Человек, которого нет - 18

[homovivo]

Харонавтика: Сессия №6, «Остановимся? Нет.»

Перед началом сессии он заметил, что хочет сегодня увидеть что-нибудь хорошее. Что-нибудь не только про смерть, но и про жизнь, ведь она была. Была работа, были товарищи, друзья. Была машина и чуть больше ста километров от Сантьяго до Вальпо, наверное, он мотался туда-сюда… Было море – и небо в обрамлении горных вершин. Моря он хочет. Радости.
Они начали работать. И…
Столько страха он до сих пор не встречал там.
Бывало и страшнее в других сессиях, и все-таки в этот раз он сильнее чувствовал страх. И думал: «сам не верю, что я себя туда... сам себя туда, прямо сейчас».
В самом начале, сразу - почти в обморок. Он держался, как мог, но полуобморочное накатывало снова и снова, голова кружилась.
Страх казался невыносимым, как будто весь организм сопротивлялся необходимости заглянуть туда.
Он подумал: товарищи держались. Это помогло ему собраться с силами. И хотя больше всего хотелось бежать оттуда, не оглядываясь, он продолжал смотреть, дышать, смотреть. И ничего не видел. Только страх выше головы. Снова и снова смотрел туда и только чувствовал страх.
Это была странная смесь чувств: ужаса, готовности, собранности и обреченности.
В этот раз он даже не пытался найти основания для этих чувств в той реальной жизни, которую знал здесь. Не пытался спрятаться, заслониться этими основаниями, объяснениями – и чувствовал страх так сильно, как никогда прежде. И ничего нового не узнал.
Он попытался объяснить, что вызывает в нем такой страх, какие мысли – и не смог произнести нужные слова. Тогда он попробовал рассказать о книгах, в которых описаны события того времени, сослаться на рассказы свидетелей и жертв. Но ему едва удалось выдавить несколько бессвязных слов. Отчего-то невозможно было сказать прямо: пытки, убийства; книги, в которых собраны свидетельские показания о пытках и убийствах. Он едва смог выговорить: там говорится… о людях, которые были доставлены… на стадион… в казарму «Такна»… На большее его не хватило. Почему-то невозможно было произносить нужные слова, хотя он знал их, чувствовал их губами. От них губы сводило.
Он снова был готов идти туда, но ничего не получалось увидеть и почувствовать, кроме страха, отупения и тяжелой усталости.
- Дыши.
- А?
- Ты перестаешь дышать. Дыши. Встань, подвигайся. Вот так, хорошо. Всё, остановимся?
- Нет.
Досада, его охватила досада: только страх, только эмоции, никакой информации сегодня добыть не удалось, ничего нового. А он хочет знать, он хочет узнавать, он полон интереса, азарта...
Ах, вот он какой! Здравствуй, я, - сказал он с усмешкой. И вдруг почувствовал себя – молодым. Он как будто знал, что он – сильный, умный, красивый, и все у него получается, и все у него хорошо.
- Смотри туда.
И он стал смотреть туда, и ему захотелось раскинуть руки на спинку дивана, и он сделал так, и посидел так, и понял, что левую нужно опустить вниз – так расслабленно, свободно. И так хорошо. И как будто такой простор открылся перед ним, воздух… и над ним - широкое небо, и там, впереди, наверное - море. Он откинул голову на подголовник… то есть, на спинку дивана, и ему было так хорошо и спокойно там, что он попросил: не трогай, я здесь хочу побыть. И правая рука – на спинке второго сиденья, а левая – снаружи. У машины откидывающийся верх. И небо над головой, и ветер.
И он тут же усомнился: ведь он сам в начале сказал, что хочет моря и радости, вот он их себе и придумал… Но он знал, что не придумывал это, он честно бился со страхом, он честно злился на страх и пустоту и так же честно удивился распахнувшемуся простору. Так они и закончили в тот раз: у моря, в машине с откидным верхом. С радостью. Так, как он и хотел: про жизнь.

