Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Человек, которого нет - 11

Харонавтика: Сессия № 2, «Я справился?»

Итак, от первой и второй сессии у него остались только короткие конспекты. Он отметил, что необходимо «записать про море слева, особенный свет, пишущую машинку»… В первые дни был буквально ошеломлен, но все же нашел силы сделать хотя бы конспект. Потом расшифровывал пункты, аккуратно подбирая слова, чтобы передать тающие впечатления. Ничего не придумывал. В чем сомневался – удерживал при себе, записывал только то, что точно помнил, что проявилось сильно и однозначно. Записывал только ощущения и мысли, возникавшие во время работы, избегая интерпретаций и трактовок.
Вот что осталось у него от второй работы с М., опорные слова и то, как он расшифровал их чуть позже:
«Вид из окна:
Как будто смотреть из замкнутого пространства, более темного - наружу, где светлее. Там город, он ограничен темной массой вдали и справа, слева - открытое пространство. Ничего не просматривается отчетливо, потому что там много солнца. Как будто пересвеченный снимок, видны края и контуры, остальное смыто солнцем.
Напряженность:
Я слежу за «отверткой» и понимаю, что мне надо очень сильно закрыться, не выдавать ничего. Похоже, можно ожидать любых способов воздействия, в том числе каких-то... технологических? И я готов, я уверен в своих силах, я могу противостоять этому».
Он помнил, как положил руки на подлокотники кресла: потому что так надо, так правильно в этом моменте. И тут же почувствовал, как будто не может убрать руки с подлокотников. Он помнил, что был в этот момент очень насторожен. И что очень ясно понимал: все очень плохо, совсем плохо, но не это главное. Главное - сохранить что-то, что они хотят вытащить. Информацию.
Ему было трудно описать это напряжение с тонким привкусом азарта.
Против него превосходящие силы противника. Они могут сделать с ним всё. Почти всё. Вот это «почти» может остаться за ним. И он намерен сражаться и победить. Он чувствует себя вполне на равных в этой точке. Это очень длинное описание, на самом деле слов там вообще нет, нет мыслей, есть просто знание этого всего одним куском. И он увидел и прочувствовал это всем собой – и оно насторожило его.
Симон из «Подсолнуха», за которого Лу держался изо всех сил, был журналистом. И Лу рассчитывал – когда допускал реальность этой смутной «памяти», – узнать о своей жизни мирного журналиста, достаточно левого, чтобы попасть под раздачу во время фашистского мятежа. Не более того. Максимум максиморум он ожидал обнаружить, что был социалистом. Но оказаться кем-то, владеющим секретной информацией? Хорошо, и такое может случиться с журналистом в неспокойные времена... Но быть кем-то, кто умеет и способен эту секретную информацию защитить, хотя к нему будут применены «технологические методы»? Какие? Пентотал натрия, другие виды «сыворотки правды»? Что-то еще? Как от этого защититься? Здесь стойкость духа роли не играет. Здесь нужна, наверное, какая-то специальная подготовка, тоже технологическая? Это уже не журналист, это… кто?
И поверх этих растерянных мыслей – испуг. Если это правда, то хотя бы понятно, отчего он не может ни смотреть фильмы, ни даже читать тексты, в которых описывается состояние наркотического опьянения. До головокружения, до замороженного оцепенения, невозможности дышать. Просто читаешь текст без всякой задней мысли, например, «Помутнение» Филипа Дика. Или смотришь фильм – например, «Джиа». И вдруг обнаруживаешь себя глубоко в дурнотном тумане, на дне колодца, плотно набитого серой ватой. Там невозможно быть, невозможно дышать. А ведь никогда ничего не употреблял, даже не пробовал ни разу, и неоткуда знать, как оно, здесь и сейчас, в этой жизни 1963 года рождения.
Записал еще это:
«Страх:
Трудно подобрать слова. Уверенный. Необратимый. Когда знаешь, что не страшно уже не будет. Всё, больше никогда. Когда совершенно ясно, что это уже конец. Уже не пронесет, не повезет. Не выживешь.
Страх чистый, совсем без примесей.
Это ужас?
Дрожь:
Я помню, что у меня начали мелко подергиваться губы, я не знал, что это такое.
Ноги:
Как будто отдельно от меня. Я их чувствую, но не могу ими управлять. Они где-то там, как будто тянутся за мной следом. Волокутся.
Неподвижность:
Лицо тяжелое и налитое, очень большое, как тяжелая подушка. Состояние бесчувственное и безразличное. Я не могу шевелить губами, не могу никакую мимику, я как будто замурован в этом лице, я его не чувствую, оно только большое и тяжелое и неподвижное».
И еще он запомнил крик. Как вдруг вышло из-под контроля лицо. Стало дергаться, сжиматься и как-то беспорядочно двигаться всё. Потом он понял, что сейчас закричит. Сказал об этом М. Она сказала: здесь можно кричать. Но он сам испугался подступавшего крика: неконтролируемого, совершенно звериного, бескрайнего. Сквозь удерживаемый крик поймал понимание: там что-то очень плохое делают с ним.
М. остановила это. Лу, с трудом заставляя себя дышать, сказал: не пойдем туда. М. показала ему стакан с водой, стоящий на столе рядом с ним. Ему не сразу удалось взять стакан. Как будто руки слабые, тяжелые, плохо управляемые. Он обхватил кружку двумя руками, с трудом поднес ко рту.
Почему-то вспомнил где-то прочитанное давно: после пытки электричеством не дают пить воду, опасно. Несколько дней потом пытался найти в интернете причину, не нашел.
После короткой передышки они продолжили работу. И вскоре он сложился, наклонился на колени и покачался так. Без слез, но очевидно и определенно он оплакивал себя.
И вдруг сверху, по спине, прокатилась неожиданная и сильная волна. Спокойствие и уверенность. Ему стало совсем просто и легко. Спокойно и уверенно.
Он записал об этом:
«Не знаю, как это вообще возможно – но, кажется, я справился».

