И девочка-сфинкс. Я хотел котенка-плюшку? Я получил свою плюшку от Мироздания, а что лысая и страховидная, так этим нас не испугаешь.
Просто вчера позвонила Ника и говорит: помнишь, ты хотел котенка сфинкса? - ждет тебя.
Дождалась, принцесса, чо уж.
Серая, с розовым пузиком и зебровыми полосками на ногах, глаза косые и сощуренные, моська в узорную плиссировку - страшнее милее не бывает. Ласковая - не убежишь и не спрячешься.

---

Человек, которого нет - 28

Харонавтика: сессия №21, 20.06.13, «В желтой жаркой Африке…»

- Не хочу никаких ужасов, никаких подвалов… Хочу чего-нибудь хорошего. Хочу Африку.
Так он начал разговор 20 июня. Прошло почти два месяца с первой сессии «про Африку», и в эти два месяца он прошел еще одну область ада и действительно устал.
М. улыбнулась в ответ:
- Мы же не знаем, где точки входа. Не можем предсказать, куда попадем в этот раз.
Но он уверенно сказал, что может пройти в Африку от того куста с большими листьями. И как только сказал, почувствовал, что его ноги полны энергии и силы, готовы бежать - и почувствовал сильное тепло вокруг, и на лице выступил пот. Он чувствовал, как это происходит, чувствовал, как выступают капли на лбу.
Он спросил у М., и она подтвердила, что температура в комнате не изменилась.
- Ты бегаешь теперь? У тебя есть опыт тела, прямо сейчас. Можешь вспомнить, как это?
Он заулыбался, а М. предложила «поменять» высокую траву вокруг тропы на кусты. Его улыбка стала еще шире, он сказал: там не только кусты, там и трава такая... Высокая. Кажется, сказал он, земля там другого цвета, желтее. И это была как будто другая местность, чем в прошлый раз. Там было светлее, и просторнее – тропа пролегала по открытому пространству, заросшему высокой, очень легкой, светло-желтой травой. Высохшей? Ему привиделись ноги – бегущего человека, перепрыгивающего через промоину на тропе. Высокие коричневые ботинки, толстые темные носки, загнутые поверх берцев. Загорелые ноги, шорты до колен. Это выглядело так, как будто он наблюдает со стороны. Он не видел лица бегущего, только место - поворот и спуск тропы с промоиной посередине, и светлую траву вокруг, и ноги в ботинках, так цепко проходящие этот изгиб. Он не понимал, почему «смотрит» на кого-то другого и кто, собственно, этот другой.
- Следи за «отверткой», - сказала М., – и смотри на свои ноги.
Но у него не получилось. Он снова боялся, что фантазирует, и останавливал себя. В конце концов, смущенный, он оставил попытки, отвлекся, стал думать о том, что дома не получается навести порядок, потому что слишком много всего… Это привело его в сильное раздражение.
- О чем ты думаешь? – спросила М.
- Думаю о том, что мне тесно.
- Тесно?
- Много вещей, и я не могу навести порядок...
Он имел в виду – тесно дома. Они недавно съехались с партнером, и Лу еще не удалось обустроиться так, чтобы было так же комфортно, как одному, но вдвоем. И все-таки в этом «тесно» было какое-то непонятное раздражение, не ложившееся на его отношение к тому, что сейчас дома. Ему было именно тесно, как будто даже повернуться негде.
- Подожди. Ты это очень интересно сказал. Каким-то необычным тоном. Необычным для тебя. Тесно?
Когда М. спросила, он понял, про что это было это слово. Понял с такой прямотой и внезапной очевидностью, что опять испугался фантазий. Но до того, как успел испугаться, увидел картину настолько отчетливо и ясно, что непроизвольно сорвалось грубое слово. Он боялся внятно описать картину, но видел ее совершенно ясно.
- Там… кровати. Так: рядами, ровно, - он показал руками два ряда. - Длинное помещение, и кровати рядами.
М. посмотрела на него и осторожно сказала: есть такое слово – «казарма».
- Ну, не то чтобы прям так…
Это был вид изнутри - длинный дом, светлые стены, не крашеные. Золотистый цвет дерева. Крыша на два ската, как будто плетеная или выложенная из больших листьев. Ее поддерживают столбы, похожие на оструганные стволы деревьев. По периферии видно нечетко, взгляд направлен в сторону двери, она справа, но довольно далеко. Между ним и дверью - ряд железных кроватей, ровно и одинаково заправленных, одеяла светлые, «верблюжьего» цвета. Слева еще ряд кроватей, таких же, параллельный. Между рядами проход. Судя по тому, что он видит, он стоит близко к проходу, в правом ряду. Там, дальше, после двери - ряды кроватей продолжаются. Много света, солнце падает в дверь, в маленькие окна, и радостно. Но тесновато, да.
И он шарахнулся от этой картины, потому что она была совершенно отчетливой и однозначной, и он не был готов верить тому, что видел.
С этого момента он едва удерживался, чтобы не заснуть. Как будто все, чем он мог ответить на вопросы, задаваемые М., это сон или головокружение. Ему казалось, что он проспал половину сессии. М. предложила ему встать и пройтись – он с неохотой поднялся, прошел взад-вперед по комнате, попрыгал на месте, попил воды. Сердился на себя, что тратит время зря, а надо… Надо смотреть и узнавать новое.
- Возможно, это сопротивление, - предположила М. - Возможно, ты настолько боишься фантазировать, что блокируешь все вообще, всю мыслительную деятельность. Попробуем зайти с другой стороны?
Он заинтересовался: как это можно сделать?
- Я заметила, - сказала М., - что точки входа у тебя мы находим через сильные телесные ощущения. И, например, мы можем попробовать бег, еду, секс.
Он успел еще подумать, что уж лучше про бег - потому что на самом деле его очень, очень интересовал секс. И тут началось… Он принялся смеяться совершенно неудержимо, краснея, как школьник.
Он закрывал лицо руками, сгибался и прятал лицо в коленях, что только не делал. Он хохотал и хихикал, попеременно и одновременно, никак не мог остановиться.
Он попытался сесть, положив ступню одной ноги на колено другой, но не хватило растяжки. То прятал лицо за ладонями или в колени, то пытался развалиться в чересчур откровенной позе - и покоя между этими крайностями не было, и в них тоже не было покоя.
- Сколько же там… энергии! - удивился он. – Это же про секс. Нет, я знал, что… Но чтобы оно вот так сейчас развернулось? Вот именно так? Ну, я слышал, что сексуальное напряжение может сливаться смехом, но настолько…
И так он смеялся и вертелся, а потом стал дышать... ну, как потом сразу дышат, когда надо отдышаться: тяжело, глубоко и довольно, и радостно, и голова слегка кружилась, и слабость в ногах…
- Ничего себе - смущенно сказал Лу. – Спасибо, что смехом отыграл.
- Ничего страшного, если бы и не смехом, меня это не смущает.
- Я предпочел бы обойтись без откровенных сцен. Но сколько энергии там заряжено, ничего себе!
- Да, - сказала М. - Какое-то совершенно бешеное количество энергии. Но это не похоже на разрядку, когда энергию слили – и нет ее. Это как будто высвобождение доступа к ней.
Он улыбался.
- Всё получилось. Знаешь, такая светлая радость – «всё получилось». Не просто про этот… эпизод. Но получилось - вообще, что-то очень большое, важное и... неожиданное, невозможное даже, пожалуй. Ну, по крайней мере, шансы были нулевые, по предварительной оценке. И, похоже, я сам не верил, что может так быть... Но всё получилось.
- Ты знаешь, о чем это?
- Я предполагал, что мы познакомились именно там. Ну, кажется, так и было. И я был уверен, что с ним ничего не выйдет. А вот же…
Он «проспал» около шестнадцати из пятидесяти пяти минут этой сессии. Он не смог записать ее в тот же день, слишком волновался, слишком сдерживал волнение. На следующий день он провел около пяти часов в попытках записать отчет. Он улыбался.

