Поговорить об этом - new

[homovivo]

«Джакартская мирная конференция представителей военных правительств: война это продолжение психологических проблем в особо крупных размерах.
Решения, изменившие судьбу человечества.
«Моисеева» декларация: военные обещали передать власть гражданским политикам через 40 лет.
Новые кадры: новым политикам, а затем и всем госслужащим предписан обязательный курс психотерапии.
Сомнения ряда обществ.деятелей.
Не то удивительно, что военные решили передать власть гражданским, удивительнее, что они ее все-таки передали. Прецеденты в довоенной истории (например, Португалия, Нигерия, Мьянма).
И здесь мы подходим к самому главному: все-таки, почему касты?
Старинный этический принцип: терапевт не должен иметь сексуальных, личных, экономических отношений с клиентом или членами семьи клиента – закреплен законодательно. Каста терапевтов (простореч. Тера или Терри). Отказ от возможности вступать в сексуальные или деловые отношения с остальной частью человечества (кастой клиентов, простореч. Клай). Представители касты отныне не имели права занимать государственные посты и так далее…»
Стефан Хиггинс, «Историческая необходимость нового общественного устройства», эссе по обществознанию, черновик.


***
Стоянка велосипедов совсем рядом с домом, буквально за углом. Так уж повезло: если жизнь не задалась, то хотя бы на излете ее – повезет: рядом с домом построят муниципальную стоянку. Что с того, что выплаты по ипотеке в конце концов взяли на себя родители жены – зато для того чтобы доехать до работы или отправиться на традиционную пятничную прогулку, не надо далеко топать пешком.
Трев Хиггинс привычно минует элегантные платные модели, расставленные ближе к выезду, и берет даровую «растопырку», крепкую, но неказистую и тяжелую.
Мимо паба – именно потому что так велик соблазн умоститься на высоком стуле у стойки, откинуться на деревянную, отполированную сотнями дешевых пиджаков спинку, взять двумя руками тяжелую кружку, почувствовать губой щекотное прикосновение пены – и пить, пить легкую прохладную горечь, пить без остановки… Если бы это подходило ему – давно поселился бы в пабе. Не подходит. К тому же не факт, что ему там были бы рады.
- Эй, Терри!
- Я не Терри, я Трев, - бросает он, не замедляя хода, но и не ускоряясь.
- Ты - грязный мозгоклюй, вот кто ты, Терри, и всегда им останешься.
Не то чтобы бесповоротно пьяный, но заметно поднабравшийся молодчик сходит с тротуара, заступая ему путь.
- Отстань от него, ты… - грузный великан обхватывает приятеля за талию и втягивает обратно на тротуар.
- Добрый вечер, Джулай, - приветствует соседа Трев. - Ничего страшного, не стоит.
- Один вопрос, Трев.
- Да?
- Так кто победил в Последней мировой?
Трев устало вздыхает.
- Человечество, Джулай. Человечество.
- А по мне так мозгоклюи! – встревает пьяный приятель Джулая.
- Власть-то, как ни крути, у кого? – поддерживает его Джулай.
- Это не власть.
- Ну, ключи к ней! Как ни крути...
Трев пожимает плечами – не переспоришь, не объяснишь. Улыбается, машет рукой, нажимает на педали. Вслед несется:
- Эй, Терри, не хочешь поговорить об этом?
Им не интересно, как оно на самом деле. Им интересно, кто виноват в том, что их собственная жизнь не сложилась. Им кажется, родись они в касте Тера – не знали бы проблем. В чужой руке, говорят, всегда толще.
Некогда спорить с ними. Надо домой. Он ушел – проблемы остались. И осталась Ким. И мальчики – Стефан тих и подчеркнуто внимателен, Мист – нарочито независим. И кибер-уборщик, дешевенький и маломощный, с прилежным урчанием ползающий по полу в кухне, подбирая остатки ужина. Что ж, Трев не бросает их, он вернется домой – совсем скоро, вот только посидит немного под мостом. И вернется. Может быть, этот час даст ему силы нести свою ношу еще хотя бы неделю. А там видно будет.
Трев ускоряется и выезжает на более оживленную улицу.
На перекрестке его путь пересекает красный сполох, и тут же в сгустившихся сумерках проявляется унылый мужчина в неопрятном интерьере: голографические призраки, мерцая, разыгрывают рекламный ролик в отведенные им полминуты. Неопрятный протагонист решительно отодвигает банку дешевого алкоголя, и следующая сцена представляет его – бедно одетого, аккуратно причесанного и выразительно жестикулирующего – в удобном кресле. Напротив него, на фоне белых стен и широкого окна, сидит презентабельный мужчина с нейтральным, но в целом доброжелательным выражением лица – и слушает, слушает… Затем образцовый герой появляется вновь, на лужайке перед симпатичным коттеджем, в обнимку с миловидной блондинкой и детишками. «Будь счастлив. Твой терапевт» - вспыхивает и мигает надпись, растворяясь в желтом сиянии. Зеленый сполох открывает путь, автомобили устремляются на перекресток. Трев, стиснув зубы, бросает велосипед вперед, нога срывается, педаль обдирает щиколотку, слева раздраженно гудит авто… Разминулись. Хвала организму: он справляется и без участия сознания, занятого бессмысленным переживанием. Для переживаний есть более безопасные места, урезонивает себя Трев и сворачивает в неосвещенный проезд. Оттуда тянет влажной прохладой и запахом речной травы.
