Письмо семнадцатое
…И если не отворачиваться от того, что мы оба, каждый по-своему и в свой черед, поняли про себя и про друг друга, если помнить, почему ты сказал, что найдешь меня, а я ответил: только не тормози, - то я не могу не думать о том, как все закончилось в прошлый раз. Для тебя. Для меня.
Не могу не думать об обстоятельствах твоей смерти, той твоей смерти, тогдашней. Я вряд ли мог знать наверняка, но мог догадываться с большой точностью, поскольку много такого творилось вокруг, и я знал и видел. А потом, уже здесь, ты мне рассказал - в ответ на мой рассказ о себе. Около полугода здесь я плакал - не мог перестать - глядя на тебя, обнимая тебя. Видел и чувствовал тебя живого, а из глаз лились слёзы, те, которым не было времени и места тогда.
И рядом с тогдашним - с горечью предательства, с пытками в трюме твоего любимого, вымечтанного корабля, с агонией в океане, и с тем, что я не мог сделать ровным счётом ничего, - возможность ухаживать за тобой, делать для тебя всё, помогать тебе, исполнять любое твоё пожелание, и в самом конце лежать рядом, обнимая тебя, повторяя слова любви и преданности - все это представляется сокровищем, драгоценным даром небес, благословением. И я не устаю благодарить, я знаю, как бывает иначе. Спасибо, что не в этот раз. Спасибо, что мог держать твою руку, дышать рядом с тобой, пока ты дышал.
И так же я вспоминаю, как однажды, когда мучившие меня кошмары прошлого были особенно жестоки, когда я был обессилен флешбэками и стоял на грани отчаяния, что это никогда не закончится и я обречен снова и снова проживать в памяти самые живодерские и гнусные моменты своей последней битвы, ты сказал, обнимая меня: если бы мог, я бы на руках тебя вынес оттуда.
А ты и вынес.
читать дальшеТам и тогда - не мог. Был мёртв уже давно к тому времени, когда со мной случилась эта беда. Но здесь – здесь ты был рядом, и ты не дал кошмарам сожрать меня совсем. Честное слово, не знаю, как я справился бы с этим без тебя. Психиатр, к которой я обращался на предмет выяснения, куда относит такие случаи современная наука, не нашла у меня ничего по своей части, кроме того же самого ПТСР, и настаивала на таблетках для снижения остроты переживаний, потому что "человек не должен так страдать". Я был бы рад. Сколько раз я шел к своему психологу, вытаскивать и складывать разрозненные куски моей памяти, и думал: неужели я иду туда, сам иду? И, если бы мне было хоть немного легче со всем этим встречаться, я был бы рад. Но я опасался, и психиатр подтвердила правильность моих предположений, что с эмоциями я потеряю и доступ к воспоминаниям, а это меня не устраивало никак. Я выбрал терпеть всё наживую, я задолго до того предупредил тебя, что буду продолжать свои раскопки, чего бы мне это ни стоило. Я выбрал идти через это, ты выбрал идти со мной. И сколько бы я ни утверждал, что справился бы и сам, по факту - я справился вместе с тобой, с твоей помощью,. Я столько раз цеплялся за тебя, рыдая от горя, или цепенея от ужаса, или корчась от отвращения, столько раз дрожал и задыхался в твоих объятиях, столько рассказывал и выплакивал в тебя, что да, любимый, ты - вынес меня оттуда, на руках. Кошмары утихли, память осталась. Мы справились с этим. Ты сделал для меня то, что хотел, то, что и я бы хотел для тебя сделать. Мы оба знаем, каким желанным и недостижимым чудом может быть простая возможность умереть чистым на чистой постели, среди своих. Каким драгоценными везением может быть возможность помочь своему вырваться из плена и мучений.
И тут душа моя спокойна: мы честно сделали друг для друга все, что могли, и преуспели в этом.
Может быть, это и есть всё, конец истории, финальный занавес, окончательная тьма? Как будто мы получили то, чего так отчаянно желали, и теперь можно расстаться со спокойной душой, попрощаться нежно и немного нетерпеливо, в предвкушении новой жизни, новых историй – других.