Записки сумасшедшего: Носки и ботинки

Было кое-что в этой сессии, что всерьез беспокоило меня. Вот как раз эти ботинки, носки, шорты. К несчастью, незадолго до того мы посмотрели один фильм – старый, шестидесятых годов, совершенно ужасный со всех сторон. Когда-то давно она видела кадры из этого фильма: врачи в противочумных костюмах с чемоданчиками в руках идут, а за их спиной пламя пожирает хижины маленького селения. Все, что нужно, чтобы здорово напугать ее. В порядке разбирательства с ее страхами я решил посмотреть этот фильм, просто чтобы больше «не висело». Посмотрели.
Там был эпизод с уцелевшими нацистами в дебрях Африки, с секретной лабораторией, где производится бактериологическое оружие. Там охрана и вообще все рядовые ходили в шортах и в высоких ботинках, кажется, тоже с завернутыми носками. Да что там, всякий может пойти и посмотреть – это фильм «Комитет 19-ти».
И вот я – еще в сессии, когда увидел шорты, ботинки, носки, решил, что я из фильма их копи-пастом в свои «картинки» позаимствовал. Из-за этого и отмахивался, упирался, не хотел смотреть пристальнее: не верил себе.
Долго потом думал об этом. Размышлял: конечно, шорты, что же еще и носить в Африке-то? Логично и естественно. Но помнил про кино и уличал себя в самообмане. Единственное, что оставляло какую-то надежду, это цвет ботинок: в фильме были черные. Но мало ли? Вдруг фильм черно-белый, цвет и не разберешь. Пойти посмотреть, как оно там на самом деле, духу не хватало.
Так прошло несколько месяцев. Как-то раз я выглянул в интернет в поисках информации о жизни Фредерика Перлза в ЮАР. И увидел фотографию, на которой он запечатлен в форме южноафриканской армии: он служил военным психиатром во время II мировой. Униформа: рубашка с коротким рукавом, свободные шорты, толстые гольфы, ботинки, правда не такие – но «такие» распространились в шестидесятых. Это я узнал уже в процессе поиска изображений униформы ЮАР в более позднем варианте. Я сразу нашел униформу 1942 года – ботинки до щиколотки, к ним носили краги, гетры или обмотки. Так что эти «гольфы» на самом деле, видимо, гетры. А вот и ботинки времен «войны в буше» с 1966 по 1989 - высокие, темно-коричневого, почти шоколадного цвета. А шведские ботинки в 1964 были цвета скорее рыжего и с квадратными носками. Однако берцы и тех, и других казались несколько… коротковатыми. Кто знает, может быть, это влияние нынешних представлений, но те ботинки, что мне привиделось в сессии, были несколько выше.
В конце концов я обнаружил «коркораны». Одиннадцать пар шнуровочных люверсов. Впечатляющая высота. Коричневый цвет, глубокий и не слишком темный. Производятся с 1942 года, а в 1954 году армия США полностью перешла на черную обувь, и остатки готовой обуви… Ну, перекрашивали и выдавали до начала шестидесятых. Как знать, может, и нам там хватило? Да списанная южно-африканская униформа в придачу? Или похожая на нее униформа охраны заповедника? Мало ли что могло быть – если было. Все это только предположения, только домыслы. Я это очень хорошо понимаю.
Дело не в этом. Дело в том, что год спустя после той сессии, когда я «увидел» коричневые высокие ботинки и подвернутые толстые гольфы поверх них, я все-таки собрался с духом и посмотрел еще раз тот эпизод из фильма, где охранники секретной лаборатории ведут задержанного по коридору. Фильм цветной. Униформа у них там зеленая. Ботинки черные. Гольфы белые.
Может быть, я все-таки попробую еще разок посмотреть на бегущего? Как-нибудь потом, в одной из следующих сессий… Теперь я точно знаю, что он не из того кино.

Записки сумасшедшего: Другие тропинки

Вот еще кое-что, успокаивающее не меньше, чем история с передним сиденьем моего авто.
Я хорошо помню ее детство. Я помню, какой огромной радостью был для нее велосипед. Единственная «физкультура», которая ей удавалась - и которая доставляла безмерное удовольствие. Движение, полет, ловкость и ладность. Все остальное просто не складывалось. Но этого было не отнять.
Пару лет назад я приобрел велосипед. Все ожило: та же радость, то же ощущение полета. Я не сразу заметил, что после велосипедной прогулки возвращаюсь довольный, гордый и... слегка «размытый». Как будто не очень отчетливо себя ощущаю. Как будто я не совсем я. Или не только я.
Потом я увидел это непосредственно в процессе: я лечу сквозь мелькание золотого и зеленоватого от листвы света по дорожке в парке - и чувствую себя ребенком, чувствую себя девочкой-подростком... Много радости и свободы, и почти транс от размеренного движения ног и чередования света и тени. Ребенок. Удивительно, как пакуется информация в теле, как легко распаковывается, если воспроизвести стимулы, подходящие, как ключ к замку.
Точно так же я помню отвращение, которое она испытывала к бегу с тех пор, как повзрослела. В детстве-то все здоровые - бегуны.
Но с тех самых пор, как стала девушкой, она не бегала никогда (кроме уроков физкультуры в школе и спортивных пар в университете, но разве это задышливое ковыляние из-под палки считается?). И как будто даже забыла, как носилась все лето напролет по тем же тропинкам в парке, когда не каталась по ним же на велосипеде. У нее была игра: она была конем, быстроногим скакуном, мустангом... Когда-то давно, в детстве.
Потом перестала.
И когда снова пыталась бегать - это было уже «для похудения» и «для физкультуры», и это было, во-первых, неинтересно, а во вторых - тяжело, обременительно и неудобно. И никакого удовольствия, совсем.
Долгое время я оставался в убеждении, что я бегать не люблю. Все, чего я не помню о себе самом, я учитываю по ее памяти и привычкам. Так я долго был уверен, что люблю яблоки... и не люблю бегать. С яблоками я закрыл вопрос несколько лет назад. Отвращение к бегу продержалось дольше. Буквально еще в том году я был уверен. В самом начале весны, когда было еще прохладно, я решил, что надо все-таки попробовать. Физкультура, здоровье, все дела. Я вышел в парк возле дома и побегал немного по дорожкам, где и все бегают, в спортивном костюме и кроссовках. Один раз. Минут десять. На большее меня не хватило, больше я не пытался.
Где-то в начале того лета - сейчас посмотрю по записям, чтобы быть точным - нет, даже раньше, 28 апреля, я впервые попал в своих воспоминаниях в Африку, и увидел и почувствовал себя бегущим по лесной тропе, сильным, азартным, усталым и довольным. Лес был жаркий, слегка душный, густо-зеленый, лиственный.
Через месяц, 1 июня я был в лесу, и там пришлось немного побегать по тропинками и мимо них, и я почувствовал какое-то хмурое и азартное удовольствие в том, чтобы носиться по кустам, избегая ожидаемых маршрутов. Неделю после этого я думал о том, что мне бы очень хотелось побегать по лесу. 10 июня с утра я не смог устоять перед искушением: зашнуровал легкие летние берцы и вышел на тропу в парке возле дома. И начал бегать, с каждым днем все больше удивляясь, что вот опять встаю и выхожу из дома, и получаю столько удовольствия. И это совсем другой бег, чем быть лошадкой... Я продолжал бегать все лето, стараясь вставать пораньше, пока не жарко, но еще и потому, что именно рано утром солнце стояло над тропинкой на правильной высоте, и лучи пробивались сквозь ветки под правильным углом, и роса на траве испарялась, создавая влажную, слегка душную и полную травяного запаха атмосферу под деревьями... И это было именно то, что нужно. Я бежал по узенькой тропинке сквозь заросли пустырника, крапивы и полыни, под зелеными арками склоненных ветвей бузины и молоденьких ясеней, и это было как будто не здесь. И это было настолько правильно и хорошо, подходяще, что я снова и снова, все лето выходил из дома утром, чтобы пробежаться по этой тропинке под деревьями. Понемногу, потихоньку, перемежая бег быстрой ходьбой, но каждый день.
Я продолжаю это делать и теперь. Мне категорически не бегается по асфальтовым дорожкам. Я не хочу даже думать о кроссовках - мне подавай берцы и камуфляжные штаны с карманами. Я перестал было бегать в начале осени, когда похолодало, но немедленно возобновил это занятие, купив теплый жилет, камуфляжный, конечно.
Как-то раз я бежал по тропинке и думал о том, что вообще-то осень довольно теплая, погода еще позволяет кататься на велосипеде, и можно было бы завтра... Но сразу стало ясно, что я лучше пробегусь.
Это настолько мое... И настолько неожиданно и поперек всего, что я думал до сих пор. Само по себе, одно-единственное, это ничего не значило бы. Но сложенное с остальными кусками разрозненного паззла эта деталь тоже успокаивает. Я, кажется, нашел еще часть себя, того самого себя, который так долго был спрятан и забыт.

