- Ты слепи сначала, а там подумаем, - ответил мне гость мой. Понял уже, что я не чудотворец ему и нет у меня для него спасения такого, чтоб раз – из рукава выдернуть. Подумаем, гляди-ка. Это уже другой разговор был, и мне он больше понравился. Хотя что уж там – я в это дело ввязался сам.
Первого мы зарыли в овраге. Трава уже пронизала почву тонкими белыми корешками, они трещали и рвались под лопатой, и было жалко своей работы – и той, и этой. Ликом голем был кривоват, да не в этом дело. Уже когда я слепил воедино части – помрачнел Петро, руки опустил. А был он мне важный помощник. Мне ходить и смотреть, пока свет – вот и научил его глину бить, колотить, мять. А ночью костер во дворе разведем – и леплю его по кускам. Руку, ногу, другие… Плечи, грудь. Голову – как, говорю? Я ж не такой художник, чтобы вот прямо всю твою персону как есть отразить. Как-нибудь, отвечает. Уж постарайся, чтоб дивчина меня узнала. Уж постараюсь, говорю.
Но про дивчину задумался.
Ты, говорю, Петре Юхимовичу, чай и жениться собираешься?
- А как же! Непременно собираюсь, обещал.
- Тогда, Петре Юхимовичу, не об лице нам надо переживать.
Тут-то мой Петро Юхимович и застыл с раскрытым ртом, а краска ползла на лицо, как будто свекольным соком его облили.
- Да чего ты? Купаться ходили – не прятался.
- То купаться. А то ты пялиться будешь, разглядывать. Не дети уже.
- Нет, дело твоё. Но как без этого жениться? – сам над ним усмехаюсь, а сам чувствую – лицо пылает, хоть в воду макай. От того пуще на словах веселюсь: - Могу и без тебя обойтись. Не хочешь снимать штанов – я у себя подсмотрю. Больше все равно не у кого.
Плюнул Петро, взобрался на тележку свою и покатил со двора. Посмотрел я ему вслед, но остался. Далеко не укатится – далеко катиться тут некуда. Сам перехода не найдет. А захочет с края земли во Тьму сверзиться – ну что ж, может, оно ему и слаще, чем думать о глиняной елде. Вот ведь что с людьми происходит: уехал заработать на счастливую жизнь – и не заработал, и жить уже нечем.