***
Вечер в семье Хиггинс не задался: старший сын решил именно сегодня попробовать зубы. Когда все уже доедали ужин, он прицепился к незначительной реплике отца. Монолог явно был тщательно подготовлен, и Мисту даже удалось произнести его уверенно и веско. Трев выслушал его претензии, не шевельнув бровью, только в конце не выдержал, засмеялся.
- Ну что ты смеешься, старый дурак? – голос Миста сорвался, дал петуха. - Что ты смеешься? Что я такого сказал? Что, неправда? Если бы ты выбрал нам другую мать, мы учились бы в Бостонском Пси и стали бы....
Трев, вытирая слезы, разогнулся.
- Маленький дурачок, я не выбирал вам мать. Я выбрал себе жену - и при любом другом моем выборе тебя бы просто не было. Я тебе больше скажу: если бы в ту ночь моя леди отказала бы мне, тебя бы тоже не было. Кто-то другой – возможно. Но не ты. Вот так все устроено. Иди отсюда, пока я тебя не огрел чем под руку подвернется, и не порть за столом воздух - твои глупости воняют.
С красным потным лицом Мист выскочил из столовой, хлопнув дверью. Стефан торопливо доел, с вежливой улыбкой кивнул матери и улизнул следом. Ким сидела, сжав руки над тарелкой.
- Спасибо, что не вмешивалась. Я сам вполне способен его приструнить.
Ким отвела взгляд. Тревор молча помог ей собрать тарелки и отнести в кухню. Ким все еще молчала. Тогда он спросил:
- Дети опять были у твоих? Надо что-то с этим делать... Думаю, тезис о неподходящем родителе - их авторства, и думаю, в оригинале имелся в виду я. Мист всего лишь творчески преобразовал их идею. Люди, как правило, ценят недоступное больше того, чем обладают. Мальчики, конечно, предпочли бы родиться в касте Тера.
- Знаешь, мои тоже правы, - заговорила Ким, защищаясь. Трев нахмурился, опустил голову. Строго говоря, мальчики могли родиться в касте Тера. Если бы при заключении межкастового брака их родители решили бы по-другому: отец остался бы в своей касте, а изгоем стала бы мать. Но Трев ни за что не хотел жалеть о принятом тогда решении.
– Моих можно понять! – громче сказала Ким. - Если бы у их внуков был другой отец, мальчики бы не забивали себе голову глупыми мечтами, росли бы как нормальные Клаи...
- Это были бы другие внуки.
- Да, другие. Моим это все равно.
- А тебе, Ким? Тебе? Мисту и Стефану ты скажешь, что тебе все равно, есть они на свете или нет? Все равно, они или другие?
- Не дави на меня! - Ким держала блюдо с недоеденным рисом, будто примериваясь грохнуть им об пол.
- Я не давлю. Я спрашиваю. Жалеешь ли ты, женщина, что взяла меня в мужья?
- Да. Жалею. Жалею. Уйди с глаз, а? Пристал! Всегда надо докопаться до самого-самого? Уходи! - едва сдерживая рыдания, она взмахнула блюдом – рис взлетел и рассыпался по кухне.
Так посыпали рисом молодоженов Тревора Хиггинса и Ким Чатурведи – и он вел за руку свою принцессу в сверкающем сари и видел только ее скромно опущенные глаза и счастливую улыбку. Какие они были тогда… Он, впрочем, всегда был так себе, веснушчатый симпатяга, не более того. А Ким была и осталась красавицей, но ведь не за это же он выбрал ее?
Трев вздохнул, поднялся с табурета и вышел из кухни, а потом и из дома.
В сущности, ему некуда было идти. Во всем мире и в этой части города он никогда не станет своим, даже на кладбище останется чужаком. Его дети - дети чужака, несмотря на то, что Ким родилась здесь. Здесь она и выросла, расцвела, встретила первую любовь и еще несколько, менее значительных... Сюда возвращалась на каникулы, здесь гуляла с подружками, присматривала будущего мужа, жила обычной жизнью дочери состоятельных Клаев. Она с детства мечтала стать судьей: высокое кресло, тяжелая мантия, авторитет и почтение. Когда ей пришло время начать курс личной терапии, строго необходимый для карьеры, она выбрала молодого, но уже известного специалиста по фамилии Хиггинс. С этого началась их общая катастрофа.
Он действительно был очень хорош: умел видеть, сопоставлять и проверять свои гипотезы. Таким образом, он знал почти всё про нее практически с первого взгляда.
Он знал о ее родителях многое - главное для семейной жизни - примерно с той же минуты.
Он знал, во что превратится их жизнь... По крайней мере, мог предположить с большой вероятностью.
Это ничему не помешало и никого не спасло.
Выйти из своей касты - значит потерять возможность общаться со старыми друзьями, разорвать семейные связи, разрушить свою карьеру и лишиться всего привычного образа жизни. Кто-то из них двоих должен был принять эту судьбу. Трев полагал, что он устойчивее и более подготовлен к тому, чтобы остаться без привычного кокона отношений. Годы учебы, собственной терапии и супервизии наверняка сделали свое дело – он точно выстоит... Что они выиграли? Не было ли такое решение ошибкой? Ким сохранила отношения с родителями, но едва ли это было хорошо для молодой семьи. Подруги некоторое время интересовались, каково это - быть женой Тера, стоило ли ради этого бросить карьеру, сменить мечту о кресле и мантии на тесный офис мелкооптовой фирмы. Но одна за другой они тоже выходили замуж, а мужья не слишком-то привечали чужака, так что дружить домами не сложилось.
