Дзынь. Дзынь.
Три тени у тебя, а когда-то были все тридцать три – молодые, сильные, густые той особенной густотой, которая бывает только от богатого, щедрого здоровья, от избыточной силы. Может быть, даже и триста тридцать три их было.
Теперь не то, что тогда: три тени только и остались с тобой.
Одну ты упустил по нечаянности – и не огорчился ничуть. Неровное число, конечно, но не каждый и заметит: что тридцать три тени, что тридцать две – когда они, крупные, темные, налитые водят хоровод вокруг твоих легких ступней, где уж сосчитать. Да, каждая тень не просто так человеку дана, и страшно оглянуться назад в конце жизни и понять, что зря растратил драгоценную живую тьму, на ничто пустил, ни за что отдал. Но ты не особо и виноват был в потере. Просто сделал что-то не то, даже неизвестно что. Ну, все когда-нибудь делают что-то не то, даже не по одному разу. Ну, ты еще и не хотел признаться, и не кому-то, а себе самому не хотел признаться, что сделал что-то такое, не такое, не то. Долго с этим тянул, перетянул. Что-то как будто тихонько дзынькнуло, может быть, а ты и не услышал даже, отмахнулся.
Может, и сам бы не заметил, что теней стало на одну меньше – где уж сосчитать, когда их вон сколько, кто их в юности считает? Просто как-то непривычно пусто стало под ногами, как будто чуть меньше опоры. И ты несколько дней провел, крутясь вокруг себя, пытаясь сосчитать, пересчитать, не обсчитаться.
Дзынь.
читать дальшеВторая тень от тебя сбежала, когда ты сделал опять что-то не то, такое же, как в первый раз. От отчаяния сбежала: все равно пропадать, лучше вперед всего исчезнуть, чтобы долго не мучиться.
Пустота под ногами увеличилась совсем незаметно – можно и не почувствовать. Вот ты и не почувствовал. Как будто совсем ничего не почувствовал, и тонкого резкого звука за спиной не услышал – того болезненного и пугающего звука, как будто где-то в параллельном измерении порвалась струна. Очень близко и совсем не здесь. Ну, так и не здесь же – что внимание обращать?
А потом ты опять сделал такое же не то, только на этот раз специально озаботился, чтобы никто этого не заметил. То ли на другого свалил, то ли так хорошо держал лицо, что никто и не подумал, что надо что-то заметить. Вот же человек прилично стоит, не краснеет, не бледнеет, взгляд не опускает, улыбку не комкает. А что как будто провалился немного сквозь землю, ну, с кем не бывает, может быть, у него от рождения не все в порядке, чего-то не хватает. Пары-тройки теней, например.
Кто-то, может, и сказал: уродился таким, что с него взять? А ведь это было так несправедливо! У многих отродясь столько теней не водилось, сколько у тебя осталось. Однако, когда сильно обидеть хочется, никто на справедливость не оглядывается, не до справедливости тут.
Сколько раз ты в жизни делал что-то не то? После седьмой и считать перестал бы, если бы начинал. После седьмой или после девятой, вспомнить бы еще, да какая разница? Не тени и были. Настоящие, родные, свои – не ушли бы, не оставили бы в трудную минуту. А эти ушли. На звук лопнувшей где-то в недосягаемом пространстве струны ты уже и внимание обращать перестал. Никому же не слышно, кроме тебя – может быть, и вовсе нет никакого дзынь?
Поначалу испытывал некоторые затруднения с тем, чтобы не сбиваться с шага, когда вдруг слегка перехватывало дыхание, как на воздушной яме. Кажется, как раз в тот момент, когда очередная тень расставалась с тобой, такое и случалось. Тени у твоих ног поредели изрядно, балансировать и выкручиваться, чтобы устоять на ногах, приходилось почти непрерывно. Перестала быть слышна музыка – не та, что умца-умца или тили-тили, а такая, в которой много струн поют, перехлестываясь и переливаясь, под лаской смычков. Заодно и навязчивый взвизг, часто возникавший на краю сознания, от которого ни врачи не могли помочь, ни беруши, куда-то исчез.
Что касается врачей, они так и не нашли причину.
Дзынь-дзынь.
После оказалось, что у тебя просто звенит в ушах, и надо идти к отоларингологу опять, но тут ты уже сам поленился и не пошел: ну, звенит и звенит, не мальчик уже, с возрастом чего только не бывает.
Тем более, некогда было: все время надо было что-то делать. Что-то очень важное, необходимое в жизни. Без чего нормальной жизни нет, все это знают. В ушах звенит, да. Но и дела делаются.
Еще было, что встретил одну – сколько-то теней у нее было, не очень много и жиденькие какие-то, но были. Решил, что вот он, твой счастливый жребий, идеальное что-то. Так хотелось, что даже не обратил внимания на кинувшиеся врассыпную тени. Впрочем, ты и так не обращал на них внимания. Ну, взрослые же люди, мало ли что тени разбегаются. У кого не разбегаются? Без теней жить можно, с голоду не умрешь. Не то что без денег или без семьи. Без них умрешь, без теней – нет. Запросто можно жить без всяких там теней, тем более, что у тебя еще сколько-то осталось.
А тут всего-то: придумал себе вместо неизвестной правды всем известную сказку об идеальной любви, а когда не сложилось, долго не мог поверить, все пытался удержать то, чего не было. Сколько-то теней почти до конца продержались, но под конец все-таки не выдержали.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Ну, раз личная жизнь не сложилась, решил ты, терять уже нечего, жалеть не о чем. И очень, очень усердно принялся жить нормальной жизнью. Тени только порскнули. Как стайка воробьев.
Но было-то их изначально не просто много, а вот так: мнооого! Чего жалеть-то? Они ж бесплатные. Ну, ты и не жалел. И потом не жалел тоже. И зачем что-то менять, если оно и так все катится, происходит заведенным порядком? Только хуже делать. Только усложнять. А кому оно надо?
Дзынь.
Кто может сказать, когда их осталось мало? Как в той апории про лысого - с какой утраченной волосинки ты стал не просто редковолосым, а совсем ужас какой, может, поперек уложить? Всегда было много, теперь вот уже и совсем считай нету. Как давно говорили, три волосины в пять рядов. Вот только и рядов уже не пять. На один ряд еле хватит: две тени крепко сбитые следуют за тобой по пятам, но так неохотно, без уважения; и одна полупрозрачная, такая вялая, малоподвижная, волочится, как битый молью хвост.
Те две точно знают, что ты обязательно сделаешь что-то такое, от чего они исчезнут. Так положено, и они уже знают правила игры: тень в тарелку не положишь. И много чего еще не сделаешь с тенью – ни с ней самой, ни в ее присутствии. Так что убирались бы скорее – это соответствует желаниям обеих сторон.
Они тут явно лишние.
Дзынь. Дзынь.
А вот та, третья, она точно знает, что останется с тобой. Даже когда те две уйдут. Даже когда и ей будет пора от тебя отделаться, она не промедлит, но и торопиться не будет. Это она, последняя, пойдет за тебя на берег летейский, поднимется в ладью, не оглянется. Но до того она будет всегда с тобой, неразлучно. Не потому что любит тебя или какая-то особенная.
Обыкновенная. Тень как тень. Просто она последняя по счету. Никакой предопределенности, просто ты уже заранее знаешь, что последней будет она. Те были резвые, сбежали при первой возможности. А эта слишком слаба, чтобы увернуться от твоих ловких мыслей, бросить тебя на половине вздоха. Или, может быть, она какая-то особенная. Может быть, она действительно не такая как все. Может быть, ты ее за что-то особенно любишь. Или не за что-то, просто нравится она тебе, просто так.
Может быть, это она любит тебя. Может быть, в ее глазах ты не безнадежен. Не все не то, что отпущено на твою жизнь, успел сделать, лентяй такой и саботажник. Может быть, если очень сильно исхитриться, можно больше и не делать не того?
Может быть, у тебя с ней еще получатся славные, прыткие и крепкие маленькие тени?
Дзынь.