Записки сумасшедшего: Где опора?

Я сказал К.:
- Очень страшно думать, что не можешь доверять своим мыслям, своим чувствам. Все что угодно может означать все что угодно. На самом деле может быть все не так. Страшно, когда то, на чем стоит твоя гордость, твое достоинство - может оказаться иллюзией.
Тут она спросила, где эти гордость и достоинство у меня в теле, и я весь распрямился – и заметил, как интересно я распрямляюсь: не за шкирку, не за хребет себя вздергиваю, а от верхней части живота, от той части пресса, изнутри наружу.
Она сказала, что содержательная часть действительно может оказаться фантазией. Но процессуальная часть - в теле, вот она. Она точно есть, больше мы ничего не знаем, ни что ее порождает, ни откуда она берется.
Я согласился: не знаем.
Я сказал про «чувство победителя», которое у меня есть, поверх ужаса.
Важное достижение: после сорока пяти минут переговоров, временами перемежаемых шуточками и смехом (с комментариями про напряжение, которое нарастает), мы все-таки пришли туда, где у меня оцепенение. И я его показал и рассказал, как оно происходит и как мне в нем. Как оно затягивает, засасывает, будто воронка муравьиного льва, все глубже и глубже. Невозможно пошевелиться – телом, невозможно выбраться – душой. И показал, как я все-таки из него себя выдергиваю: на раз-два, по команде самому себе. И я все-таки в конце концов смог сказать «эти суки».
Как будто все это было на самом деле, как будто эта «память» – истинная и настоящая правда про меня.
- Там то, что для меня так важно. То, что я смог. Надеюсь, что смог.
- Там твоя победа?
- Я надеюсь. Я надеюсь.

@темы: человек, которого нет

---

Без кота и жизнь не та

А теперь-то мы заживем!

Жизнь прекрасна, мы знали это до того, как вышел известный фильм, мы смотрели другой фильм с таким же названием, и тоже итальянский, по крайней мере - с Орнеллой Мутти ("Укрощение строптивого", например).
Так это я о чем?
Как только мы приперлись в Питер и ввалились к брату в дом, еще даже никуда не выходили, я обнаружил во френдленте кота. Драгоценная  Tressa_de_Foks поделилась постом о молодом ориентале за символическую плату.
Я так долго упирался... Воистину, чтобы завести кота в Москве, надо было поехать в Питер.
В общем, списались- договорились-созвонились с заводчицей - и в субботу, в полседьмого утра с поезда, слегка придя в себя и прибравшись, мы поехали за всяким бытовым для кота (это было страшно, нас разорили!), а потом и за самим нашим котом. Привезли благополучно. Кот прямо настоящий, с документами, хоть на выставку неси.
Больше всего он похож то ли на зайца, то ли на селедку. По документам зовут его страшно и под японца. Он перепуганный сменой обстановки, мелкий, тощий и очень ласковый - когда не боится. Привыкает медленно.
У нас кот.
С ума сойти
Фотографии, конечно, будут. Когда пацан в себя придет.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Человек, которого нет - 10

