто я. И это было сложно. Я - это, в том числе, телесные паттерны, это интонации, тембр голоса, все вот такое. Я вдруг говорю не своим голосом, не своими интонациями, и делаю при этом странные движения - и мне от этого ужасно. Ничего особенного в целом, не одержимость какая-нибудь. Просто "не мое" - и я чувствую разницу. Это тягостно и неприятно.
Он сказал:
- Хочу уже обжиться здесь, чтобы не приживалом быть, а хозяином, раз уж есть как есть. Воплотиться уже совсем.
Он говорил еще: чтобы обжиться в этом теле, ему все-таки нужно вспомнить то, свое. И с этим проблемы. Он давно хотел и пытался ощутить свою телесность в большей степени. С первой же попытки получил побочный эффект. Стоило ему увидеть мужчину около тридцати, непроизвольно он начинал представлять...
Он все еще не может произнести это слово без запинки, поэтому сначала прибегает к намекам. Он говорит:
- Представляю... всякие вещи, которые с ним можно сделать.
Потом резко вдыхает и произносит твердо: как его можно пытать.
Это даже не мысли, говорит он, это просто потоком обрушивается по краю сознания. Он шарахается от этих образов, старается не впускать в себя, но это все равно очень ощутимо и выворачивает наизнанку. Потому что много времени не надо, миг - и ты все увидел и понял. Он стал с осторожностью ездить в общественном транспорте, там легко оказаться рядом с молодым мужчиной - и придется бороться с кошмарами наяву.
Со второй попытки приблизиться к памяти о своем теле он сразу видел себя, как видишь себя своими глазами: руки, плечи, грудь, свое тело - схваченное чужими руками. Тоже мгновенное, но весьма неприятное впечатление.
Похоже, он неосознанно искал вход там же, где был выход, то есть возвращался в тот момент, где включил диссоциацию. А момент вот такой.
М. спросила: ты хочешь вернуть свою телесность - когда? Ну, скажем, образца какого года, периода?
Лу подумал и решил, что лучше всего ориентироваться год так на семидесятый. Там, тогда, кажется все было относительно благополучно. Работы много, все получается, все складывается удачно, он молод, полон сил, чувствует себя хорошо. И еще целых три года до катастрофы.
М. сказала: нам понадобятся какие-то конкретные моменты как точки входа.
Он стал припоминать, какие эпизоды им уже известны, на что можно опереться. Может быть, обойдется без живодерства? Весьма маловероятно, но вдруг...
- Меня все еще интересуют подробности, - сказал он. - Например, достал я хоть кого-то из тех, кто был причастен к смерти Хорхе, или нет. Удалось ли мне убить кого-то из них.
- Как ты будешь с этим жить? - спросила М.
- С чем? С тем, что достал?
- Да.
- С чувством глубокого удовлетворения.
Нет, сейчас он мирный тихий человек. Этот навык ему не нужен. Но там и тогда он был очень к месту. Лу говорит: надеюсь, я сумел им воспользоваться, и успешно.
И он все еще боится узнать, что был "не на той стороне". С теми, кого сейчас не считает "хорошими парнями". Боится обнаружить, что нынешний он с собой тогдашним резко несогласен.
И все-таки признает:
- Кажется, мне надо больше доверять себе: вот такой я, каким я себя сейчас знаю, был тем, кем хотел быть, и делал то, что хотел делать, потому что - посмотрите на него, разве его заставишь делать то, что он не хочет. Если я был на какой-то стороне, значит, у меня были такие убеждения тогда. И если у меня тогда были такие убеждения - значит у меня тогда были такие убеждения, аминь.
Потом молчит. Потом добавляет:
- И вот еще что. Как бы ни было отчаянно трудно вспоминать. Как бы ни было отчаянно больно помнить. Я выбираю вспоминать и помнить. Ради собственного достоинства. Я не представляю, как иначе..
.
.