***
Мимо пабов, мимо скверов, магазинов, мимо церкви - к реке, где в медленной воде качаются вереницы огней, где тихо шуршит волна в прибрежной траве, где в тени опор недостроенного моста никто не увидит, никто не услышит. От воды тянет зябким холодком, тонко звенят комары. Тревор опускается на влажный песок, прислоняется к бетонной опоре, долго с усилием дышит, прежде чем заговорить. То, чего не замечает каждый второй… нет, каждый первый с половиной! – напряжения мышц, крупных и мелких, тайных: перекрывающих путь слезам, стискивающих челюсти; или застарелый ком в горле, такой же привычный, как мерная капель годами подтекающего крана, или легкая дрожь пальцев, которым запрещено сжаться в кулаки… Может быть, действительно, благо – не замечать всего этого, если ничего нельзя изменить. Но выучка Тревора была слишком хороша, он слушал и слышал свое тело, понимал его беззвучную речь. И так же точно, благодаря своей выучке, он знал: тело не заткнется. Оно не обманывает – и его не обманешь. Через тело говорит сама душа.
Здесь никого нет, и все равно – шепотом:
- Здравствуй, Перлз…
Когда-то он пришел сюда в первый раз. Когда-то он впервые заговорил с теми, с кем не мог поговорить на самом деле. Начинал он со своих настоящих учителей, со своих реальных терапевтов и супервизоров – но после увлекся. В конце концов, если он все равно общается с «воображаемым другом», то почему бы не взять несколько сессий у Ялома или Лэнгле, Мэя, Фромма или Юнга или – ни в чем себе не отказывай! – у самого Фрейда? Фрейд показался ему слишком холодным и категоричным, а вот бунтарь и грубиян Фриц Перлз почему-то понравился. Трев частенько к нему захаживал – поговорить об этом: о его жизни, о Ким, о детях, о том, почему все так, а не иначе, почему это вообще случилось с ним и как ему быть дальше. Год за годом, каждую пятницу после ужина. В основном он говорил о Ким. О том, во что она превратила его жизнь. О том, во что он превратил ее жизнь.
Вначале он пытался убедить ее возобновить терапию: на нее не распространялась обструкция, которой подвергся Тревор, выйдя из касты. Она предпочла остаться верной ему. Он не сумел настоять на своем, возможно, он был не слишком настойчив в этом. Тогда они еще пыталась обойтись без финансовой помощи ее родителей. Самим оплачивать ее психотерапию им было не по карману, а без этого о серьезной карьере не могло быть и речи. И Ким отчаянно не хотела, чтобы ее ученый муж нанимался на неквалифицированную работу. А он не настоял.
- Знаешь, может быть, дело в ревности, - говорил Трев, обращаясь к Перлзу. – Может быть, я боялся, что другой терапевт влюбится в нее так же, как я – и отнимет ее у меня.
- Дерьмо! – в ответ ворчал он за Перлза и тут же кивал от себя, соглашаясь: дерьмо.
Он мог только предполагать, то обвиняя себя, то оправдывая. Ему не с кем было поговорить об этом. Сто пятьдесят тысяч проклятых лет ему не с кем было поговорить... Так, как умеют говорить только представители его касты. Его бывшей касты.
Только в пятницу вечером, под недостроенным мостом – с лучшими терапевтами человечества, давным-давно покойными.

***
Когда он вернулся домой, было уже совсем темно. На лужайке перед коттеджем уютно светились фонарики, подсвечивая траву оранжевым и голубым. На террасе, склонившись над школьным планшетом, сидел младший.
- Стефан?
Очевидно, ждал отца. Но сразу не ответил, как будто увлечен задачей. Трев присел рядом на ступеньках, постучал пальцем по его коленке.
- Да, пап, - глаза честные, настолько, что смущение просвечивает сквозь притворство даже вопреки оправданиям благими намерениями.
- Завтра выходной, - Трев сделал вид, что не заметил: не поощрять ложь можно разными способами. - Ты уверен, что сейчас самое время делать уроки?
- Это эссе по обществознанию. К среде. Тема – «Историческая необходимость нового общественного устройства».
- Угу, - кивнул Трев. – Слишком жжется, чтобы откладывать.
Стефан хмыкнул.
- Хочешь посмотреть мои тезисы?
- Интересно, давай. Хм… В общем и целом – да, хотя и небесспорно. Но я бы еще поработал над языком и, конечно, раскрыл бы некоторые тезисы поподробнее.
- Это хорошо, что небесспорно. Получится дискуссия, это интересно.
- Ты не боишься, что в этой дискуссии может… достаться тебе?
- Ты имеешь в виду, мне припомнят, что я сын Терри-изгоя?
Трев поморщился. Стефан удовлетворенно кивнул.
- Да, пап, припомнят. Только об этом все равно никто никогда не забывает. Пусть лучше говорят открыто – меньше будут шпынять втихаря.
Трев вздохнул, чувствуя себя уже полностью несостоятельным родителем.
- Помнишь, в прошлом году мы смотрели «Ромео и Джульетту»?