Неокончательный диагноз: Между Кантом и Саксом

«Для ориентировки в знакомой комнате в темноте мне достаточно дотронуться рукой хотя бы до одного предмета, местоположение которого я помню.» Правда, ориентация по памяти рискованна, ведь достаточно кому-то случайно или нарочно переставить предметы в казалось бы знакомой мне комнате, замечал Кант, и он потерян. Cогласно Канту, на помощь тут приходит более надежная форма ориентации по собственному телу: «Однако все же вскоре я буду ориентироваться благодаря одному лишь чувству различия двух своих сторон, левой и правой.»
Дина Гусейнова

Когда он пытается определить свое местоположение в мире, свое состояние в нем, что может быть ему ориентиром? Мнения, трактовки, объяснения, истолкования и интерпретации - научные или фантастические - других людей? Но даже вооруженные всеми знаниями современной науки (а кто знает, каков действительный объем знаний современной науки!) - они видят только то, что им видно снаружи. Он смотрит изнутри. Они могут предлагать ему свои версии - он не может положиться на их понимание и прозорливость, потому что возможно множество нюансов, которые недоступны их восприятию. И точно так же ему недоступны теоретические - и практические, но внешние по отношению к нему, - знания, которыми владеют они. Кроме того, существуют их собственные ограничения, влияющие на их восприятие.
Однажды он пришел к психиатру и пожаловался на то, что не может относиться к себе иначе чем к мужчине. Думает о себе в мужском роде, ожидает от себя мужских реакций, страдает, что никто другой не видит меня так.
Она сказала: возможно, это климакс.
В тридцать лет - не рановато ли, усомнился он.
Ранний климакс, сказала она.
Многие подобные беседы со специалистами научили его осторожнее принимать их мнения, подобные переставленному стулу: обопрешься на него - и пошел натыкаться на предметы, получая синяки и ссадины в самых чувствительных местах.
Да, только и исключительно на собственное «лево» и «право» он может положиться, их никто не переставит...
Кроме него самого.

Оливер Сакс и Крис Фрит лишили его покоя невинности. Он знает, что его мозг запросто может обманывать его самого, причем не только в случае органических поражений, но и в штатном порядке. Нейрофизиологи рассказывают жуткие вещи, не читайте их на ночь: собственный мозг как безумный диктатор или как тайное правительство и масонский заговор - это пострашнее войны миров и зомби-апокалипсиса. Захватчик уже все захватил и рулит, и даже сейчас, когда вы читаете эти разоблачительные строчки, он влияет на ваше восприятие, внушая вам отнестись к этой информации как к бреду или шутовскому преувеличению...
Да, это шутовское преувеличение. Есть что преувеличивать.

Одним словом, он понимает, что запросто может незаметно для себя поменять местами свое «лево» и «право» и остаться в убеждении, что все в порядке, никаких нарушений восприятия нет. И так, полагаясь на собственное восприятие, он может очень глубоко заблудиться, и только добрый доктор психиатр сможет найти его в этой темной комнате... если повезет.

Выходит, все же ему нужны внешние ориентиры, чтобы проверять свои. И хорошо бы ему иметь не только подтверждающие ориентиры. В данном случае все они не подкреплены так называемыми научными данными, что также имеет для него большое значение. В шаманской картине мира переселение душ возможно, но… Хорошо бы ему внимательно рассматривать и аргументы противоположной стороны. Ведь и в самом деле бывает ранний климакс, вот в чем дело. Вот в чем беда. Бывает ранний климакс, шизофрения, расстройство множественной личности, субличности, анимус и анима, психологические защиты, неведомая научная ерунда, равно как бывает потеря и возвращение души, одержимость духами и неведомая ненаучная ерунда - и давайте проголосуем, на что это больше похоже. Наверное, результат голосования будет сильно зависеть от состава комиссии.

