[homovivo]

Глава о беспокойстве
(или Глава о безумии царя)


Жители Аттана любят деньги, а деньги любят счет, огонь любит масло, а масло стоит денег – потому еле теплились редкие огоньки внутри городской стены. Тем ярче сияли над городом и над каменной равниной вокруг него белые звезды, тем чернее лежала на земле ночь. Эртхиа был благодарен тьме: если не знаешь, остается ли хоть что-нибудь от видимого мира, когда ты закрываешь глаза, то лишний раз и моргнуть боишься… А сейчас как будто и расточаться нечему, всё и так утратило видимые черты и покоится во тьме, недоступное взору, как в материнской утробе.
Говорят, сердце не устает любить. Насовсем, может быть, и не устает. Спроси кто, не хочет ли Эртхиа отказаться от своей непомерной ноши – дальше ему не жить. Нечего искушать царя, и без того несладко ему!
Когда мать растит дитя, может отдохнуть, поручив его бабушке, нянькам, сестрам. Когда мастер создает звонкую дарну, может отложить дощечки и инструменты, дать отдых усталым рукам. Для обыденной работы, для мелочей есть у него ученики и подмастерья.
Даже поэту порой дает передышку нахлынувшее вдохновение.
Эртхиа был у своего Аттана один – и боялся отвести любящий взгляд, и боялся утратить любовь.
Ночью поднимался на башни дворца и смотрел в темноту, ничего не видел, кроме редких желтых огоньков внизу и множества белых светил над головой, но слышал тонкий скрип калитки, женский стон с плоской крыши, укрытой густыми кронами, шелест листвы под налетевшим ветром, мычание волов из караван-сарая – и убеждался, что мир его, его Аттан, его возлюбленное царство существует и тогда, когда невидим его глазам. Может быть, ему только кажется, что он слышит эту жизнь? Об этом царь думал, спускаясь по винтовой лестнице, и не знал, как проверить. Затаив дыхание, с закрытыми глазами входил в спальню, пытался по звуку дыхания и запаху притираний узнать, с которой из жен ночует сегодня, узнавал, радовался… И снова пугался: а жива ли Рутэ, когда он не чувствует ее аромата? А не сам ли он придумал тепло от ее дыхания на своей щеке, не сочинил ли, как сочиняют песню, ее сонный шепот?
И падало сердце, и в горле набухал ком.
И не было решения, не было ответа, и он знал, что никогда не будет.

Утренний свет проник сквозь тонкую преграду век, подсвеченный кровью, зажег тревогу в душе: открою глаза – и что вокруг? За стеной плещет вода, звенит в серебряных желобах, диковинные птицы в клетках, развешанных на деревьях сада, приветствуют солнце, Эртхиа силится вспомнить: когда он пришел в мертвый Аттан, были ли клетки пусты? Ведь некому было кормить певцов, они умерли в клетках, если их не выпустил кто-нибудь, способный думать о певчих птицах, когда вокруг умирают люди… Значит, если сейчас птицы в саду поют, то кто-то послал птицеловов, кто-то принес с базара, кто-то насыпал зерен в кормушки и налил воды? Которое уже утро он думает об этом – и не находит ответа, который бы его успокоил. Ведь может быть так, что кто-то из слуг уцелел и кормил птиц? И когда Эртхиа вошел в свой мертвый дом, птицы пели в клетках? И сейчас поют – и, может быть, только вчера он упал во дворе, изнемогший от горя, и сейчас откроет глаза и увидит все то же…
Но тело говорит ему, что не каменные плиты, а мягкие одеяла расстелены под ним, и подушки ароматны, и рядом мерно дышит его жена, живая лежит рядом с ним, не там, в усыпальнице – завернутая в погребальные пелены, - нет. Здесь. С ним. Живая. Эртхиа осмеливается дотянуться рукой до ее пальцев и из последних сил удерживается от того, чтобы вцепиться в них, как вцеплялся в песок, когда волны уносили его в бурное море, там, в прибое, у острова в неведомом краю… Это было на самом деле – и Эртхиа вцепился душой в воспоминания, и вздохнул с облегчением: это было на самом деле, тогда еще мир был целый и сам по себе, и Эртхиа не держал его весь на кончиках пальцев. Отдышавшись, он смог наконец открыть глаза и посмотреть на жену. Та самая Рутэ, степнячка, лицом была бы подобна полной луне, если бы у луны мог быть такой жаркий румянец и такой серьезный взгляд.
- Страшный сон увидел, ото? – заботливо спросила она, натягивая одеяло на плечо царя. – По утрам еще холодно, а ты нездоров. Побереги себя, останься подольше в постели.
Эртхиа благодарно прижался к ней и сам удивился: как дитя. Не был он никогда таким со своими женщинами, что же с ним сделал навязчивый морок, выпил душу, измотал.
- Красавица моя, - зашептал ей в волосы, - останусь с тобой.
А сам задумался: ни волоска седого в ее косах, кожа гладка и душиста, как будто время течет, ее не касаясь. Как это может быть? Разве так бывает с живыми настоящими женщинами? Может быть, это его взгляд удерживает юность возлюбленной, может быть он сам создает этот образ?
Рутэ вздохнула, отодвинулась от мужа.
- О чем ты думаешь все время? Ведь все спокойно в царстве, и соседям не до нас… Чем изводишь себя?
Эртхиа согласно кивнул:
- Не может быть в царстве все спокойно, не бывает таких царств.
- А мне кажется, уже пора позвать врача.
Эртхиа изо всех сил рассмеялся:
- Я поздно лег вчера, не выспался еще.
- И вчера. И до того. И раньше.
- Женщины! – рассердился Эртхиа. – Что знает одна, то известно всему дому. Хочешь, чтобы я доказал тебе свою силу? Хорошо же! Иди сюда.
Рутэ с силой выдернула руку и встала с постели.
- Ты меня с кем-то перепутал, ото. Я из рода Гадюки, принуждать меня не смей.
Накинула одежду и ушла, сердито шлепая босыми ногами.
Этого я точно придумать не мог, думал Эртхиа глотая слезы. Что со мной? Может быть, этот морок случился раньше? Может быть, в самой долине Аиберджит мой разум сбился с пути и кружит с тех пор в стране кошмаров? Может быть, не было хассы, не было путешествия за край света, все живы и благополучны и знать не знают о бедах, примерещившихся мне, и только я один мечусь между сном и явью… Он уже думал так, и не раз. Он был бы рад остановиться на этой мысли – на любой из своих мыслей. Был бы рад удержаться хоть за что-нибудь. Хотя бы за то, что он никуда не уезжал из Аттана и никогда не возвращался в мертвый город, в мертвый дом.
Но когда он вышел в сад, чтобы по своей привычки начать день возней с детьми, все его жены были там, и сердце сбилось. Ханнар с младенцем была здесь, и маленький Ханис при ней. Рутэ настороженно смотрела на мужа, но видно было, что своими переживаниями, каковы бы они ни были, ни с кем она не поделилась. Ее и Дар-ри-Джанакияры дети сидели вместе: матери подружились, дружили и дети. Ничего, что Эртхиа не мог вспомнить, какую свадьбу справил с Атарикой Элесчи. Это ничего, ничего, он был рад видеть ее в своем доме, женой и царицей, с малышом на руках. Но Хон И-тинь здесь не могло быть, Эртхиа даже имени ее не должен бы знать, лица ее…
Хон И-тинь была здесь.
И кого-то не хватало. Только Эртхиа так и не смог понять, кого - ему пора было в Дом Солнца, как всегда, вершить дела государства.