Гадкий индюшонок,

[homovivo]

или Жизнь и удивительные приключения Носатика
Часть двенадцатая и последняя



***
Через час в библиотеке собрались сэр Мармадьюк, троюродный племянник с ближайшей родней, осаждавшей поместье под предлогом ухода за болеющим хозяином и приближающегося Рождества, и мистер Брин, нотариус, приглашенный родственниками в надежде убедить сэра Мармадьюка составить завещание на их вкус.
Сэр Мармадьюк предложил занять ему место поблизости от судейского и записывать каждое слово, если он, единственный из присутствующих, хоть на что-то годен.
Привели и преступников. Додо вошел с высоко задранным клювом, внушительным и грозным. Эмили сверкала глазами из-под роскошных ресниц. Вместе они представляли собой внушительную силу и держались с огромным достоинством. Ни тени раскаяния невозможно было заметить в них.
Сэр Мармадьюк начал с того, что сурово допросил подсудимых. Носатик с готовностью назвал свое родовое имя и прозвище, год и место рождения, не отрицал своей вины и честно признал, что это был не первый случай, когда он украл книгу в библиотеке, а второй.
- Собственно говоря, эта вторая кража самым логическим образом вытекает из первой, - пояснил он.
- Каким же это логическим образом одно вытекает из другого? – заинтересовался сэр Мармадьюк.
- Очень простым, ваша милость. Ведь первая прочитанная мною книга произвела на меня неизгладимое впечатление, укрепила мой дух, снабдила меня необходимыми знаниями, утешила в беде, стала путеводной звездой в моих блужданиях. Как я мог не возжелать новых книг? Как мог обойтись без чтения? Я понял, что в книгах содержатся мудрость и сердечность, все лучшее, что нажито человеческим родом, так же как и худшее, что есть в людях.
- Как это? – спросил сэр Мармадьюк.
- Наблюдая за вами, когда вы читали, я видел через плечо вашей милости изображения внутренних органов птиц и других живых существ. Несомненно, эти изображения сделаны с натуры – как когда-то были сделаны мои изображения приглашенными вашей милостью художниками. Значит, моих братьев и сестер убивали и затем зарисовывали их внутреннее устройство, без жалости и уважения, без сострадания выставляя их сокровенное напоказ всем любопытным. Вынув из них внутренности, вы набивали их соломой, так же, как этого несчастного! – Носатик простер крыло, указывая на чучело черного лебедя. – Этого несчастного, сына Мими, достойной и добронравной гусыни, которая высидела и воспитала его, не жалея любви и заботы, которая верила, что ее приемное дитя ожидает лучшее будущее… И которая была съедена вами. И чьим пером, возможно, записывают сейчас мои слова. Она так никогда и не узнала, какая участь постигла ее дитя. Я утаил от нее…
Тут сэр Мармадьюк опомнился от изумления и закрыл рот. Но так и не нашелся, что сказать, потому Носатик мог продолжать беспрепятственно.
- Все же по отношению ко мне вы проявили милосердие. Вы бросили меня в темницу, но позволили лучам света проникать в нее. Вы не разлучили меня с моей дражайшей супругой. Вы дали мне книгу. И вот, читая, я находил все новые утешения, все новую мудрость. Я проникся глубокой любовью и благоговейным уважением к Вольтеру, которого вы сделали моим товарищем по темнице. Я внимал и впитывал его слова. Я выучил их наизусть. Слушайте же, что за товарища вы послали мне: «Я родился свободным, как воздух, и дорожил в жизни только этой свободой и предметом моей любви; их у меня отняли». К счастью, предмет моей любви оставался рядом со мной… Но дальше! «И вот оба мы в оковах, не зная и не имея возможности спросить, за что». Как это правдиво! Я знал, что мы подверглись заточению за кражу – но разве не содержались в таком же заточении моя приемная мать и все ее родственницы и товарки? В чем их вина? Только в том, что они отличаются от вас? Как сказал Вольтер: «Выходит, в этой стране нет законов? Здесь можно осудить человека, не выслушав его... В Англии так не бывает». Но мы в Англии – и это происходит с нами.
Сэр Мармадьюк вскинул руки, останавливая поток яростных слов.
- Но позвольте, - с трудом произнес он, как будто не веря в происходящее. – Ведь вы… не человек!
- И на это я могу ответить словами моего великого учителя! – твердо сказал Носатик. – «Я склонен уверовать в метаморфозы, ибо из животного превратился в человека». Да, я – двуногое в перьях, но я, несомненно, разумен и обладаю всеми достоинствами человека, как то: милосердием, отвагой и жаждой знаний.
На это сэр Мармадьюк не нашелся, что ответить. Воспользовавшись его замешательством, миссис Додо произнесла негромко, но твердым и ясным голосом:
- Я, Эмили Эму, тоже участвовала в краже. Я разделяла и разделяю судьбу моего супруга и прошу только об одном: позволить мне разделить ее до конца. В противном случае я буду биться изо всех сил, чтобы разрушить вставшие между нами преграды, и не остановлюсь ни перед чем.
Сэр Мармадьюк уронил рожок для обуви с конской головой, заменявший ему судебный молоток, и громкий стук возвестил перерыв в судебном заседании. В большом смятении суд в лице сэра Мармадьюка удалился на совещание.
Эмили склонилась к Носатику и нежно шептала ему слова утешения.
Родственники сэра Мармадьюка остались сидеть неподвижно и безмолвно, только обмениваясь растерянными взглядами, говорившими красноречивее слов: «Старый дурак и вовсе выжил из ума!» На большее они не отваживались.