Харонавтика: Сессия №31, «На кого я работал?»

Он снова спрашивает: «На кого я работал? К кому или к чему испытывал такую преданность? Мои основания, мои опоры, что это? Кто?»
Что насчет учебы? Работы в Чили? Предыдущей работы? Не с неба же он упал туда, в Вальпо...
В этом месте - пустота. Он сказал бы «белое пятно», но там пустота. Сквозь нее иногда дотягивается… даже не звук, едва слышное эхо – тогдашняя вера, тогдашние убеждения. Но этого так мало, так непонятно. Лу прислушивается с опаской: будет ли он сегодняшний согласен с тем, что - если - сможет там обнаружить? Это тревожит.
М. сказала, повторяя его вопросы - что ты так защищал?
Туман. Как всегда, когда он пытается посмотреть на это прямым взглядом. Туман, ослепление, дезориентация. Скольжение по спирали в безвозвратную глубину, в себя, но так глубоко, где его самого уже и нет.
Он думает: ну надо же, а на вопрос «на кого я работал» - отвечать, получается, вообще нельзя. Даже самому себе теперь не сможет рассказать?
Потом туман прошел, появилась ясность - и пустота. Нет тумана, как будто все прозрачно, и там ничего нет.
И следом – тоска.
И горе от того, что он даже не может знать, о ком тоскует. Он думает о них - и не знает, о ком. Не помнит ни имен, ни лиц, ничего. Есть только тоска по ним. Чувство потери. Потери братства. «Мне так их не хватает».
Он говорит: «Я еще не готов смириться с тем, что я их никогда не вспомню. Но уже понимаю, что, наверное, придется». Плачет.
«Я их уже не увижу...»
Это было как будто одновременно там и здесь, и оно звучало по-разному. Здесь - просто тоской и потерей, там - одиночеством, покинутостью и гибелью.

@темы: человек, которого нет

---

@темы: Вальпараисо forever

---

Человек, которого нет - 27

Харонавтика: Сессия №19, "Профессионал" - 07.06.13

Он пришел в тот день с простым и прямым запросом: ресурс, Африка, учеба и умения. Они обсудили это и согласились с М. в том, что не могут знать, где окажутся. Что активизируется на этот раз, что с чем связано в его призрачной памяти, неизвестно. Поэтому маршрут заранее непредсказуем. Они так много всего уже раскопали, так сильно раскачали всю систему – что угодно может откликнуться на что угодно.
Он сказал: «Я все еще удивляюсь, как инсталлируется в тело эта информация. Как телесные реакции приходят – непонятные и неопознаваемые. Здесь, в сессии, можно только замечать и запоминать. Фиксировать. А потом эти состояния и реакции разглядываешь уже из спокойного состояния и холодеешь от понимания того, что это было. На что это похоже. С чем связано. И самое главное: здесь такого опыта не было. Сто процентов».
- Учеба и умения? – переспросила М.
- Или про работу. Ту часть, когда еще было все в порядке. До того как случилась катастрофа. Знаешь, я думаю о событиях в Уругвае, в Аргентине, в Бразилии… Да там вообще кучно было, одно за другим. И что мы знаем об этом? Не только на «постсоветском пространстве». Вообще в мире. Но о Чили знают все. Потом, когда ситуацию не удалось удержать, когда все случилось – удавалось хоть кому-то организовать высылку из страны вместо тюрьмы и лагеря. Закрывали хотя бы самые известные лагеря, часть людей выпускали на волю. Потому что во всем мире была очень сильная реакция. Я думаю, пожалуй, когда уже было видно, что не удержать ситуацию - на это и надо было работать, и на это и работали, видимо. И ведь получилось же.
Он попытался – с большой осторожностью и опасливо – признать, что часть этого могла быть и его работой. Пусть небольшая часть. Было страшно и стыдно: «а не много ли ты на себя берешь, не присваиваешь ли себе чужие заслуги?»
Но М. спросила, что он чувствует, когда думает об этих делах и следит за «отверткой». И он раскрылся внутри, дал эмоциям просто быть, без мыслей. Почувствовал сильное движение внутри, как будто какие-то слои сдвигались, освобождая дыхание, как будто сила рвалась наружу, сила торжества. Кулаки сжались, руки согнулись в локтях, и сам собой сделался такой жест, сверху вниз, жест победителя. Он наблюдал за этим с изумлением: наблюдал жест, наблюдал вскипавшее торжество.
- Что ты чувствуешь? – повторила М., и он замер, закусив губы.
- Не стесняйся, - предложила М.
И он выругался - с чувством глубокого удовлетворения и восторга. То, о чем он размышлял перед этим, сильно отзывалось в душе, как свое и как сделанное. Его сознанию, разуму, это снова было «уж слишком», но эмоции кричали слишком громко, чтобы просто отмахнуться от них. Кто я? – спрашивал он. Ответа не было.
Ладно, ладно, говорил он. Сейчас оно кажется слишком большим и сложным, но тогда он имел образование подходящее и подготовку соответствующую – если только все это правда… В рамках этой гипотезы… У него были нужные навыки и инструменты для оценки и прогнозирования результатов, для корректировки деятельности. Он был не один – у него была команда и поддержка. Были планы и задачи. Была ясность – или хотя бы представление о ясности. Он и сейчас, если разобраться, знает и умеет не так уж мало. Возможно, он недооценивает то, что делает сейчас: и результаты, и возможные последствия.
Он говорил, что умом понимает, что он и сейчас не маленький и не слабый. Масштабы разрушений в нем таковы не потому, что он слабый. Разрушения потому так велики, что долбили-долбили и так и не смогли продолбить. Не смогли сломать, хотя ломали долго, настойчиво.
Но из-за того, что так велики разрушения и так много страдания, и так много страшного вспоминается и так тяжело это заново переживать, и так много страдания и нужды в поддержке и помощи, он и сам себе начинает представляться слабым и сломанным. И боится, что близким он тоже кажется таким.
И он теряется и пропадает как сильный, как равный, как профессионал (во всех смыслах, которые были тогда и есть сейчас).
Беда, или счастье, или и то, и другое, в том, что, чем больше он ходит туда и раскапывает завалы боли и страха, тем больше доступа получает к силе и умениям, тем лучше ему жить здесь, тем больше он себе нравится. Он становится устойчивее и сильнее, возвращая, вынося из ада потерянные и забытые части себя. И поэтому «в этом аду мне как медом намазано».
И всю сессию снова и снова возникало и возвращалось слово «профессионал» - из самых разных ответвлений разговора, в разных смыслах, в разных областях. Он чувствовал в этом слове много силы, крепкую опору.
В самом конце, когда М. закрывала сессию, Лу неожиданно снова увидел того мальчика в большой темной комнате. Он понял, что не просто побудет с ним там, в темноте, чтобы не было страшно и одиноко. Понял, что он сам и есть этот мальчик. И все, что у него есть, вся сила и крепость, умения и стойкость – все принадлежит теперь и мальчику. Они – одно целое. Один и тот же человек. «Он это я. И все мое принадлежит ему. А у меня есть много чего, много-много. Я буду здесь».

