Здесь еще про полет сначала будет, но вот так оно закончится:
читать дальшеТогда и Юстас-Алекс подошел к парням и во всем признался: что не был ни в семи землях, ни на семи морях, а диковинки сувенирные приобрел у бродячего торговца цыганского племени, именем Мелкиадес. И янтарь у него же заполучил вместе с разъяснением о его природе и свойствах.
По злобе Перейра ему сказал:
- Вот тогда иди и признавайся своей Фонарине-пекарской дочери, всю правду ей скажи, чтобы перед нашими милыми не задавалась и не подбивала их на нас смотреть с жалостью и подговаривать на безумства.
И Путешественник поник весь и сморщился, потому что целую неделю был в городке героем и уважаемым челвоеком, невзирая на молодость, старики его к себе на лавочки звали и как с равным с ним разговаривали, слушали его россказни. Позор ему теперь несмываемый, на всю жизнь посмешищем станет, да и невесту потеряет, а ведь ради нее всё затеял: уехал к дальней родне за море (одно всего навсего!) в ту землю, чужого воздуха немного понюхать, чтобы с подлинным жаром теперь рассказывать, где бывал и что видал. Так у нас многие за одно море плавали и в той земле бывали, и у всех, почитай, там родня, что ж теперь?
Однако позор - он и за морем позор, это все понимают. Валериан Спокойник сказал:
- Это же ясно, что нам теперь ни к чему Путешественника позорить. Если бы не он, разве мы ринулись бы в небеса? Разве видели бы чудеса? Нас теперь милые наши пуще прежнего расцелуют, а старики потеснятся и всех наперебой станут на лавочки звать, а уж сколько нам нальют в кантине, так мне уже заранее страшно, давайте, парни, придумаем, как бы нам от этого подвига в канаве спьяну не помереть. Это же ясно, а Юстас-Алекс сам себя наказал: в небесах не побывал, как мы!
Тут Юстас-Алекс заплакал, не стыдясь, потому что такой шанс в жизни упустить - это ж никак не поправить!
А Перейра говорит:
- Что это ты, юный Валериан, о поцелуях говоришь, не рановато ли тебе?
- Откуда тебе знать! - засмеялись парни. А Валериан Спокойник глаза потупил и говорит:
- Что знаю, того уже не забыть, а дело-то не во мне.
И тут Видаль как заорет:
- А что мы - дураки, что ли? Мы же теперь... Эй, Юстас-Алекс, ты не плачь, завтра еще на небеса полетим!
И то правда: от небесного огня разноцветного души наши еще эфирнее становятся, каждый раз все легче в небеса пониматься.
А тут и милые наши, сколько в юбках ни путались, а добежали, и Севастиана, и Мадаполама, и Лизабета, и Гортензия, и Хулия-Июлия сама, а первой - Джоконда Турандотьишна, Хайме Непутевого пришлая женщина-амазонка. Добежали, на шею кинулись, пуще прежнего целуют-гладят, только Джоконда на своего верного друга с кулаками кинулась, тут они оступились, да и закатились за стожок, а больше мы Хайме в тот день не видели. Смотрим, а Валериана-то нашего юного, Спокойника-то, сразу три девицы наперебой целуют.
Ну, раз такие дела, надо чаще в небо ходить, а там, глядишь, и земли с морями пересчитаем.
Хотя невесты наши не очень это приветствуют.