Но ты пришел среди ночи, и я говорил: ты мое счастье, а ты целовал меня – чем может целовать бестелесная живая душа: всем собой.
Что это было? Ты просто пришел сделать то, чего не смог в последние минуты здешней жизни, на что не было ни сил, ни разумения в измученном болезнью теле?
Тогда, и правда, это самый что ни на есть конец. Поцеловал и попрощался. И вот моя история, и все, и конец, как часто заканчивают восточные сказки.
Вот только почему я так лихорадочно и насильственно пытался отпустить тебя, а потом с тем же пылом, но полный радости, вцепился в самозванку-надежду? Почему не могу расстаться с ней, несмотря на все доводы разума и метания души?
Нет ответа. И не будет, я полагаю.
А надо просто стоять здесь и любить, стоять и любить, и никуда не деваться, и дышать. Потому что на самом-то деле разница невелика. Раз уж я верю, что прошлая наша встреча – реальность и память, а не фантазии и сказки, то все сводится к ответу на три простых вопроса.
Первый: что бы я делал, если бы точно знал, что ты вернешься ко мне сейчас?
Да уж как-нибудь жил бы, ожидая тебя, помня и любя.
Второй: что бы я делал, если бы точно знал, что встречу тебя только в следующий раз?
Да уж как-нибудь жил бы, ожидая следующего раза, помня и любя.
Третий: что бы я делал, если бы точно знал, что больше мы никогда не встретимся.
Да уж как-нибудь жил бы, помня и любя. И, по секрету, все равно – надеясь.
Очевидно, что мой ответ не так уж сильно зависит от вопроса. Мое решение не так уж сильно зависит от условий задачи. Просто я хочу и буду жить, уж как получится, и настолько хорошо, насколько смогу – но буду помнить, любить и ждать встречи, даже если все указывает на то, что она невозможна. Что я и делаю сейчас, и намерен продолжать.
Так спокойно я говорю об этом – и так больно мне от того, что больше я сделать не могу ничего, от моих действий уже ничего не зависит.
Я считал тебя лучшим из мужчин. И сейчас считаю. Это очень реалистично. Я не считаю тебя самым-самым лучшим, чемпионом - нет, это не соревнование какое-нибудь. А таким, одним из таких, которые могут считаться лучшими. Рыцарем. Человеком с огромным чувством собственного достоинства, который это достоинство не будет разменивать ни по мелочам, ни по крупному. Отважным. Стойким. Ты таким и был всегда, и тогда, и сейчас. Будешь всегда. Это такое неизымаемое свойство, неотчуждаемое. Я всегда думал и думаю о тебе, когда решаю, как поступить. Хотя порой твои решения казались мне сомнительными и неподобающими, ты видел их по-другому и умел сохранять достоинство даже в очень спорных для меня ситуациях и решениях. Достоинство было в тебе самом, и ты просто шел туда, куда намеревался, и нес его в себе.
И как же ты смеялся, как ты умел смеяться, я не знаю, где ты этому научился, но у меня сердце замирало от нежности и восторга, и замирает сейчас, когда я вспоминаю.
Мне так не хватает твоего смеха. Так не хватает…
И твоих глаз, прекрасных твоих глаз, темных, таких суровых, таких нежных, насмешливых, любящих, грустных, упрямых…
Мне так не хватает тебя всего, всего тебя.
Не знаю, что еще написать. Не знаю, что писать, когда хочется просто обнимать тебя и дышать в твое плечо, в твой висок, закрыть глаза твоей ладонью и знать, что единственная причина, по которой я тебя не вижу – это то, что я закрыл глаза твоей ладонью, и мне от этого хорошо.
Я стою здесь. Я как-нибудь живу. Я не исключаю возможности, что никогда-никогда-никогда больше не увижу тебя. Я не исключаю возможности, что ты придешь или напишешь мне уже завтра. Что-нибудь сумбурное, озадаченное и растерянное. Понятное только нам.
Или никогда.
Какая разница. Я стою здесь. Где бы ты ни был. Я здесь.