Харонавтика: сессии № 7-8-9: Лобовое стекло

[Уже достаточно понятно, как проходят сессии – и я позволю себе выбрать из следующих трех только несколько моментов, в которых появляется что-то новое.]
***
…Очень молодой и очень сильный.
С силой ударяет кулаком - за неимением стола, по диванной подушке: надо делать, надо изменять мир, надо делать. Невозможно с этим мириться. Невозможно с этим мириться - повторяет несколько раз, и еще больше оно в его голове и вообще внутри. Очень сильная мысль, сильное чувство. И подступает память: они старались. Была совершенно уникальная ситуация, и были надежды, даже уверенность, по крайней мере - твердая вера в то, что они могут, они смогут это изменить.
И потом он плачет, потому что им не удалось. И столько жертв, столько крови, отчаяния и горя.
***
«…Отдохнул и хватит». Он говорит, что готов снова идти туда, где страшно.
И ничего особенного, просто начинает рассказывать, как после прошлого раза - где чуть ли не главной темой была собственная работа и работа команды, - он сумел закончить книгу и организовать производственный процесс с верстальщиком и художником, легко и как само собой разумеется. А потом почему-то вспоминает, что взял вот купон со скидкой на курсы вождения авто. «Хочу посидеть за рулем, да».
Он говорит это с улыбкой, но, пока произносит это, чувствует, как подкатывают тошнота, обморочная слабость. Он замечает происходящее и приходит понимание: взяли - из-за руля. Привычно отмахивается от мысли, не спешит ей верить. Не может же оно вот так просто и прямо открываться, вспоминаться из ничего, из случайного касания. Он старается отвлечься, продолжает говорить о прошедшей с прошлого раза неделе – но мысль возвращается, и с ней тошнота, слабость, головокружение. Он замечает, что вцепился пальцами в обивку дивана, так что пальцам больно. И тогда он сдается и сообщает о происходящем М.
- Посмотришь туда?
«Снаружи люди, какое-то движение, торопливое, беспорядочное.
Передо мной руль. Светлое тонкое рулевое колесо, с такими… маленькими выпуклостями под пальцами.
И лобовое стекло, такое... ну, как лобовое стекло изнутри. Но такое… прямое. Надо мной крыша, она поднята. Выбраться из машины - влево и вверх. Я не смотрю в ту сторону. Не могу смотреть.
Деваться уже некуда.
И много страха. Очень много страха. Уже всё. Вот такой момент: дальше все понятно, что будет, уже без вариантов.
Страх нельзя показывать. Здесь я его чувствую, можно его чувствовать здесь. А там его нельзя».
С этим страхом он остается долго, потрясенный его силой и остротой. Совершенно чистый, животный импульс – убежать.
Потом они заканчивают сессию. М. говорит:
- Мы можем в следующий раз начать с этого места.
И он чувствует, что ему нужно опуститься на пол, свернуться, втянуть голову в плечи, закрыть руками. Он пытается показать М., как это выглядит. Закрывает руками голову, понимает, что надо сложить руки по-другому, не вдоль, а поперек, локтями не вместе, а в противоположные стороны. Это странный и непривычный способ, но именно так ему надо и правильно быть в том моменте.

***
«…Пока я обо всем этом хорошем говорил, дважды у меня перед глазами вставало лобовое стекло, вид изнутри кабины, и наконец я сказал об этом. И сказал, что да, на оставшиеся двадцать минут я готов туда пойти».
Он успел почувствовать, как сильно сжало верх головы и затылок, как тело наполнилось движением: дергаться, выгибаться. Все раздвоилось на здесь и там, сейчас и тогда – и одно отражалось в другом, как будто он, наблюдающий за происходящим, оказался между двух зеркал. Он страшно не хотел смотреть туда, идти в тот момент – и там ему было страшно выйти из машины.
М. повторяла, что он здесь, в безопасности, и может смотреть отсюда туда. И он снова падал туда, и там было страшно. Здесь он боялся и пытался туда не попасть, и там он боялся того, что наступает. Он знал, что это арест, что его вытаскивают из машины, и дальше провал…
И не смог сказать напрямую, смог только выговорить, что не хочет выходить из машины, но «не дадут остаться».
[С ним часто так бывало до того, и будет еще не раз потом: самые страшные вещи оказывались непроизносимыми. Он их чувствовал и знал, но не мог называть.]
Провал… и потом он оказался уже метрах в трех-четырех от машины, увидел, что она действительно светлая - слоновая кость, сливочный... Но крыша темная. Силуэт удивил его: он привык думать о машинах той эпохи как о более квадратных, с тяжелыми широкими мордами. А эта – легкая, даже изящная.
Три или четыре солдата, в униформе, в касках. Один стоит у открытой дверцы машины и смотрит внутрь, наклонившись, кажется, проверяет под сиденьем, со стороны водителя. С его стороны.
Он говорит: это не карабинеры, это армия.
Ему не видно, что вокруг, что дальше. Как будто там, где машина, и кончается поле зрения. Он знает, что там где-то есть грузовик, это их грузовик, армейский.
Он рассказывает М. о том, что видит, трет руками голову и лицо. Кажется, там его вытащили из машины за волосы, били. Но он не может этого знать точно.