***
- Кх-кх.
Сэр Мармадьюк занял свое место и звучно откашлялся.
Его не было достаточно долго, чтобы публика заволновалась, но в конце концов он появился, заметно утомленный, бледный, слегка опираясь на руку Хопкинса. Но на губах его сияла довольная улыбка, глаза сверкали.
- Что ж, - сказал он. – Я думал судить, а оказался подсудимым. Я ожидал услышать оправдания, а услышал обвинительную речь… И она проникла в мое сердце. Мистер Брин, готовы ли вы составить несколько документов?
Нотариус ответил утвердительно и подкрепил свой ответ энергичным кивком.
Родственники сэра Мармадьюка заволновались.
- Тогда, - сказал сэр Мармадьюк, - я в присутствии свидетелей объявляю этого юношу, известного как Носатик из рода Додо, человеком и моим сыном. И наследником всего моего имущества, всех земель и строений и так далее, вы знаете, что там написать.
Он повернулся к Носатику и раскрыл ему объятия.
- Иди же ко мне, сын мой!
- Но вы… Я… - Носатик беспомощно оглянулся на чучело черного лебедя, как будто ища у него моральной поддержки. Но лебедь молчал, его стеклянные глаза ничего не выражали. – Как можно?
- Запросто! – воскликнул сэр Мармадьюк. - Из всех присутствующих, - он прожег взглядом троюродного племянника и улыбнулся Носатику, - ты единственный, кто достоин носить благородную фамилию М. Я готов дойти до самого верха, чтобы утвердить тебя в звании моего наследника. А когда это произойдет, я найду тебе подходящую невесту, и твое положение в обществе укрепится благодаря удачному браку. Вы пишите, пишите! – взмахнув рукой, он подбодрил нотариуса. – Дело верное и оплачено будет достойно.
- Нет, это невозможно, - возразил Носатик. – У меня есть жена. Вот она, моя верная Эмили Эму, отважнейшая из женщин. Эмили, это, видимо, мой отец…
Новоиспеченная леди М. скромно опустила ресницы.
- Замечательно! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Значит, после Рождества отпразднуем свадьбу. Скоро ли ожидать наследников?
- Наш сын, юный Кукушкинсон, в настоящее время находится в Африке, надеюсь, в добром здравии. Но весной он, конечно, вернется, и мы с удовольствием представим вам его.
- Так он тоже путешественник? Вот это мне по душе! Вот это настоящие наследники, слышите вы?
- Дядя, вы больны! Вы – опасный сумасшедший!
Сэр Мармадьюк воззрился на племянника, затем обвел задумчивым взглядом всю кучку родственников, растерянно жмущихся друг к другу.
- Мистер Брин, вы пишите?
- Да, сэр, я пишу.
- Замечательно. А вы, мои дорогие, - продолжил сэр Мармадьюк, обращаясь к родне, - конечно, торопитесь отправиться восвояси, ведь до Сочельника остались считанные дни, а Рождество, конечно, праздник семейный, домашний – вот вы и поторапливайтесь домой, а мы здесь скромно, по-семейному…
- Обо мне никто не скажет, что я сидел за одним столом с птицей! – воскликнул троюродный племянник и в возмущении удалился. Остальные последовали его примеру.
- Мы вас пока оставим, мистер Брин, - сказал довольный сэр Мармадьюк. - Нам о многом надо поговорить.

***
- Так ты согласен? – спросил сэр Мармадьюк, когда они с Носатиком и миссис Додо закрылись в его кабинете.
- Я думаю, это будет наилучшим выходом для всех, - ответил Додо.
- Да, это так. Однако для тебя я – убийца и мучитель, разве нет?
- А я убийца и мучитель для червяков. Моя супруга – гроза лисиц в округе. Мой приемный сын убил своих сводных братьев, едва появившись на свет, а затем уничтожил бессчетное количество гусениц. Этим он спас множество деревьев в вашем лесу, отец. Может быть, и вы для чего-то полезны в этом мире, где каждый кого-нибудь ест.
- Этого ты не мог прочитать у Вольтера.
- Это я видел своими глазами, каждый день, везде, где я был. Это написано на всем облике мира так ясно, как будто буквами по странице.
- Кхм…
- Я только прошу вас избавить мою приемную мать от общей участи…
- Она жива?
- Была жива сегодня утром.
- Я немедленно распоряжусь. Хопкинс! Скажите, чтобы сегодня не резали птицу. Сейчас, без промедления. Что ж, сын мой, и ты удовлетворишься этим?
- Я намерен действовать разумно. Изменения следует вводить постепенно. Вы будете противиться, отец?
- Я уеду весной, если вылечусь… Или умру. Тебе предстоит справляться с этим самому. Как – не боишься?
- Но я не один. Эмили со мной, и мама Клокло… Это самые мудрые женщины на свете! И Кукушкинсон. Он, конечно, не так хорошо воспитан, как мне хотелось бы, но ему свойственна своеобразная мудрость дикаря…
- Если твоя приемная мать так мудра, как ты говоришь, мы должны непременно пригласить и ее. Мда. Индейка не на столе, а за столом… Это будет самое странное Рождество в моей жизни, - сказал сэр Мармадьюк.
- Что вы, отец! – Носатик отрицательно покачал своим большим носом. – Все еще только начинается. Правда, дорогая моя Эмили?
- Чистая правда, - подтвердила миссис Додо. – Все будет удивительнее и удивительнее день ото дня. И я непременно напишу об этом книгу. Пожалуй, сегодня и начну.