- Да, пап.
- Я видел, как ты плакал...
- Да, пап.
- Представь себе, что они поженились, выжили - но их семьи продолжали бы враждовать.
- Мист придурок, пап. Не обижайся на него. Он еще поумнеет.
- Это не всегда зависит от возраста, - Трев потрепал младшего по волосам. - Но будем надеяться. Это в его интересах.
- Да ладно, пройдет, - подбодрил его сын. - Все подростки недовольны своими предками. Это называется «сепарация».
- Я запретил тебе посещать эти сайты…
- Да ладно! Это не с сайтов, это любой дурак знает. Нам в классе говорили. Так что готовься, мне это тоже предстоит.
- Я и не надеялся, что пронесет. Давай, пока не началось! – Трев наклонился, и Стефан, вскочив на скамейку, влез отцу на плечи. Обхватив его исцарапанные, пыльные ноги в новеньких кроссовках, Трев побежал вокруг лужайки. Кроссовки наверняка подарили родители Ким – вместе с идеями по улучшению судьбы внуков, впрочем, неосуществимыми…
И тут Ким высунулась из окна.
- Трев, отец звонит. Тебя.
Конечно, ее отец. Отец Тревора не стал бы звонить сюда, он вообще не разговаривал с сыном с тех пор, как узнал о его женитьбе на Клай. Даже не ответил на письмо – сообщить ему об этом лично или хотя бы по телефону у Трева не хватило духу.
Спустив Стефана на землю, Трев на мгновение прижал его к себе.
- Давай отдыхать, молодой человек, успеешь завтра дописать – спать пора.
- Ладно, пап. Доброй ночи.
Что и требовалось доказать: Стефану нужно было одобрение отца, чтобы достало отваги поднять эту тему в классе. Ради этого он и сидел на крыльце впотьмах, а вовсе не потому, что боялся не успеть. Этому мальчику нужно три часа, чтобы написать вполне годную работу, причем два из них он будет разглядывать трещинки на потолке или считать облака за окном. Тревор еще помнил, как это делается...
***
Лицо тестя на экране имело такое выражение, как будто он держал на вытянутых руках нечто отвратительное, и этим отвратительным была необходимость разговаривать с Тревом.
- Мист хочет стать правительственным чиновником, - начал он, как всегда четко и по делу. И не здороваясь. Беседовать с зятем он не собирался, всего лишь хотел донести до него свои решения. - Мы с Сон готовы оплатить учебу, но ты знаешь, что для получения должности в этой сфере необходим полный курс психотерапии.
Тесть со значением взглянул на Трева. Его послание было вполне прозрачным: ты не смог заработать на учебу собственным детям, проникнись же сознанием своей ущербности и великодушия родителей жены. А также сознанием необходимости сделать хоть что-нибудь.
- Для нас это довольно ощутимые расходы, тем более что Стефану тоже…
- Мы очень благодарны вам и Сон, - сказал Трев. Поправился: - Я очень благодарен.
Тесть удовлетворенно кивнул.
- Я думаю, ты можешь внести свой вклад. Денег у тебя нет, конечно. Но у тебя наверняка остались связи…
- Вы знаете, что никто из коллег не имеет права поддерживать отношения со мной.
Не очень-то и хотели, наверное. Дружба с отступником никогда и нигде не считалась признаком лояльности и благонадежности.
- Конечно, - согласился тесть. - Но я уверен, что ты сможешь с кем-нибудь договориться. Коллеги, однокашники, старые приятели, друзья детства… Ты можешь хотя бы попытаться, прежде чем отказываться!
- Кодекс запрещает назначать цену ниже минимальной установленной стоимости. Нарушение Кодекса уголовно наказуемо.
Старый мерзавец. Прекрасно знает, что Тревор не поддерживает отношения ни с кем из старых друзей, что сам он вынужден обходиться без терапии. Ни один из его бывших собратьев не подаст ему руки – в том числе и руки помощи. Столько лет, о проницательный Зигмунд, о неугомонный Фриц! О мудрейшая Мелани, сколько бесконечных лет… Как он вообще выжил во всем этом без терапии?
Кое-как объяснив тестю, что получить скидки возможно только в рамках поощрительной программы для отличников, а Мист таковым не является и вряд ли когда-нибудь станет, Тревор все же пообещал попытаться, хотя бы позвонить кому-нибудь… Он был уверен, что не станет делать ничего такого. Бессмысленно. На этом разговор закончился – и Трев вздохнул с облегчением, в очередной раз подумав, что тесть, сам женившийся вопреки воле родителей, мог бы с большим пониманием отнестись к выбору Ким. Ее мать, очаровательная кореянка, была абсолютно неподходящей невестой для мужчины из касты брахманов. Пережиток далекого прошлого, старые касты продолжали существовать в некоторых уголках мира – а скорее, в головах некоторых людей, державшихся за давно развеянные предрассудки. Когда-то юный папаша Чатурведи сам восстал против родительской власти и древних обычаев. Может быть, дело в том, что смелый шаг будущего отца Ким не лишил его поддержки психотерапевта и возможности продолжать карьеру. Он всего лишь оборвал родственные связи. Трев своим поступком лишил будущего не только себя, но и Ким, и детей.