Записки сумасшедшего: Переднее сиденье

Моменты вроде этого обезоруживают меня своей подлинностью.
...Я смотрю на машину, припаркованную в пяти шагах от меня, у тротуара; рядом со мной солдаты, еще один - стоит у открытой дверцы машины и заглядывает внутрь, наклоняется и заглядывает под сиденье.
Я вижу силуэт машины, я вижу униформу солдата и каску на его голове, я вижу сиденье в своей машине - светлое, почти белое. Я вижу его целиком, и со всей спинкой.
Потом, на улице по дороге домой, я обращаю внимание на то, как видно водительское сиденье в открытую переднюю дверцу машины. Спинка наполовину скрыта стойкой корпуса между передней и задней дверцами. И я начинаю сомневаться. Я видел неправильную картинку, на самом деле все выглядит не так. Значит, я придумал, вообразил, бессознательно нарисовал в голове неправильное изображение. И с этой бирочкой откладываю картинку в сторону.
Вторая проблема была с лобовым стеклом. Я видел его изнутри машины, Что оно было по-другому изогнуто и поднято почти вертикально, по сравнению с современными, было принято мной сразу как нечто очевидное и закономерное. Но зеленый отсвет на всем, что я сквозь него видел? И не глухой голубовато-зеленый, а резковатый, жизнерадостный зеленый цвет, как молодая листва. Он сильно отличался от того, что я привык видеть сейчас. Это очень смущало меня, хотя и меньше, чем спинка водительского сиденья. Что ж, я довольно быстро нашел подходящего цвета лобовые стекла на фотографиях машин шестидесятых годов.
Наконец, я нашел и саму машину: точно такую, как видел во время сессии.
Когда я смотрел на нее в первый раз, у меня было ощущение полного ее соответствия чему-то... времени, может быть. Хотя до этого я, гадая и примериваясь к мысли о своей машине, просмотрел немало фотографий штатовских маслкаров, и у меня сложилось представление о них как о громоздких, широкомордых аппаратах. Я, конечно, заметил "шелби" и некоторые другие резвые модели, но основное впечатление было - эдакие платяные шкафы, плашмя уложенные на колесную базу, с квадратными фарами на полморды.
Машина, которую я увидел в сессии, совершенно не соответствовала этому представлению. Она была изящна, легка, стройна, и фары утоплены в обводах носа. Я, конечно, смотрел на нее сбоку - но как раз с этой позиции и был хорошо различим ее благородный профиль. Она была цвета слоновой кости, с черным верхом. И в этом черном верхе было тоже что-то такое... достоверное. "Тогда так носили". Но когда было это тогда? Из-за линии профиля я даже решил было, что речь идет о машине более ранней постройки. Я просмотрел множество фотографий американских машин пятидесятых, но не нашел ничего похожего, сам стиль сильно отличался. Вспомнив то ощущение морского простора передо мной и неба над головой, которое однажды возникло в сессии, я подумал о кабриолетах, стал прицельно отсматривать модели... И я нашел: "мустанг" 1966 года идеально совпадал по силуэту, имел вариант такой окраски и... вызывал во мне волну нежности. Самое поверхностое исследование вопроса показало, что это машина-легенда, но я никогда ничего не знал о ней раньше. Здесь не знал.
Я заказал довольно большую модель на e-bay и спустя пару месяцев уже распаковывал ее. Только тогда я наконец сосредоточился и осознал то, что вообще-то бросалось в глаза. Это двухдверная модель. Дверь в ней шире, и переднее сиденье видно целиком, со спинкой – так, как я видел в сессии.
Я знаю, что у меня нет свидетелей. Только я видел эти картины перед глазами. Только я знаю, что я видел. Только я знаю, в какой последовательности я находил информацию о том, что меня заинтересовало, смутило или поставило в тупик. Я не могу предъявить эти картины - я даже сам перед собой затрудняюсь назвать их воспоминаниями – никому вовне, как доказательство.
Но я-то видел. Внутри себя я знаю, что видел, и я знаю, что нашел фотографии лобового стекла и самой машины - после.
И если я не могу никому доказать свое знание, что мне делать с ним? Не для внешнего мира, просто внутри себя - что?
Как честный человек я не могу отмахнуться и сказать "показалось". Я записывал последовательность событий, день за днем.
Кто-нибудь другой может сказать, что эти записи поддельные. Но я не могу.
Я вынужден признать, что я действительно сначала увидел машину в своих воспоминаниях, затем усомнился в ее правильном внешнем виде из-за несовпадения с увиденным на улице современным автомобилем, и только потом нашел фотографии, совпавшие с виденной мною картинкой. Я не знал, а оно так и есть. Вот от чего делается не по себе... А потом оно начинает действовать успокаивающе. Потом, когда таких предметов набирается уже несколько.