Записки сумасшедшего: Не только что, но и как

Есть две вещи, которые обрывают мои попытки признать себя тем самым Симоном из Вальпараисо, признать себя собой и заодно присвоить, то есть авторизовать весь этот опыт, все свои поражения и победы. Одна из них – мыль о том, что так не бывает. Вторая – что я не знаю, как я это сделал.
Как бы это объяснить.
Если завтра передо мной положат книгу с моим именем на обложке, но с незнакомым названием, про которую я не помню, как я ее придумал, сочинил и записал, как я жил в это время, день за днем и месяц за месяцем, как мне в голову приходили те или иные мысли и сюжетные ходы, какого цвета была клавиатура, какое вокруг стояло время года… Пусть даже мне покажут договор с издательством, который подтверждает, что книга точно моя. Пусть даже мои близкие начнут рассказывать мне, что я замучил их фрагментами и отрывками, выкладыванием в блоге глав не по порядку и, в общем, всем, что обычно сопровождает мой творческий процесс. Пусть мне покажут даже мои черновики. И пусть это будет самая прекрасная книга, лучше всех, что я до сих пор написал. Мне будет невозможно признать ее своей, потому что я не знаю, как я это сделал. Но я еще смогу допустить вероятность того, что это я ее написал, да. Потому что я вообще-то делаю это время от времени. Пишу книги, да. Бывает. Это мое дело, ну, вот, выпал кусок из памяти – но это вообще мое.
Но если мне покажут фотографии или даже видео о том, как я лезу на скалу, или прыгаю с парашютом, или еду верхом, нет, лучше на мотоцикле, или что я лихо танцую танго, или чечетку, или иду по канату, я не смогу в это поверить. Я не делаю этого вообще-то. Я не знаю, как это делается. Не умею.
И вот – я не знаю и не умею того, что мне показывают мои «картинки». У меня нет необходимой подготовки, нужных знаний, навыков, умений. Здесь и сейчас – нет. И пока я не увижу в этих «картинках», не важно, будут это картинки для глаз или для эмоций и телесных ощущений, пока я не обнаружу там способы и подходы, инструменты и формы для деятельности, я не могу принять результаты этой деятельности как свои.
Я здесь не знаю, как это делается.
Я поверю, что я это умел, если я увижу не просто, что я это сделал, но – как я это сделал, то есть, как я это умел.
Всё просто. Вопрос не в самооценке или в мысли, что я недостаточно хорош для таких результатов. Я достаточно хорош. Но я знаю, как я пишу книги, и я не знаю, как я прыгаю с парашютом, потому что я никогда не прыгал. Хорошо, оговорюсь: здесь не прыгал. И не собираюсь. Я вообще боюсь высоты. Поэтому я как-то еще могу допустить, что действительно занимался тем, чем занимался. И попал под раздачу. И что-то знал. И не хотел им отвечать.
Но что сумел выстоять? При том, какие средства были применены?
Я, несомненно, время от времени натыкаюсь на куски этого, с первых же сессий. Но там есть только результат: чувство победы и близкое небытие. Там нет того, что могло обеспечить этот результат. Там нет знания, как я это сделал. Поэтому я не верю. А заодно перестаю верить вообще всему и отмахиваюсь от всего на всякий случай. Но оно так просачивается и проникает из пространства сессий наружу… Не отмахнешься.

Неокончательный диагноз: «… Ты есть, ты бежишь, ты здесь!»

После той сессии его снова охватило сильное желание физической нагрузки, организованной и регулярной. Его тренер в этот день отменила встречу. Он надеялся принять участие в игре-квесте, запланированной в Серебряном бору в ближайшее воскресенье, но погода заставила организаторов отменить мероприятие. Это очень огорчило: хотелось как раз побегать по лесу за какой-нибудь задачей. «Прям хоть обувайся и сам бегать иди, вот засада!» - а он никогда не испытывал пристрастия к бегу как виду спорта или развлечению. По крайней мере, она не испытывала. Несколько попыток бега для похудения оставили у нее самое неприятное впечатление. А он и не пробовал. И когда прошлым летом давняя подруга рассказывала ему о том, с каким удовольствием она бегает ежедневно по лесопарку, он отвечал дифирамбами велосипедным прогулкам.
Однако 10 июня утром он встал, натянул видавшие виды шатны-карго защитного цвета, обулся в легкие летние берцы и направился в парк возле дома. Он не пытался пробежать сразу много, кое-что слышал об интервальном беге, так что начал со ста шагов попеременно бегом и быстрым шагом.
Тропинка протянулась под деревьями, между кустов, сквозь заросли крапивы и пустырника. Было тепло, влажно от испаряющейся росы, солнечные пятна мелькали на земле, солнце било в глаза через прорехи в листве, звенели птицы…
11 июня почти с удивлением обнаружил себя шнурующим берцы. Хотел просто пройтись, но увидел траву – какие-то зонтичные вымахали уже выше головы... и солнечные пятна на дорожке, и свет между листьями прыгает в глаза. И птички чирикают. И берцы на ногах.
Не удержался.
Далее – все лето, и даже когда они уехали к морю, он выбирался из палатки в семь утра и бежал вдоль моря, как обычно, каждый день. Он чувствовал покой и удовлетворение, и вопрос «кто я?» тем летом не вставал. Он – тот, кто бежит по тропе, там и здесь, тогда и сейчас…

@темы: человек, которого нет

---

А это мне мой личный прогноз на следующий год от лета до лета, чтобы не забыть.
hloflo.livejournal.com/625929.html?thread=31287...
Приписка: ИСКАТЕЛИ ПРИКЛЮЧЕНИЙ И ФОНТАНЫ ДРАЙВА - ОВНЫ - дадада. Вы видите здесь рыбов? Рыбов, а?

---

Песня дня

Потому что сегодня я буду пытаться рассказать о любви.

---

Пяти-шести разовое питание в эту погоду - пять-шесть стаканов кефира.
- А эти таблетки принимать с основным приемом пищи.
- Так... И которая из баночек йогурта у нас будет основной?
Вода. Вода. Не забывать про воду.

---

Дом и виноградники
Дороги
Газоны
Мусоровоз
Macacos
Ну, и дальше все про зону канала.
И "улитка".
Недели-полутора доолжно хватить.
И всё.

---

И как всегда, хвост магнитной бури - мой.

---

Ладно, Африку я разобрал и расставил по порядку.
Но дальше - сплошная неразбериха.
Как отделить одно от другого? Все перемешано и перекручено. Как это выстраивать? Кажется, невозможно.
И как пережить все это.

---

Простите. Но это уже.

сходили в гости к злобным россам ояебу

Им был открыт гуманитарный коридор, они перешли на территорию РФ. В Ростовской области для них был развернут палаточный лагерь, где их обеспечили всеми видами довольствия.
«Более 180 военнослужащих Украины, которые уже изъявили желание вернуться на родину, сегодня будут переданы украинской стороне»

---

Как-то так я замечаю, что самое романное время у меня - лето. Первый роман я заканчивал ударно в июле-августе 1998 или 99, если мне не изменяет память, ВН тоже - в то аццкое лето 2010, и только несчастную "Розу" быстро-быстро закруглил к маю, впрочем, с любимым редактором мы ее дотанцовывали как раз в разгар июля-августа, конечно. Так что "Человек, которого нет" по этому признаку получается романом.
Но он опять не похож ни на один из предыдущих.