Старые касты превратились в исторический факт, не более того. Новые касты определяли облик мира, поделенного на психотерапевтов и их клиентов. Возможно, человечество в целом не стало счастливее, но в том, что у отдельных представителей рода человеческого способность к счастью возросла, Тревор Хиггинс имел возможность убедиться сам. Стоило бы сказать - имел счастье убедиться сам, но третье счастье в одном предложении - это было бы уже слишком, не правда ли? Имел счастье убедиться, имел честь приложить к этому свою руку. Сколько успел.
Встречаться с человеком там, где ему больнее всего - и оставаться с ним, и помогать ему жить в этом месте, растворять слезами ледяную коросту мнимого забвения, наполнять жизнью казавшиеся омертвелыми части души. Видеть, как разжимаются тиски на горле, как свободнее поднимается грудь - как человек отваживается дышать глубоко и сильно, как возвращаются чувства... Трев честно не знал, какая работа в этом мире может быть лучше. Может быть, у акушеров? Трев готов был с ними равняться - но не завидовать им. Незачем!
Может быть, если бы жизнь сложилась иначе, лет через десять Трев с отвращением думал бы о повторяющихся, словно списанных одна с другой, историях клиентов. Может быть, он с неохотой приходил бы по утрам в кабинет, без радости прислушивался бы к шагам в приемной. Как любой брак, как и его брак с Ким, его отношения с профессией со временем утратили бы романтический ореол... Но он был все еще влюблен в свою работу, когда ему пришлось выбирать между ней и Ким. Каждый клиент, каждый человек все еще был уникален - и Тревор Хиггинс убеждался в этом каждый божий день, с каждой новой встречей. И он был влюблен в свою работу, к которой был предназначен по факту рождения в касте Тера. Это было как будто обручение в колыбели, увенчавшееся любовью с первого взгляда. Можно было надеяться, что и глубокое супружеское чувство не минует эту пару, но однажды в кабинет Трева - удивительное смешение почти домашнего уюта с аскетичностью - вошла Ким, и через двадцать минут вышла, донельзя смущенная его предложением перенаправить ее к более квалифицированному коллеге. А через месяц они поженились.
***
Следующий день он провел в клинике. Кому выходной, а у кого - смена. Синий комбинезон, оранжевые перчатки, дезраствор, вечный инвентарь: ведро и швабра. Лучшей работы ему найти не удалось. У изгоя выбор невелик, а может быть, Трев просто слишком рано сдался. По крайней мере, все терапевты, с которыми он разговаривал по пятницам под мостом, так или иначе намекали ему на то, что во многом он сам творец ограничений, в которые загнал свою жизнь. Он только усмехался, сначала зло, потом устало. Если честно, ему было все равно, где работать, если не так, как он хотел. Терапевты под мостом и на это обращали внимание, но он быстро переводил разговор на другое - и тут они были бессильны. А если бы не так, если бы человек мог выдерживать всё это в одиночку, то и терапевты никогда никому не понадобились бы. Выдерживать всё это и самого себя в придачу! Как хорошо, когда есть другой, тот, кто рядом - и кого не ранят твои слезы и твоя ругань, кто сочувствует, но не умирает вместе с тобой, и ты тоже можешь оставаться в живых - рядом с ним, в тепле и стойкости его присутствия. Как плохо, когда у тебя есть только ты сам - и те, кто будет болеть твоей болью едва ли не сильнее. Трев сглотнул подступившие слезы и яростно заработал шваброй. Оглянулся, почувствовав, что кто-то наблюдает за ним. Молоденькая коллега с милым именем Дженни Ли - и такими же милыми золотистыми локонами, выбивающимися из-под синей косынки, отвела напряженный взгляд, деланно улыбнулась и заторопилась мимо, ее кибер-тележка с инвентарем, деловито посвистывая, устремилась за ней. И так всегда. Все вокруг. Только и ждут, чтобы увидеть тебя размазанным - тебя, сверзившегося с небес привилегированной касты на грешную землю и не нашедшего себе места на этой земле.
***
Красный сполох перекрыл движение. Скрытые в дорожном полотне сопла выпустили порцию дыма, в котором прорисовались герои рекламного ролика. Толстая девочка, размазывая слезы по мягким щекам, удаляет сообщения из коммуникатора, задумчиво взвешивает в руке пузырек с таблетками… На глаза ей попадается яркий журнал – название неразборчиво – рекламная площадь оказалась невостребованной на этой неделе? – она решительно ворошит страницы и с судорожной улыбкой набирает найденный номер. Кабинет – кресло – бурные рыдания – чуткий внимательный взгляд молодой женщины в неброском дорогом платье. В следующей сцене девочка бежит по парку, озаренному утренним светом, обутая в кроссовки, постройневшая и подтянутая – как они это сделали? – замедляет шаги, заглядывает в коммуникатор… улыбается, гордо вскидывает голову – и бежит дальше, на ее фоне проступает размашистая надпись «Будь здоров! Твой терапевт», картинка тает по мере того, как дымовая завеса рассеивается. Зеленая вспышка – поехали!
Машины рванулись на перекресток, и Тревор последовал за ними. Крутить педали дорогого «Лекса» было сплошное удовольствие. Ради этой поездки ему пришлось существенно пересмотреть обычное меню своего ланча, но оно того стоило: благородные блики на раме, сдержанно сверкающие спицы, элегантный силуэт, мягкий ход. Такие модели оплачивались по спидометру, поэтому большую часть пути Тревор проделал в пыхтящем скрипучем автобусе и только за пару кварталов до цели взял велосипед. Зато - ничего общего с бесплатной «растопыркой».
