Времени здесь нет, кроме как в нас самих.
Глотать мне эту горечь, пока не привыкну к ней, пока не растает, пока в горло не польется жизнь моя сама собой, а не как сейчас. Не давиться ею в изумлении: кто ж так все подстроил? Мало мне, что друга моего она любит, так и прежний жених ее - не забыл, не у другой пригрелся. А тут вот, у меня гостит, помощи ждет, чуда алкает. От меня. Гляди ж ты, некому в этом мире больше чудо ему сотворить.
Времени здесь нет - изболит душа, истончится сердце, а ни морщинкой на лице не отразится сие. Горе мне, горе. Против Видаля я бы встал - да и стоял, и Видаль это знал, и шуткой про то поминал. А было бы не шуткой - я, может, и отошел бы в сторону. Но он жартовал. И не видел, что насквозь понятно все про него и про Ганну, был бы интерес понимать.
У меня был интерес. Я стоял против него и сдаваться - пока крепкое слово между ними не сказано - не собирался. Но против этого... Против увечного, ради нее приговорившего себя сперва к одиночеству в безвестности и нищете, а после - к чуду... Разве встану я? Когда б такое можно было - встал бы. Но нельзя. Совсем нельзя.
Но когда б такое было можно... Но когда такое будет можно. Когда? А вот тогда.
Когда чудо ему - исполнится. Когда пойдут глиняные ноги, когда поднимутся глиняные руки, когда увидят мир глиняные очи. Разве бывает такое?
А вот и поглядим.