---

Человек, которого нет - 26

Неокончательный диагноз: Монетка на счастье

Все началось с монетки. Даже не своей – чужой монетки и тихих слов: «Пятьдесят центов Эфиопии».
Вот так и было. 26 марта он увидел изображение монеты, а месяц спустя уже записывал в своем дневнике:
«Фиксирую сюда, чтобы не потерялось.
Сейчас, 23 апреля, во вторник, в 23.44.
Записав о разговоре с терапевтом, потом, позже, я все-таки пошел искать африканские, в частности - эфиопские заповедники и национальные парки. Сначала списки, годы основания.
Потом плюнул на это дело (мало информации, очень разрозненная, позже к этому вернусь) и стал просматривать фотографии, пейзажи эфиопских заповедников. Даже особо не вглядываясь, прокручивая картинки в выдаче Яндекса.
И что-то так... даже плакать захотелось, но грусть такая скорее светлая. Вроде ностальгии. И еще что-то.
Даже не слезы, а тянущий комок под горлом, ниже, ближе к ключицам, между ключиц.
Горький прерывистый вздох».
Почти месяц он крутил в голове эту монету, вид ее, мысли о ней. Сначала о том, что монета была у Кима. И не мог ли Хорхе привезти ему африканскую монету в качестве сувенира. Моряки всегда привозят всякое, делился он соображениями со своим другом. Угу, отвечал друг, привозят… потом и не вылечишь. Смеялись.
Но про монету думалось так неотвязно и так напряженно, что волей-неволей Лу начинал пробовать другие предположения: а если не сувенир? И привез не Хорхе, а он сам, и – опознавательный знак? Пароль? Монета со львом, пятьдесят центов Эфиопии. Не был ли Ким связным? Когда, с кем?
Думал об Африке в шестидесятых – кого и чего только там не было. Думал о тренировочном лагере, замаскированном под охрану заповедника, например. Отмахивался. Вышучивал. Отказывался принимать это даже за рабочую гипотезу, ни вот на столько…
«Но сегодня меня что-то накрыло ностальгией по Африке. До сих пор я за собой этого не замечал. С тех, пор, как я думаю о заповедниках, Африка все ближе».
28 апреля, в соответствии с расписанием, он отправился на очередную встречу с М.

Харонавтика: сессия №14, 28.04.13 – «Маленькие дети, ни за что на свете...»

Он был очень собран и готов.
- К чему готов? - спросила М.
- К работе. И куда бы мы ни пошли, я готов. У меня есть на что опереться.
Он сказал, что это так хорошо, опять прийти сюда целым, полным - восполненным. Страха нет, есть готовность встретиться с чем угодно и стоять, и выстоять. Есть на что опереться. Он показал, где эта опора внутри него - мышцы верхней части живота, подобранные, упругие, сильные. Он вспомнил, как однажды в сессии со своим терапевтом обнаружил, что там хранится его достоинство. Они тогда говорили об этом его странном опыте, об этих «незаконных» воспоминаниях. Сейчас он чувствовал опору в том же месте, это было удивительно и узнаваемо.
И он захотел рассказать об Африке. О фотографиях, которые просматривал, о том, что с ним при этом происходило, что он чувствовал. О тех мыслях, из-за которых стал интересоваться африканскими заповедниками. Сказал, что одна из фотографий до сих пор перед глазами, что он так и не смог закрыть страницу с ней, уже несколько дней возвращается и смотрит, просто смотрит. Никаких определенных ассоциаций, просто хочется смотреть на нее…
- Смотри на нее, - сказала М.
Он не чувствовал ничего, кроме растерянности.
- Чувствуй растерянность, следи за «отверткой», смотри на ту свою картинку. Здесь мы учимся расщепляться управляемо, чтобы не расщепляться вдруг, не рассыпаться неожиданно. А делать это тогда, когда нужно.
Он в ответ усмехнулся и сказал, что это похоже.
- Похоже на что?
- На обучение. На то обучение, там, тогда.
Потому что правда - похоже, было такое чувство. Когда М. сказала, что он одновременно здесь и там, он понял, что уже не смотрит на ту картинку размером с пол-ладони, светящуюся на мониторе, а что он правда там. Хотя картина была совсем другой. Вместо широкой светлой равнины с горами на горизонте он обнаружил себя в лесу. Передним зеленая листва, он не очень различает отдельные листья, но они, кажется, крупные, широкие. Очень зеленые, густого цвета, в основном темные. Они впереди и вокруг, но более-менее отчетливо он видел их перед собой. Как будто куст у ствола высокого дерева, одного из многих вокруг.
М. сказала: ты выглядишь усталым.
- Не хочу… Боюсь что-то напридумывать.
- Не придумывай. Смотри.
Это было сложно. Он чувствовал, как меняется что-то внутри, состояние, с которым он сел на диван, перетекает во что-то другое. Настроение… вся тональность. Как будто он младше себя нынешнего, и намного. Не просто моложе, а именно – младше, «молодой еще». В другой возрастной категории, в другой страте.
Он почувствовал испарину на лице. М. спросила, что - там жарко? Он удивился: а что, здесь не жарко? М. сказала, что нет.
- У тебя мокрая футболка, пятна подмышками, и ты дышишь так… пыхтишь и отдуваешься.
Он удивился еще больше: не замечал ни мокрой футболки, ни загнанного дыхания. Что он точно чувствовал, так это что сейчас-то он стоит, но долго стоять не дадут. Настроение было отличное. Никакой опасности, преследования и погони, нет, ничего такого. Тренировка. Длинный бег по тропе. Много силы и восторга, не щенячьего, а такого... постарше, но еще не взрослого.
- Молодой кобель, - попытался объяснить Лу.
- Недопесок?
- Да!
Много восторга, не бурного, но глубокого, мощного - от собственной силы, от возможностей.
По лбу от виска до виска протянулось узкой полоской ощущение давления. Не больно, пожалуй, даже приятно. Ощущение приглушенное, но отчетливое, как будто… закругленная рамка? Как будто что-то твердое и полукруглое охватывает лоб. Приглушенное – из-за прослойки, подкладки.
- Как будто войлок. Тонкий, плотный, но мягкий.
Они вернулись к восторгу и силе, чтобы закрепить их. Но он быстро прошел туда, где все заканчивается. Где он противостоит мучителям, проиграв все битвы, потеряв того, кого любил, совсем один, без сил и надежды. Он как будто оттуда смотрел на эти восторг, радость и силу. Ему было тревожно за этого молодого щенка, такого еще наивного перед всем, что ему предстоит. Но постепенно тревога отпустила, он понял, что эти точки - не соседние, что между Африкой и Вальпо еще будет много всего. Там, в конце, это уже все-таки другой человек, готовый.
- Покажи, где в теле эта готовность?
Он провел руками по телу, там, где упругая сила собиралась в бедрах, верхней части живота, в груди, в плечах. Он сидел, свободно прислонившись к спинке дивана, и чувствовал себя совершенно собранным, готовым к движению.
- Напряги эти мышцы.
Он собрался очень крепко, не отрываясь от спинки дивана.
- Ты сильно напряжен?
- Ну да.
- Поза производит впечатление совершенно расслабленной.
Он оглядел себя и усмехнулся: ну, вообще-то, да. Он был очень, очень собран, почти полулежа на диване.
М. предложила все это расслабить.
Он тут же уронил голову. Тело расслабилось так, что он почувствовал себя марионеткой, которую сложили в коробку. Ни одной ниточки натянутой.
Опять появилось это ощущение мягкого давления, теперь поперек затылка, четко по той же линии: если соединить первый полукруг со вторым, они замкнутся вокруг головы. То же ощущение круглого металлического обода через плотную прокладку. Он попытался отмахнуться от своих ассоциаций.
М. внимательно наблюдала за его лицом.
- Кажется, ты пытаешься от чего-то отказаться. Скажи уже.
Он очень смутился, не сразу решился сказать:
- Это каска, кажется.
- Ты ездишь на велосипеде в шлеме?
- Нет.
- Так устроен шлем, там фетровая прокладка.
- Точно, не войлок, толстый фетр.
- Ты тер лоб, когда показывал эту полосу давления, так, как шлем поправляют.
- Нет, я не знаю. Лет тридцать назад приходилось примерять строительную каску, там пластиковая полоса, плоская, и такое все хлипкое. Совсем другое ощущение.
Он хотел вернуться туда снова – не сегодня, сегодня время кончилось. Но в следующий раз он хотел обязательно вернуться туда. Там было замечательно. Очень трудно и очень счастливо. Много смысла, много трудностей, но много и сил. И много смысла.
А еще – это он еле смог выговорить, - еще он хотел узнать, как началась история, которая заливала его с головой золотым горячим медом, жгучим счастьем при мысли о кораблях на рейде; обернувшаяся неисцелимым горем потом, в проклятом сентябре. Он еле смог сказать это, крутил сцепленные пальцы, погружаясь в смущение. Да что же это? Как гимназистка! И не мог смущения побороть.
Ушел в тот раз, чувствуя себя намного младше. Не моложе – младше. От этого было неуютно и тревожно.

Записки сумасшедшего: Не ходите, дети, в Африку гулять!

Я был в смятении. Это что, меня теперь так и будет штырить по Африке?
Тут есть два больших "но-но-но!"
Во-первых, Африка. Для нее это ну никак не было местом рая.
Ее Африка - это малярия, муха цеце, черная оспа, денге, ласса и эбола, "все, что летает, то кусается, а что кусается, то ядовито и заразно". В общем, не шевелись и не дыши, все равно тебе конец и справочник "Тропические болезни" в придачу.
Удивительно: я помню, как горячо и страшно это было для нее, я перечисляю все ее страхи… А оно такое далекое и безразличное, как устаревший анекдот.
Во-вторых, штыриться по Африке сейчас - это не этнические барабаны, амулеты и украшения, нет. Это берцы из кордуры, штаны типа «карго», мысли о том, что «маловато у меня физкультуры» и... молодой, полный энтузиазма кобель. В хорошем смысле. Кто видел, как собачий молодняк резвится на выгуле, вот это оно. Но как же это утомительно и обременительно! Шампанские пузыри в голове, обостренная реакция на любое высказывание, которое хоть с натяжкой можно счесть обидными, лопоухость головного мозга. Вот, точно: молодой сеттер.
На выходе из той сессии я почти жалобно спросил: "А можно я не буду прыгать с парашютом?"
Потому что на самом деле - хочется. Но куда мне нынче?!
Хорошо, с парашютом не буду. Но с тех пор, как я «сходил погулять в Африку», у меня внезапно, рывком гораздо лучше пошли дела на тренировках по самообороне. Однако налицо конфликт «архивов». Одна часть меня не может поверить и принять, что у нее вообще что-то «физкультурное» получается. Так не было никогда. Тело внезапно стало послушнее, это с непривычки пугает. Особенно пугает, что я стал быстрее понимать новые движения. Раньше для этого тренеру приходилось показать, рассказать, а потом еще взять меня руками и подвигать, как нужно. Теперь я вижу и понимаю. Где все это было раньше? Откуда оно взялось теперь?
Другая часть как будто имеет противоположные ожидания. Эта часть недовольна тем, что «физкультура» получается из рук вон плохо, тело нескладное и неуправляемое, слабое и быстро утомляется. Эта часть теряется, балансирует на грани стыда, но продолжает упорно, спокойно и деловито – «как заведенная» - долбить заданное движение снова и снова. Так и хочется воскликнуть, как в старом анекдоте: «Вчера здесь этого не было!»
Вчера здесь этого не было. А сегодня я думаю об Африке и чувствую силу и радость прямо здесь.

@темы: человек, которого нет

---

Ты, отшельник, не хочешь прошлого вспоминать, а для меня оно словно часть меня. Оно — мой скелет, которого я не вижу, но чувствую. Я свое прошлое из памяти своей мертвой по крупицам выцарапываю.
...
— Имей в виду, механик, всякая твоя боль, что ты пережил, к тебе вернется. Все свои раны вспомнишь. Не боишься?
— Не боюсь, — твердо сказал Пустой. — Какая-никакая, а все память.

С. Малицкий, фантастика

@темы: человек, которого нет

---

Не забыть бы взять комментарием к главе про Марин тот кусок из Пелевина:
- Ага! - сказал Зигмунд. - Ага! Ага! Ага!

---

А теперь можно про виноград и розы.
Но уже не сейчас.
Отдыхать, вперед марш.

---

Человек, которого нет - 25-2

Периодический субботний бонус - то, что не ложится в тему следующей недели, но по какой-то причине осталось "хвостом" и не вошло в публикации этой. Сейчас "хвост" есть, но в субботу я буду очень занят. Поэтому вот:

Записки сумасшедшего: Марин, провинция Понтеведра

Вот, пожалуй, самое-самое из всех «это уж слишком» в моей истории или в истории, которая выдает себя за мою: кажется, мой отец был военным моряком, кажется, мы друг друга ненавидели, кажется, я влюбился в военного моряка и любил его до конца. Куда уж дальше? Это настолько… отдает хрестоматией и психологизмом самого примитивного толка, что… В общем, мне было бы стыдно вставлять такой поворот в сочиняемую историю. Я удавился бы, но не допустил такого сюжета. Ей-богу, я хороший сочинитель. Это уж слишком. Как говорится, Фрейд бы плакал.
Надо бы записать, почему я думаю, что мой отец был военным моряком. Это просто, конечно: «мой маленький морячок» и «наследник». Я отчетливо понимал это в конце той сессии про Рождество. Может быть, этого недостаточно, чтобы делать окончательные выводы, но за неимением более обоснованной версии я пока останусь при этой.
А потом я осматривался в районе Понтеведры, что там к чему. Я не был уверен, что этот населенный пункт как-то относится к моей истории, как не был уверен и в том, что это фамилия. Но я осматривался в том районе с помощью карт и интернета, и обнаруживал замки и старые дома, крепость Монтерреаль в Байоне, стены которой сложены из серых каменных блоков, затянутых пятнами лишайника – впрочем, в том краю все крепостные стены и замки, да и старые дома зачастую, сложены из серых каменных блоков. Интересно, почему я сразу решил, что это замок? Знакомые мне до того замки Восточной Пруссии, которых она навидалась в детстве, сложены из красного кирпича, бойницы в них другой формы, что объясняется свойствами строительного материала. Эти – светло-серые и просто другие.
К сожалению, я не могу просмотреть фотографии замков Галисии и с определенностью сказать: вот этот, или вот тот. Я отчетливо видел маленький кусочек крепостной стены и одно помещение изнутри – ту комнату, приспособленную под детскую, или просто временный ночлег, этого я тоже не знаю. Но даже если бы сейчас мне показали фотографии этих фрагментов, я не смог бы их узнать, и не в том дело, что прошло лет семьдесят. В доступных мне сейчас воспоминаниях я видел их – если мы на время согласимся, что видел, - ребенком не старше четырех-пяти лет. Насколько по-другому воспринимаются размеры предметов, трудно себе представить. Взрослый, стоявший бы рядом со мной в тот момент, видел бы все совсем по-другому.
Увы, мне не на что опереться. Я узнал, что крепость Монтерреаль в Байоне (провинция Понтеведра) давно не имеет военного значения. Но также узнал, что старый город Понтеведра окружен крепостной стеной. Может быть, не замок, а только стена? В большом старом доме наверняка найдется подходящая комната для спальни – такой, какую я видел. Еще я узнал, что порт Понтеведры расположены в 7 км от города, в небольшом городке по имени Марин. И вот там-то меня ожидал сюрприз.
В Марине располагалась военно-морская база, морской полигон, а также, с 1931 года, морское артиллерийское училище. В 1943 году (мне было где-то от трех до пяти) туда из Сан-Фернандо было переведено военно-морское училище, готовившее офицеров для ВМФ Испании. Оно там и до сих пор.
Ах, так он еще и «училка»! – восхитился я. Вот откуда его педагогические приемы и охота гонять ребенка по холмам с секундомером.
Не подумайте, что я совсем свихнулся. Если я говорю, что мне не на что опереться – значит, я понимаю, что это все так, предположения, висящие в воздухе. Но почему-то информация об училище в Марине меня ужасно разо… Я собирался написать «развеселила», но обнаружил, что стремительно набираю другое слово. Разозлили меня эти новости, и развеселили тоже. Смешанные чувства я испытываю, думая об этом.
Но знаете, от чего бы Фрейд действительно растрогался?
Я собираю информацию достаточно бессистемно. Кусочек паззла туда, кусочек паззла сюда. Этот обрывочек к той теме, тот – к этой. Меня интересует сразу всё, и у меня нет списка источников, в которых я могу обнаружить нужную информацию. Поэтому, что найдется – тому и рад. И бывает, что между обнаружением разрозненных кусочков одной темы проходят месяцы. Вот так получилось и тут: полгода спустя информация об училище в Марине дополнилась сведениями об учебной шхуне «Галатея». Спасибо Википедии, фотографии парусника шотландской постройки я нашел довольно легко.
Я хохотал. За что, за что мне такое? – восклицал я. Я легко обошелся бы без этих навязчивых совпадений. Прекрасная «Эсмеральда», явная гордость и тайный позор чилийской Армады, учебный корабль, обожаемая «Белая Дама», ставшая в 1973 плавучей тюрьмой, а заодно и место службы того, который был «мой».
Нет, правда, это уж слишком. Я бы с радостью и облегчением сказал: эк я завернул-то всё, вот это сюжет! Ну и бредятина!
Но я не знал о «Галатее», когда в первый раз проснулся от кошмара, в котором мне снилась «Эсмеральда» у заснеженных берегов чилийского юга. Сон был короткий, одно мгновение, и вполне мирный: просто корабль, просто причал, просто горы в полосах снега. Я рванулся из него, как ошпаренный, я колотил руками по постели и чуть не зашиб своего друга, пытаясь найти его, чтобы схватиться за руку. Я не знал и до сих пор не знаю, что меня так испугало, но трясло меня потом долго. Были и еще моменты…
Я не придумывал своему отцу «Галатею» для полного сходства. Я не придумывал «Эсмеральду» Хорхе. Я не ожидал ни одного, ни второго парусника. Однако они здесь.
Мне, в общем, без разницы, поверит ли мне хоть один человек на свете.
Сам-то я знаю.
И что мне делать с этим знанием и моей еще недавно такой прочной картиной мира, в которую это знание втыкается, как нос Буратино в разрисованный холст.

