[homovivo]

Телефонная будка

Тогда я понял, что мне надо что-то очень важное про себя объяснять, чтобы быть понятым. Для меня это очень важно. Когда меня не понимают, принимают за кого-то другого, я чувствую себя странно. Эй, вы с кем сейчас разговариваете?
Поэтому раз за разом мне приходится объяснять, что я не это, и не это, и не то. И тогда я сам начинаю терять себя: кто же я, если я не это, не это, не это?
Однажды в большом паломничестве я разговаривал со священником.
Нет, вы представьте себе, я еще и католик. Всё не как у людей, ну прямо в точности как мама говорила: у всех дети как дети, а ты...
А я...
А что я? Я вот он весь, откровеный, в меру отважный, в меру робкий. Врать не люблю, но не всегда решаюсь сказать правду и потому молчу. Но в том паломничестве мне было важно быть услышанным, быть понятым. Я хотел быть там весь, а не только своими вежливыми и приемлемыми для общества частями. Поэтому я говорил.
- А когда ты моешься в душе, ты испытываешь отвращение к своему телу?
- Нет...
Это тело - оно совсем не про меня, как костюм зайчика с затянувшегося утренника. Мне трудно выглядывать из него и сообщать о себе миру и людям. Но отвращение - это слишком сильно сказано, и потом, отче, ведь мне его дал Бог?
- А ты можешь выйти на пляж топлесс?
- А... эмм... Нет.
Но я ведь понимаю, отче, что это... Что я выгляжу вот так. Не так, как надо. Это не будет то, как я хотел бы выглядеть на пляже. Это будет совсем про другое, про кого-то другого, не про меня. Меня еще больше не будет видно!
- А вот если бы ты действительно была транссексуалом, ты бы чувствовала отвращение к своему телу и не стеснялась бы выйти на пляж топлесс.

Год спустя мы встретились снова, на той же трассе Лида - Будслав.
Между встречами я успел позвонить на телефон доверия, я об этом отдельно расскажу.
Так вот, мы встретились снова, на том же асфальте, мы шли в том же направлении, и я сказал, что мне было очень тяжело пережить этот год.
- Я не думал, что это у тебя серьезно, - ответил он. - Я думал, ты начиталась. Сейчас много про это пишут.

Асфальт расточился под моими ногами, я повис в пустоте. Я еле дожил до утра однажды, где-то через неделю после того, как вернулся из паломничества. Я вышел в темноте на перекресток - тогда не было мобильных телефонов, по крайней мере, ни у кого из моих друзей их еще не было. Не было и у меня. И домашнего телефона там, где я жил тогда, тоже не было. Но на перекрестке, на пересечении двух маленьких улочек, укрытых старыми липами, стояла телефонная будка. Это был старый район, рядом с пустырями и заросшим оврагом. Там было небезопасно гулять по ночам. Но мне было опасней дома, в одиночестве. Я не был уверен, что дотерплю до утра. Нет, я не планировал самоубийства - пока еще не планировал. Но боль была так сильна, настоящая боль в груди, посередине, такая горячая и острая, так сильна, что я не мог уже ее выносить. Я был почти готов избавиться от нее любым способом. Мне казалось, что я и так уже умираю. Просто от боли.
Тогда я нашел бумажку с записанным на всякий случай номером телефона доверия и вышел на перекресток, к телефонной будке. Не самое подходящее место для разговора с психологом, конечно. Но другого места не было. Глубоко за полночь в моем городе мне больше негде было искать... Здесь я останавливаюсь и спрашиваю себя: чего я искал? Утешения? Поддержки? Или мне просто надо было пожаловаться на боль? Быть услышанным? Быть замеченным? Получить подтверждение того, что я есть?
Мне ответила женщина. Я не знаю, как ее зовут, не знаю, сколько ей было лет, как она выглядит, кто она вообще и как оказалась на том конце провода.
Я сказал ей, что не могу говорить о себе в женском роде. Не могу думать о себе как о женщине. Что я старался. Что я вот недавно вернулся из паломничества, что сейчас я одет в юбку и блузку, и это - да, красиво, я понимаю, что это красиво, у меня красивая женская фигура, и если смотреть снаружи, эта одежда мне идет. Но это не про меня. Это не я.
Я сказал, что мне очень трудно, я не могу выносить это и не знаю, что мне делать. Я не хочу становиться нормальной женщиной, но я не знаю, как мне быть, и мне так больно...
Я говорил, и тут связь оборвалась, но только с моей стороны. И она стала звать:
- Девушка, девушка! Алло! Девушка, я вас не слышу!
В ее голосе было настоящее беспокойство. Но мне показалось, что она не слышала меня гораздо раньше, чем заметила это. Я положил трубку и пошел домой - через перекресток под липами, в длинной юбке в складку и белой блузке, темной ночью, один.
Я не помню, что я делал потом. Просто сел и сидел. Потом уснул.

А он мне: я думал, ты просто начиталась.