Да и сам Трев выглядел по-новому, сменив джинсы и свитер на фланелевые брюки и твидовый пиджак, немного старомодный… нет, скорее консервативный: вещи такого класса практически не устаревают. Когда-то такие солидные вещи были ему по карману… Так что нынешнее новое – просто хорошо забытое старое, и это так грустно, что лучше не думать. Но он все же поздравил себя-тогдашнего с выгодным вложением и – вперед, вперед! Что бы ни стояло между Тревом и папашей Чатурведи, он должен хотя бы попытаться обеспечить судьбу сына. Может быть, получится сделать это для Миста. Может быть, сработает и позже, когда подрастет Стефан.
Бывший коллега и друг, пунктуальный и методичный до занудства Флемминг, носил среди приятелей кличку Кант. Говорили, что по нему, так же как по великому философу, можно проверять часы: он приходил в кабинет и покидал его всегда в одно и то же время. Тревор надеялся, что друг не изменился за прошедшие годы. На этой привычке и был построен его план: встретиться как будто нечаянно у входа в здание. Сам по себе солидный, но не новый пиджак не произвел бы нужного впечатления, а вот вкупе с дорогим велосипедом должно было получиться то что надо. Давать просителю намного легче, когда проситель не намного беднее тебя самого. Дают тем, у кого есть, кого не больно видеть. Тех, на кого страшно взглянуть, предпочитают не замечать. Тревор знал, как страшно Теру даже подумать о возможной утрате своего места, своей работы. Он не хотел производить впечатление несчастного, опустившегося человека, даже если сам считал, что ему до этого недалеко. Не напугать – тогда будет шанс завязать беседу и, может быть, все получится.
Но Флемминг-Кант не появлялся слишком долго – скорее всего, он давно перебрался в более престижное и комфортабельное помещение, засомневался Тревор, и о чем только я думал, что не проверил в сети? Впрочем, коллега мог изменить не место, а время – или привычки. Так или иначе, не зря же был проделан этот путь и не напрасно же столько потрачено на дорогу! Тревор отогнал велосипед на стоянку, почти не отрывая взгляда от выхода, и вернулся. Так или иначе – надо проверить. Одернув и отряхнув на себе одежду, он решительно вошел внутрь и поднялся на семнадцатый этаж. Хорошие терапевты годами обсиживают одно и то же место, блюдя стабильность и надежность. Да, его друг был хорошим терапевтом: табличка с его фамилией красовалась на той же двери, как запомнил Тревор, вот только, судя по материалу и дизайну, она успела подорожать раз в десять. Что ж, вздохнул Трев, прикусывая зависть (и не только к заработкам бывшего коллеги), это хорошо. Это значит, что просьба о помощи не будет для Флемминга разорительна.
Он решил отойти шагов на десять назад, чтобы, как только дверь откроется, изобразить непринужденное движение мимо – навстречу, так чтобы коллега не застал его стоящим под дверью. Бывший коллега, старательно напомнил себе Тревор, бывший. А то так недолго и ляпнуть что-нибудь неуместное.
Флемминг – посолидневший и заметно погрузневший, вышел точнехонько тогда, когда Тревор еще пятился на выбранную позицию. Застигнутый на середине маневра, он не успел перестроиться и перенаправить импульс движения, и предстал перед бывшим коллегой в неестественной позе, с гримасой явственного конфуза на лице. Острое желание немедленно исчезнуть с лица земли – или по крайней мере с места преступления – парализовало его на мгновение. Коллега бросил на него взгляд, в котором изумление быстро сменилось ужасом узнавания, а затем – непробиваемо-добожелательным равнодушием. Пока Тревор осознавал свои наблюдения, коллега, загородившись отсутствующим выражением лица, прошел к лифтам. Тревор не двигался, пригвожденный к месту разыгравшейся внутри битвой стыда и гнева. Когда он смог повернуться к лифтам, коллега уже улизнул.
Тревор оставался на семнадцатом этаже еще около четверти часа. Он не отодрал и не сломал табличку, как ему хотелось сначала, не отпинал дверь ногами. Он стоял, прислонившись спиной к стене из псевдостекла, зажмурившись и пытаясь восстановить дыхание. За его спиной тянулись в небо указующие персты высотных зданий, над ними висели пухлые облака, внизу закручивались и пересекались потоки транспорта, дороги людей, размеченные и расчерченные согласно правилам и обычаям. Между ним и всем миром стояла пустота, прозрачная и непреодолимая преграда – на нее он и опирался, пытаясь сделать вдох, еще один, и еще… И так всю жизнь, с тех пор, как впервые взял за руку свою леди. И сделать с этим нельзя было ничего.

***
На террасе, глядя в темноту... Думая обо всем, что случилось за эти двадцать с небольшим часов. А что, собственно, случилось? Ничего особенного, просто жизнь. Ссора с одним сыном, мир с другим, ссора с женой. Так бывает у всех. Даже в отвержении бывшего коллеги не было ничего нового, как и в злорадном любопытстве нынешних… Он задумался, не пора ли уже помириться с Ким, когда она сама вышла к нему, села рядом на ступеньку, посмотрела так требовательно, что уже почти враждебно.
- Трев, мне надо поговорить с тобой.