А ведь бывает и просто неправильная интерпретация. А еще - слепые пятна. Наше представление о себе самих так ограничено и искажено, что опускаются руки – невозможно добраться до окончательной истины о себе самом. Вот, например, самое элементарное: я всегда считал, что у меня очень мягкий, податливый характер, что я очень тихий и мирный. Я по-прежнему себя таковым считаю, но уже гораздо реже делюсь своим мнением с друзьями. И лучше, чтобы они сидели. И не пили воду, и не жевали в этот момент.

Что делать, куда бежать? Как доверять себе? Как не доверять себе? Как найти ту золотую середину, которая не обязательно является средним арифметическим? Кто бы подсказал формулу, по которой вычислять...

Кто же наш герой? Сумасшедшая дама средних лет, когда-то не сумевшая смириться с потерей любимого мужа, или... кто-то еще? А так вообще бывает? Ученые говорят, что не бывает, и очень язвительно комментируют проявления мракобесия и отсталости. Что он сам думает по этому поводу?
Долгие бесплодные размышления и скромные познания в психологии привели меня к одной мысли, по отточенности формулировки и широте охвата жизненных ситуаций претендующей на звание афоризма:
Нельзя верить всему, что думаешь.
Он разделяет это убеждение.

@темы: человек, которого нет

---

Люди добрые питерские, мы с Д. где-то так с 18.30 и приблизительно до 20.00 будем в кафе "На парах" (Литейный, 63).
Если кто хочет и может, будем рады повидаться. Развиртуализация тоже вполне подходит.

А после девяти мы будем в Щелкунчике напротив Московского вокзала, до 22.15 где-то.

---

А вчера - Питер, второй день.
Внезапно совсем не в Сестрорецк поехали мы, а с платформы в пяти минутах от дома Рамона - в Сосновый бор. И шлялись там весь день по сосновым лесам и по дюнам.
Это ли не счастье? - гулять с любимым и с братом в красоте и просторе.
Еле ноги до дома доволок, счастлив.

---

Для архива: про Панаму (40-50), про базы в Африке (60е), про выборы 1964 (глава Ударьте по Советам, причем покрепче) в Истории ЦРУ

---

Человек, которого нет - 9

Харонавтика: Сессия № 1, «Море слева»