Разговоры на полях: Недоказуемое

- Когда нет информации, остаются только фантазии. И человечество фантазирует о том, что там после смерти... – разводит руками К.
Лу серьезно кивает, отвечая ей:
- И ученые фантазируют, что после смерти ничего нет.
- Ну да. Но это же невозможно доказать.
- Точно так же, как все остальные варианты...
- Ммм…
- Угу.
- Да, - соглашается К.

@темы: человек, которого нет

---

Человек, которого нет - 25

Записки сумасшедшего: Глаза б мои не видели...

На следующий день, с утра, говорили с партнером, обменивались впечатлениями от рождественского ужина в моем почтенном семействе, я задался вопросом, как мне удалось отвертеться от военно-морского учебного заведения.
- Ну, если ты был близоруким...
- Почему ты так думаешь?
- По твоим описаниям того, что ты видишь там.
И тут у меня перед глазами крутанулось все: и расплывающийся свет маленького окна в той спальне, и ограниченное поле зрения в тех картинках из Вальпараисо, где так отчетливо видно то, что передо мной, как в маленькое окошко, а все, что вокруг – смазанное, несфокусированное, нерезкое… И то, как в этой рождественской сцене смутно видны фигуры за столом - да, я не хочу их видеть, но, похоже, у меня это не очень и получается. А вот скатерть на углу стола, перед самым лицом, такая большая ее складка, поблескивающая от крахмала, видна превосходно. А там вдали даже тарелки видны как стопка плоских предметов в несколько слоев.
Здесь и сейчас я всегда прекрасно видел и вблизи, и вдали, и только совсем недавно стал пользоваться очками для чтения: нормальные возрастные изменения. Мне неоткуда было иметь представление о том, как виден мир при близорукости, как он виден при помощи очков. Но теперь я кое-что вспомнил. Когда я стал испытывать трудности в разглядывании мелких предметов вблизи, я приобрел очки. И почти одновременно с этим решил собрать паззл с мелкими деталями изображения. И мне было адски трудно это делать, так что я даже забросил незаконченную картину. Через очки мне было отчетливо видно только небольшое поле, огромное большинство фрагментов оказывалось вне его, и я не мог различать, что на них изображено, не мог подбирать их друг к другу. Но при близорукости так должно выглядеть все вокруг, кроме того, что попадает в небольшой «окошечко» очков? Всё сходится… Тогда я действительно плохо видел отдаленные предметы, я был близоруким.
И когда я принял эту гипотезу, мне стало стыдно. Внезапно, вдруг, мне стало невыносимо стыдно. Что я такой урод. Ни на что не годный. Слабак. Этот стыд был настоящий, прямо сейчас, присутствующий и происходящий прямо здесь – и не имеющий никакого отношения к реальности и обстоятельствам, в которых я живу сейчас. Острый, горячий, уничтожающий стыд.
Господи, подумал я, когда смог думать. Бедный ребенок. Бедный я.
Сейчас у меня была крепкая и надежная рука моего партнера, за которую я мог держаться, его теплый, спокойный голос, полный сочувствия и поддержки. Но там и тогда этот ребенок был как будто совсем один, не любимый никем, не такой, как надо.
Чуть позже, уже окончательно отдышавшись, я написал сестре об этом открытии. Конечно, ответила она. Я же говорила, что Симон носил очки. Похоже, у тебя еще и астигматизм был. Ты ведь описываешь предметы не только размытыми, но и как будто двоящимися. Не можешь сосчитать тарелки, и свет описываешь как облако.
- Я думал, из-за того, что слезы в глазах.
- Не обязательно. Почитай описания, посмотри картинки в интернете. С астигматизмом так и видят, как ты описываешь.
Я почитал и посмотрел.
- Да, правда. И вот что еще: двоится и расслаивается оно в детстве, причем все, что находится в отдалении. А у взрослого отчетливо видно «окошко», а расплывается все вокруг него. Это очки?
- Похоже на то.
- Близорукость и астигматизм… Карьера военного моряка мне не грозила. А представляешь, как… разочарован был отец?


Харонавтика: Сессия №28, «Кому я должен»

В этот раз он не знал, куда хочет пойти, на что смотреть. Оно, конечно, дело непредсказуемое, но бывает и так, что намерение получает отклик внутри, и выпадает кусок той картины, которую и хотел увидеть. Так было с Рождеством, и с морем-облаками, и с Африкой...
Но он не знал, куда хочет сегодня.
М. сказала: что там у тебя с Рождеством? Он хотел отмахнуться, и правда, особых эмоций вроде уже не чувствовал. Но в затылок как будто толкнуло тяжестью, не сильно, но резко. Мелькнула мысль о подзатыльнике. Ну, это уж слишком, подумал он. М. заметила, что что-то происходит, и он рассказал ей. Потом задумался.
- Знаешь, внутри меня есть противоречие: мне многое интересно, но есть разница. В некоторые места я хочу попасть, потому что там хорошо, например, туда, где виноградники, и дом в колониальном стиле, и чайные розы... И совершенно не хочу опять видеть рождественский ужин в родном доме. А в другие места я вроде бы должен идти и выяснять, что там и как. Например, Школа Америк, зона Панамского канала. И внутри меня происходит борьба между желаниями и чувством долга.
- Кому и что ты там должен?
Он задумался.
- А вот и оставайся с чувством долга, - сказала М. и начала работу.
Он сразу весь подобрался. Напряглась верхняя часть груди под ключицами и спина над лопатками. Он почувствовал себя гончей, готовой ринуться по следу. Ему надо было выяснить, кто связан с этим всем - со Школой Америк, в частности, - и надо было быть с ними очень осторожным...
- Это здесь? - спросила М.
Но это было там.
Он был очень озадачен. В его первоначальные представления о себе тогдашнем совершенно не вписывалось то, что было очевидным сейчас: ему есть какое-то дело до военных. Это было совершенно ясно и естественно, но до этой минуты он был уверен, что с военными не был связан никак. Потом он вспомнил мелькнувшие пару дней назад неприятные мысли про родственные связи кого-то очень близкого ему и про открытый вопрос: кто его сдал. Ему стало неуютно и тревожно, неприятно. И было трудно говорить об этом, потому что не хотелось вслух говорить о подозрениях, ни на чем конкретном не основанных. Он пытался сказать так, чтобы ничего не сказать:
- Кто-то там знал, что мы работаем в стране, кто-то знал даже и меня лично, и мог после переворота, или еще до него, перейти на другую сторону. Выбор у меня очень ограниченный. Я никого не помню, кого знал тогда. Мне приходят в голову очень неприятные мысли, и я вынужденно привязываю их к тем, кого помню. Я на самом деле не хотел бы озвучивать эти мысли.
- Ты выглядишь именно так, - сказала М. - Твое право не говорить, но ты помни, что, действительно, фигур у нас тут немного, поэтому...
- Ну да, - сказал он, - я понимаю. Поневоле все подозрения привязываются к тем, кого знаю, но это вряд ли так.
И почти сразу увидел и почувствовал: руки опираются на капот машины. Его машины. Его руки. Широко разведены.
Ноги тоже - широко.
Это арест.
Голова наклонена близко к капоту, он видит светлую эмалевую поверхность, в которой отражается цветовыми пятнами окружающее, и слева немного того же, что видел в восьмой сессии изнутри машины: там люди, кажется, гражданские, и какое-то движение. И еще: на нем тот же тонкий светлый пуловер и рубашка, которые он уже видел, и сейчас видит те же рукава и манжеты, поддернутые высоко к локтям.
Потом увиденное перепуталось и смешалось в его памяти, но он все же смог записать, пусть не по порядку, всё, что увидел. И услышал, потому что у него было отчетливое впечатление, что он слышит, как «они» говорят – вокруг, но в основном за спиной у него, но он не мог ничего разобрать.
Он отчетливо видел здесь кабинет, «отвертку», качающуюся на фоне окна, письменный стол и книжные шкафы, саму М., но одновременно понимал, что там у него перед глазами темно, и он не мог пробиться через эту темноту. Потом понял, что ему завернули руки назад и уводят от машины.
В какой-то момент он сказал М.: забери меня уже оттуда.
- Обязательно надо пройти это, чтобы оно до конца разрядилось, - сказала М. – У тебя хватит сил. Ты сейчас не там, ты здесь, в безопасности. Туда нужно только смотреть, только смотреть – как будто снимаешь на камеру.
- Я не могу, - сказал он. - Когда я пытаюсь смотреть на это со стороны, мне хочется вмешаться, что-то сделать… Стрелять? Изменить происходящее.
Или убежать. И все еще было темно перед глазами.
Несколько раз М. спрашивала, может ли он еще туда смотреть, есть ли силы. И он отвечал: да, давай, да, я могу.
М. сказала ему встать и походить. Он спросил: что, нужно? Он ничего особенного не чувствовал, но уже знал, что, когда его особенно сильно прикладывает, он не может оценить свое состояние. М. сказала: нужно. Он встал и пошел, ноги не слушались, шатало. Он попытался опереться руками на стол, но увидел, что это похоже на то, как он опирается на капот машины. Походил еще, было много тяжести внутри, было страшно и тоскливо, и хотелось двигаться и, кажется, плакать. Он сел и попросил М. обнять его и просто дрожал в ее руках, ему показалось – очень долго, но М. сказала, что это было несколько секунд.
- Ну, всё, - и отодвинулся.
- Вот теперь ты похож на человека.
- А что, не похож был?
- Ты был зеленый.
Они немного подождали, пока он переводил дух. М. снова спросила, сможет ли он еще смотреть туда. Он сказал: да.
Но там было темно. Не так, что просто ничего не видно и не на что смотреть. А препятствие взгляду, помеха. Чернота. Что-то есть, но невозможно увидеть за ней. И он тер лицо руками, все сильнее и сильнее.
- Что это ты делаешь?
- Не знаю пока.
- Это здесь или там?
- Кажется, здесь…
- Ты прячешься?
Но он уже очень сильно тер лицо. Он вспомнил, что похожее было в других сессиях, в тех, когда они смотрели это же место, его машину, арест. Но тогда не было темноты. Теперь все соединилось.
- Это мешок на голове. Или липкая лента, скотч.
Как будто какое-то сильное ощущение там, которое он здесь пытается нейтрализовать.
- Все-таки, судя по силе ощущений, скорее скотч, чем мешок. Они залепляли рот и глаза скотчем. Да, они это делали.
И снова пришел тот невместимый страх, который он уже встречал – в тех сессиях, восьмой и девятой, когда они смотрели про машину и арест.
Он стал говорить о том, что его беспокоит. О том, что есть три точки, на которые он может опираться в доверии и уважении к себе. Вот они.
Первая – та гордость и торжество, когда он понимает, что сейчас его уже не будет, он смог их обойти, и всё, и «хрен вам, суки, вы от меня ничего не получили».
Вторая - тот момент, когда ему предлагают выбирать между ним и Кимом. И он знает, что в любом случае это сделают с ними обоими, этот выбор фальшивый, еще одна разновидность пытки. Но он говорит, улыбаясь: конечно, я. И чувствует в этот момент, что губы ледяные и как будто картонные, негнущиеся. Но улыбается - отдельно для них, отдельно для Кима: ничего, видишь, это можно вытерпеть.
И третья точка, она первая по времени, где-то в самом начале ада: то чувство силы и гордости, ненависть, ярость, готовность к схватке и знание, что ему есть что противопоставить всему их адскому арсеналу.
Но, говорит он, эти три точки такие отдельные и разрозненные. Он постоянно забывает о них, теряет опору, потому что они разрозненные, краткие, еле успел разглядеть. А все остальное - страх, огромный, сильный, долгий, его так много, как будто есть только страх и ничего больше.
- Такой, как был сегодня?
- Да.
- И что ты делаешь с этим страхом? – тихо спросила М.
- Сейчас? – удивился он.
- Да.
- Ну... – он задумался. Потом медленно сказал: - Я говорю: да, работаем дальше.
М. посмотрела на него и кивнула.
И ему стало хорошо и спокойно. Он увидел, что справляется. Каков бы ни был страх, он делает то, что считает нужным. Он дышал широко и наполнялся спокойствием и уважением. Он сказал, что эти три точки теперь не плавают в темном пространстве, они соединились в нечто целое, неразрывное. Что теперь он видит: страх ему не хозяин, у страха нет над ним абсолютной власти, он боится, но делает то, что должен.
И с этим признанием себя и уважением он сидел и дышал. А потом появилась мысль, такая… детская мысль: «я настоящий герой». Он даже вслух ее говорить не хотел, такая она была... дурацкая и детская. Но сам собой тут же выдохнулся комментарий к ней:
- Папа был бы доволен.
Они с М. молча посмотрели друг на друга. Им обоим вспомнился ее вопрос в начале сессии: что и кому ты там должен?
Это было уж слишком. Но это – вот – было.

@темы: человек, которого нет

---

Полчаса доставал техподдержку ЛитРеса.
Ребята! Если у вас такие косяки с высылкой пароля по авторегу и желательно регистрироваться на постоянку, чтобы нормально покупать, то
ПИШИТЕ ЭТО ВОТ ТАКЕННЫМИ БУКВАМИ (нецензурная лексика) ДО СОВЕРШЕНИЯ ПОКУПКИ, а не выговаривайте потом клиентам, что желательно сначала зарегистрироваться.
Нормально, что я два раза заплатил за книгу - и ни разу не могу ее скачать?

---

Сёма, восемь с половиной тыщ этого. Про MIR и все такое.
Стоп машина, пошел вон из ворда.
Съезди в магазин за пирожком.
(Завтра расскажешь про розы и виноград). Сначала расскажи про военно-морское училище в Марине.