- Я уже боюсь, - попытался отшутиться Трев.
Ким не приняла шутки, нахмурилась. Как всегда, не выдержала напряжения предварительных маневров, пошла в атаку:
- Я догадываюсь, куда ты ходишь. Не смей этого делать.
Трев опешил. Ни наркотиков, ни азартных игр, ни секса на стороне. На его изумленный взгляд она ответила еще более жестким тоном.
- Если ты нарушаешь Кодекс... Если ты принимаешь клиентов, тебя посадят. От десяти лет, Тревор Хиггинс.
- Невелика потеря, - буркнул Трев. И отшатнулся, на лету перехватив руку своей леди.
– Ты что?
Она ответила: шепотом, чтобы не слышали сыновья в доме, но вполне внятно. Он редко слышал от нее такие слова – а в свой адрес не слышал до сих пор никогда.
Отдышавшись, она продолжила ледяным тоном:
- Мне стыдно за тебя, Тревор Хиггинс. Я выбрала тебя не за твои деньги и не за то, что ты чертов Терри. То, за что я выбрала тебя, не зависит от твоего статуса в обществе. Ты унижаешь меня такими словами. Я с тобой, потому что люблю. И потерять тебя – это потеря. Для меня – потеря.
И Тревор вспомнил, почему он выбрал ее навсегда. Прижал маленькую смуглую ладонь к губам.
- Прости. Это низость, я больше никогда не повторю ее. И… Это не то, что ты думаешь. Клянусь.
- Прости меня. Прости меня.
- Просто скажи правду.
Ким поняла, о чем он. Вчерашние слова ей самой сожгли гортань и губы. Она прикрыла глаза, вдохнула глубоко, сильно, прижалась к нему.
- Вот правда: я - не жалею.
- И я не жалею. А что будет трудно, мы знали.
- Но не так...
- Да, не так. Не попробуешь - не узнаешь, мы только фантазировали об этом. Но ничего. Мы справляемся, мы живем. Я люблю тебя.
Они сидели, обнявшись, дышали вместе, вдыхали тепло друг друга.
- Трев, ты правда... никогда не делал этого?
- Правда.
- Никогда-никогда?
- Никогда-никогда-никогда.
- А по пятницам?
- Это другое. Я просто сижу один на берегу и смотрю на воду. Один.
- Не врешь?
- Леди, я приношу тебе все до цента, неужели ты думаешь, я утаил бы от тебя деньги? Ты бы знала.
- Ну, вдруг.
- Фу.
- Правда-правда?
- Ты узнала бы первая. Клянусь.

Мист вышел почти сразу после того, как она ушла в дом. Подслушивал? Остановился рядом, не стал садиться. Все еще не считал инцидент исчерпанным. Что ж, Тревор тоже не считал.
- Пап, я хотел спросить про эссе... которое пишет Стефан.
- Да?
- Я не понимаю, почему так.
-Что - так?
- Вот это всё.
Подслушивал и тогда? Это вряд ли, решил Тревор. Просто слушал. Просто был рядом - настолько близко, насколько мог себе позволить.
- Что всё, Мист? Давай уж спрашивай, раз собрался.
- Вроде ведь была хорошая идея. Вроде все должно было получиться как лучше. Счастье. Понимание между людьми. Добро. Почему вышла такая... ерунда? Злая ерунда.
Трев вздохнул. Невесело усмехнулся вспомнив, что и младшему сыну в ответ мог только вздыхать. Отец-неудачник - что может быть хуже для подрастающих сыновей? Так не будь неудачником, вспомни, что это был твой выбор - и у тебя все получилось: брак с любимой женщиной и дети в этом браке, и дом, и вся жизнь. Не такая, о какой ты мечтал в юности - но такая, какую ты выбрал сам.
- Все идеальные идеи обречены на такое развитие. Потому что живые люди отличаются даже от самых научных представлений о них. Вспомни историю христианства – «возлюби ближнего своего» и религиозные войны, костры для инакомыслящих и истребление язычников. Вспомни марксистов с их «от каждого по способностям - каждому по потребностям» и те же войны и костры в итоге. Джакарта была прекрасной идеей. Но из живых людей плохо получается воплощение прекрасных идеалов.
- Обидно, - проворчал Мист.
- Обидно... - протянул Тревор. - Обидно - это когда ждал чего-то, а оно не сбылось. Нереальных вещей от реальности лучше не ждать. Мне, скорее, грустно. Очень грустно, что все устроено именно так.
Мист наклонился, прижав подбородок к коленям. Тревор наблюдал за ним, молчащим, собирающим силы для важного. Наблюдал, ждал, боялся. Дышал потихоньку, чтобы быть как можно незаметнее сейчас, когда все решалось там, у Миста внутри.
- Пап, я хочу этого - и мне все равно, буду ли я учиться в Бостонском Пси, или просто... Я хочу сказать... Научи меня, пап.
Тревор сглотнул. И старший тоже... Жизнь, которую он выбрал. Сыновья, которые выбирают его работу. Ремесло, которое он не сможет им передать по наследству.
- Ты все равно не сможешь работать, - осторожно начал Трев.
- Там, в большом городе – не смогу, - с готовностью согласился Мист. Слишком разумная готовность. Он уже рассмотрел этот аргумент – и отмел его. Тревор похолодел. - Пап... Здесь тоже люди живут. Им тоже надо.