В первый же раз, следя за движущейся перед глазами «отверткой», он увидел что-то такое, чего не ожидал. Она сказала: просто смотри, просто думай про этот город. Что тебе приходит в голову, что ты чувствуешь, что видишь, когда думаешь о нем?
И он видел или не видел солнечный свет, какой бывает над морем, очертания гористой местности вдали... Очень неопределенно, очень смутно. Море – слева.
Он рассказывал М. о том, что ему виделось. Говорил о том, что в детстве здесь с родителями ездил к морю на пригородном поезде, и в том городке, как выходишь с вокзала и поворачиваешь на дорогу, ведущую к морю, море тоже было слева, может быть, это оно и есть. Нет, гор там не было, были высокие дюны, и если смотреть против солнца... Ему было спокойнее, когда он так говорил. В конце концов, он никогда не мечтал обнаружить себя совсем сумасшедшим, вот как положено: с галлюцинациями и бредом.
Смотри еще, говорила М.
Он смотрел, следил за синим огоньком и чувствовал, как кисти рук становятся тяжелыми… Тяжелыми и очень напряженными... И вдруг. Так неожиданно, как подносишь к губам кружку, чтобы глотнуть молока - а там вдруг кефир. Он увидел очень отчетливую картинку, ограниченную, как будто у него там очень маленькое поле зрения, но в этих границах все очень четко: угол стола, коричневый, деревянный; пишущая машинка - голубовато-серая с черными клавишами, в ней заправленный лист, и еще пара листов лежит слева от машинки на столе, наискось, они сдвинуты относительно друг друга. Свет такой, как бывает, когда солнца много и комнату от него прикрывают, у него такой особенный цвет и движение: занавеска слегка колышется от ветра. Свет слева.
Пишущая машинка?
Но?
И вдруг – наотмашь: а что же еще? Что ты ожидал увидеть?
Ну не компьютер же, в самом деле. Начало семидесятых.
От этого понимания испытал огромное облегчение и радость. Или не от понимания. Просто - радость. Радость от этой картины. Как будто она сама по себе очень дорога сердцу. Как будто все внутри откликается на нее теплом, энергией, светом.
Это была первая картинка, которая не рассеялась при попытке ее рассмотреть. Он все же разглядывал ее торопливо, боясь потерять: клавиши черные, круглые, под ними очень отчетливо был виден механизм, эти черные изогнутые железки, он даже не сразу вспомнил, как они называются. Сколько лет он близко не видел пишущей машинки? Все его клавиатуры за последние лет десять - серые пластиковые кнопочки с красными и черными буквами. Он захотел увидеть клавиши - и смог их увидеть. Они были круглые, черные, на них отчетливо были видны металлические желтые латинские буквы.
От этого разглядывания радость захватила его всего, затопила до самого горла. Он едва смог ее описать, найти слова, чтобы верно передать ее силу и ее смысл. Он говорил: это место моей силы и свободы, это работа, которую я люблю и которая получается, как дышать. Которая имеет смысл.
Потом он нашел еще такие слова: так рыцарь узнал бы свой меч.
Но еще не успев отдышаться от радости и гордости, царивших в нем, он стал шарить вокруг, ощупывать руками привычную картину мира, искать возможность списать эту картинку на что-то здешнее, точно бывшее. Например, большая комната в институте, с аквариумами, чучелами рыб, столами научных сотрудников, с бородатым ихтиологом, знакомым его матери, который давал поиграть толстую многоцветную шариковую ручку, привезенную из-за границы... Бумажных куколок-принцесс, которых для него вырезали из бумаги мамины коллеги. Там, конечно, кажется, были пишущие машинки, даже и с латиницей, наверное. Для латинских названий. Для научной переписки с иностранными коллегами. Он не мог утверждать это с точностью, но хватался за эти воспоминания и догадки и держался за них изо всех сил. Он не мог не понимать, что там совсем другой свет - прямой и однозначный электрический свет, и там есть аквариумы, чучела, ручка, принцессы, а пишущая машинка - не оттуда.
Но он честно попытался.

Записки сумасшедшего: Вопросы языкознания

Когда я в первый раз пришел к М., я захотел увидеть город. Будь с этим желанием, сказала она. Говоря попросту - сиди и желай этот город, отдайся своему желанию, дыши... им. Но я не увидел города. Я только почувствовал… свет. Свет был слева, такой, какой бывает над морем - живой, текучий и трепещущий. И его было много, яркого играющего света, но я видел его как будто в маленькое окошко, и больше ничего не мог различить. Края поля зрения были размыты и как будто притемнены. В остальном картинка была точно такой, какими бывают воспоминания: четкой и определенной, и в то же время утекающей, растворяющейся при попытке сосредоточиться на деталях, если не разглядел их когда-то.
Первое, что я сделал - я сказал себе: это было в детстве, здесь, мы ездили на море с мамой, если идти со станции к пляжу, море было слева.
Да, я это помню.
Я был уверен, что видел сейчас совсем другое море, но этого ведь просто не может быть. Так не бывает. Нельзя верить всему, что думаешь.
Больше я ничего не видел про море в тот раз. Только запомнил: оно слева.
…
Тот первый сеанс и еще один следующий я не записал сразу, только через пару недель. Очень жалею об этом, потому что невероятно трудно восстанавливать последовательность событий даже по горячим следам. Слишком много эмоций, слишком этот опыт не укладывается в рамки обычных представлений. Теперь я записываю все, что могу вспомнить, каждый раз сразу после работы, и то порой путаюсь и не могу вспомнить последовательность.
Тогда я был слишком оглушен открывавшимися картинами и тем, что они вообще открываются. Я теперь не вспомню, на каком месте, от какой мысли или картинки я так вцепился в левое плечо и стал его разминать и с силой тереть, и делал это довольно долго. Я чувствовал, что это движение как-то связано с тем, о чем я думал, с городом. И я, конечно, честно попытался найти объяснение в моем здесь-и-сейчас: какую-то физическую травму, переживание, случай - но не смог найти.
У меня осталось не много записей после того сеанса, и не только потому, что память меня подвела. Есть еще одна причина. Многие мысли, которые приходили мне в голову, когда я смотрел на играющий морской свет и на пишущую машинку, и между этими картинами, многие мысли и представления, понимание связей одного с другим, догадки и опасения - они совершенно не укладывались в привычную мне, позитивистскую и рациональную картину мира. То есть они были вполне связные и реалистичные, если принять, что я жил тогда в Вальпараисо. Но само это допущение было за пределами возможного.
Кроме того, картинки я мог описать, они имели хоть какую-то определенность и постоянство. Но мысли, мелькающие в голове - как их удержать? Как поверить, что тогда была именно такая мысль, а не то, что додумалось поверх нее после? Как поверить в то, что мне действительно не хватало слов в какой-то момент, и я не мог эти слова вспомнить... Как стал их на ходу изобретать, вполне укладывающиеся в логику русского языка - но не существующие в нем? Я даже не помню, почему я думал об этих страшных вещах и для чего мне понадобились эти слова, но я их думал.
А ведь я даже не произнес их вслух, и как я могу сам себе доказать, что я действительно думал их?
У меня очень много недоверия к себе. Я боюсь придумывать и фантазировать. Речь идет о слишком важных для меня вещах. Речь идет обо мне самом. И я хочу правды, какой бы она ни была, правда мне нужна, а не фантазии о себе, как бы прекрасны они ни были. Честно скажу, не со всякой правдой мне будет легко примириться. Но я, по крайней мере, попытаюсь ее добыть.
И я останавливал полет фантазии, обрывал приходившие в голову связи между картинками в голове и возникавшими мыслями.
Поэтому многое я просто не записал.
Но я записал про одно потерявшееся слово, слово, которое обозначает тех, кто… проводит допрос. Я как будто не помнил, как это назвать, я составил слово "пытатель", соответствующее по конструкции словам torturador или torturer. Были и другие составленные на скорую руку слова, но именно это первое поразило меня до глубины души - тем, что оно было абсолютно прямым выражением вкладываемого смысла, но в то же время абсолютно нелепо звучало по-русски.
И оно меня испугало. Оно было настолько страшным, что я так и не смог его произнести. Поэтому у меня нет свидетелей, что я его думал.
Но я знаю.

Этого было уже достаточно для первого раза, и мы закончили.
У меня на губах остался привкус этих страшных слов, а в глазах и в сердце - морской свет и пишущая машинка, и этого хватило, чтобы на какое-то время я перестал сомневаться в том, что я существую на самом деле.
У меня было дело.
У меня была радость.
Я был.

@темы: человек, которого нет

---

Первый день в Питере, вчера:
подводная лодка - отлично
перекус на ступеньках набережной - норм. сумка-холодильник - полезная вещь для диетического едока.
музей Арктики и Антарктики - интересно, птичек жалко. часы-маяк с дирижабля "Италия".
кафе "На парах" - все приготовлено на пару, нашлось, что поесть и мне, дораду будем готовить дома обязательно
храм Божьей Матери Лурдской - вечерняя месса. выше крыши. Маленькая Тереза и там ждет.

Ночи еще очень светлые, сбылась моя мета побывать в Питере в это время. Проснулся около четырех - думал уже семь.
Задумчиво смотрим в окно: решимся ли поехать сегодня на залив?

---

Araya Peters tenía 47 años. Había nacido el 30 de enero de 1926, egresando de la Escuela Naval a fines de 1946. Luego de una brillante carrera militar, fue comandante del submarino “Thompson” y jefe del Departamento de Relaciones Públicas de la Armada chilena, antes de ser designado en 1971 edecán naval del presidente Allende. Casado con Carmen Alicia Moder Echeverry, deja cuatro hijos.
www.ruinasdigitales.com/descamisado/descamisado...


CC Arturo Araya Peters 31-3-1964 al 19-1-1967
CF Francisco Ghisolfo Araya 19-1-1967 al 23-1-1969
base.mforos.com/1716045/4465407-submarinos-tipo...

@темы: реконструкция, корабли на рейде

---

Человек, которого нет - 8

Записки сумасшедшего: Память нема

Об этом говорить очень трудно. Даже то, что кажется очевидным, что знаешь всем собой, разумом, чувствами и телом, в чем не сомневаешься - невероятно трудно называть вслух. