(Письмо восемнадцатое)
Итак, любовь моя, я нашел в себе смирение.
Не из дисциплины – не принуждая себя к нему – но из ясного понимания, что с тобой все в порядке. В любом случае ты там, где должен быть, и ты справишься.
И если мы встретимся здесь и сейчас, я буду счастлив отчаянно, запредельно, яростно. Но если не встретимся, я знаю, это все равно произойдет, позже, где-то, когда-то. Я помню все, что мы говорили друг другу об этом. И я верю в то, что мы говорили.
Я буду жить – поскольку это моя работа здесь и сейчас. Моя жизнь началась не в тот миг, когда я открыл дверь и увидел тебя первого апреля десятого года. И не тогда, когда я поцеловал тебя, встретив у остановки два года спустя. Моя жизнь здесь началась с вопроса, который я задал себе: кто я? – и не получил ответа, и стал его искать упрямо, упорно. И с другого вопроса, который я обратил к источнику всех ответов, и получил ответ: делай, что делаешь – и с тех пор делаю это в меру моих сил, самым лучшим способом, как какой способен в каждый момент жизни. Поэтому моя жизнь и не закончилась в тот миг, когда ты перестал дышать. Я слышал твое угасающее дыхание и понимал, что дальше мне идти одному, и это будет тяжело, но я справлюсь, куда ж деваться. И когда ты перестал дышать, все так и было – мне надо было отпустить твою руку, встать и идти дальше.
читать дальшеИ я шел. Плакал и шел. Кричал и шел. Останавливался, обессиленный, и стоял, не видя света, не чувствуя воздуха, плакал, кричал, и после снова шел. И буду идти, сколько мне отмерено здесь и сейчас. А потом снова. Потому что это мой путь, и мне от него никуда не деться: он состоит из меня, я состою из него.
Я думаю, ты там, где должен быть. Может быть, ты отдыхаешь от тяжелой, трудной жизни здесь. И я желаю тебе такого отдыха, который восстановит твои силы и наполнит душу чистым светом и спокойной верой, вольным ветром и жарким огнем. Может быть, ты уже здесь, где-то рядом, где-то далеко, ищешь меня или идешь своим путем. Как бы то ни было – удачи. Я здесь, где я есть, изо всех сил стараюсь делать свою работу самым лучшим образом, на какой способен сейчас.
Мне еще больно, и будет больно еще долго, может быть, всю эту жизнь. Но я точно рад тому, что мы были рядом до самого конца, сколько можно было, и не упустили ни одной минуты, которую могли прожить в полноте и ясном сознании. Что мы могли плакать, обнявшись, когда узнали о твоей болезни, могли говорить друг другу открыто о страхах и боли, о тоске и злости, об отчаянии, о том, что времени так мало – и всегда будет мало, сколько бы ни было, потому что каждое мгновение с тобой драгоценно (да, даже те из них, в которые мне хочется треснуть тебя по башке, и это взаимно).
Если бы ты знал, как ты прекрасен. Как я восхищался и восхищаюсь тобой – честно, искренне, потрясенно. Настолько прекрасен, что даже я, такой придирчивый и жадный на восхищение, такой отличный от тебя и трудно принимающий различия, даже я восхищался до онемения, до перехваченного дыхания, до слез. И это не закончилось с твоей смертью.
Темное время наступает, темное время года. Я зажигаю огни, как делал ты, зажигаю свечи на подоконнике, и это всегда про тебя. Я учусь жить без тебя, стараюсь. Вряд ли ты хотел бы, чтобы я корчился от боли всю оставшуюся жизнь. Я бы для тебя такого не хотел точно, а ты что, хуже? Поэтому я учусь быть счастливым без тебя. Мне вообще легко быть счастливым, повезло, легкий характер. И мгновенные проблески счастья случаются у меня в любое, даже самое тяжелое время. И пламена, полыхающие в ночи, и яркие дни счастья. Даже тогда, когда я только потерял тебя, я был доступен радости и счастью.
Это кажется мне нормальным человеческим свойством.
Сейчас радости много, счастья много. Даже среди всех трудностей жизни. И это тоже кажется мне нормальным.
Поэтому ты за меня не переживай, я действительно справлюсь, как и говорил с самого первого дня без тебя.
Но также я хочу, чтобы ты твердо знал и не сомневался: в тот день, когда ты придешь, если это все-таки будет здесь и сейчас, я буду готов к нашей встрече, я жду и буду ждать ее, надеюсь, без отчаяния и ярости, как до сих пор, но с тем же упорством, со спокойной надеждой, с верой в то, что это может быть, а раз так – мое сердце готово к ней.
Любовь моя, и это не последнее письмо.
Я решил, что их будет двадцать (раз уж я не могу написать тысячу), двадцать писем, как двадцать стихотворений в той книжке Пабло Неруды, и двадцать писем и одна песнь отчаяния. И это письмо только восемнадцатое, и я напишу еще два.
Не знаю, будут ли они умиротворенны, как это, или отчаянны, как предыдущие, будет ли в них вера или сомнение, истории из нашей жизни, чтобы ты мог вспомнить ее, или только мой крик. Но я напишу их – потому что решил и потому что я хочу писать тебе снова, снова.
А потом не буду писать.
Потому что этих двадцати вполне достаточно тебе будет, чтобы понять, что к чему, узнать себя и отправиться искать своего Лу. И одного хватило бы, правда? Но вот их будет двадцать, и если ты читал одно, ты читал их все, а если ты прочитаешь их все, то уже ничто не остановит тебя.
А если ты не можешь прийти сейчас, то и тысяча писем этого не изменит.
Я признаю это, и мне нелегко, но по силам это принять и справиться с этим. Я могу дышать. Мне казалось, что я должен, при всем незнании, выбрать и держаться за одно из двух, очень категорично. И такой выбор лишал меня возможности жить с настоящим, действительным незнанием. Потому что незнание и есть неопределенность, а я хотел определенности, требовал ее – хотя бы от себя, если иной не дано.
Но невозможно создать определенность, а с иллюзиями я не уживаюсь.
И противоположность твоего присутствия и твоего отсутствия также является иллюзией – в той части, где я представляю свою жизнь зависящей от тебя. Ты придешь или не придешь - и как мне жить между этим. А ведь я не между, я сам по себе, и ты тоже, и наши жизни не зависят друг от друга и мы встретимся, когда это будет возможно, это вот – неизбежно. Это неизбежно, остальное – не обязательно.
Огни на окне я зажигаю не для тебя. Но о тебе. О своей любви. О том, что жду тебя, без отчаяния, без нетерпения – вру! – но и с терпением тоже, с принятием неизвестности, с любовью, которая теперь вместо надежды, которая больше надежды. Зажигаю, потому что хочу видеть огонь – и сразу вспоминаю о тебе, и могу почувствовать что угодно или все сразу: благодарность, восхищение, нежность, злость, обиду, сострадание, счастье, восторг, боль. Все еще боль.
И пока я не закричал от нее, я остановлюсь, прямо здесь, и пусть это письмо будет спокойным, а следующее я напишу потом. Еще два, любимый. Только два. Но если хоть одно из всех дойдет до тебя, его будет достаточно.