- Ты же хочешь на госслужбу, -не то спросил, не то напомнил Тревор. Скорее даже – подсказал, с нажимом, как в плохих телешоу.
- Дед тебя уже поставил в известность? – мрачно хмыкнул Мист. Тревор поразился, как точно он подобрал слова. - Это он хочет. А я не знаю. Терапия нужна для карьеры – и стоит дорого. Не по карману простым трудягам. А они тоже люди.
- О ком ты говоришь? – осторожно спросил Трев. Подростки часто рвутся на баррикады – или в подполье – за абстрактные идеи, и это не лучший распорядиться своей жизнью.
- О моих друзьях, пап. Им точно нужно – и не для карьеры. Просто жить. Понимаешь…
Трев совершенно точно понимал – и гораздо больше, чем Мист. Но благословить сына на подрыв общественных устоев он не был готов, по крайней мере, прямо сию минуту. Он развел руками:
- Да, им тоже нужно, они тоже люди и нуждаются в помощи. И достойны помощи. Но, Мист, за это... ты знаешь – от десяти лет, а тебе дадут и того больше – у тебя не будет диплома. Я не хотел бы, чтобы ты попал в тюрьму. Помогать людям можно разными способами. Можно стать врачом. Полицейским. Спасателем. Пожарным. Можно...
- Папа, я хочу, как ты.
- Я – санитар.
- Ты трус! – Мист выкрикнул это и вскочил, раненый собственными словами, в два прыжка пересек лужайку и скрылся за живой изгородью.
- Мист!
Его торопливые шаги простучали по тротуару и стихли.
Тревор остался сидеть на крыльце, обхватив себя руками за плечи.
Некоторое время спустя он встал, оглянулся на окна дома, на силуэт Ким в окне кухни. И тихо вышел на улицу. Мимо пабов, мимо скверов, мимо магазинов. Мимо чужих домов, мимо чужой уютной жизни.
***
Телефонный звонок. Мягкий голос Ким из автоответчика сообщает, что сейчас никто не может подойти к телефону, затем короткий гудок. Сама Ким подходит к телефону и слушает, склонив голову набок.
- Мистер Хиггинс? – срывающийся тихий женский голос. Не любовница.
- Мистер Хиггинс, вы… Это я, Джен… Ой. Нет. Извините.
Короткие гудки. Тишина. Ким садится в кресло напротив, выключает свет. Она не хочет, чтобы ее слезы увидел кто-нибудь из мальчиков, если вдруг войдет. Минут пять проходит в тишине – и снова:
- Это дом семьи Хиггинс, извините, сейчас никто не может… Бииип.
- Трев, привет, - звучит нарочито бодрый мужской голос, незнакомый Ким. – Извини, так странно вышло. Я… Ладно, что там. Я очень жалею, что так. В общем, позвони мне. И, пожалуйста, Трев, - голос опускается ниже, замедляется, затихает. – Трев, пожалуйста.
И с нажимом:
- Позвони.
Ким в темноте качает головой, закусив губы.
***
Под мостом тихо. От воды пахнет речной травой и рыбой, сырой песок холодит седалище сквозь джинсы. Трев рассеянно отмахивается от комаров.
- Знаешь, Фриц, мои дети… Мои сыновья хотят быть похожими на меня. Не удивительно ли? Как им это удалось? У них на глазах прошла вся моя жизнь неудачника и труса… Фриц?
Легкий шорох, осторожные шаги – крадучись по песку, но пришельца выдает напряженное дыхание. Женщина, молодая. Трев замер, прислушиваясь. Женщина остановилась по другую сторону опоры, опустилась на песок – слышно шуршание одежды, вздох, другой…
- Мистер Хиггинс? Я знаю, что вы здесь. Пожалуйста… У меня есть немного денег. Или я могу отработать за вас смену. Или две.
Она еще крепится, но Трев слышит ее голос, и его собственное горло стиснуто и дыхание прерывается, с усилием он осознает самого себя сидящим по другую сторону бетонной опоры – но он уже знает, сколько слез и боли принесла сюда, к нему эта женщина. И он узнает этот голос: милая Дженни Ли.
- Мистер Хиггинс… Пожалуйста. Мне очень нужно. Никто не услышит. Никто не знает, что я здесь. Ну хорошо, вы молчите… Молчите. Я все равно расскажу. Мы встречаемся с… Вы его не знаете. Пожениться мы не можем, и я забеременела… Ну, вот и пришлось. Я думала, что так будет лучше. И все говорили, что так будет лучше. И мать говорила. И Том говорил. Я думала, они лучше знают. И я… Но теперь я просто не могу спать и… Понимаете, мне очень… плохо.
Трев разжал зубы, не открывая глаз, прикоснулся к прокушенной ладони. Глубоко вздохнул, уперся затылком в бетон опоры.
- А психолог там, в гинекологии, уговаривала оставить. И я теперь не могу к ней. Понимаете… И я не могу жить…
Мельком подумал, что Фрейду бы понравилось: клиент не видит его, он не видит клиента. А вот Перлз бы не одобрил. Впрочем, учитывая обстоятельства… Он оглядел себя, провел руками по лицу, по бедрам, сцепил и расцепил пальцы. Вот он здесь, осознает себя и готов присутствовать. Вздохнул еще раз, почти неслышно откашлялся.
- Вы хотите поговорить об этом?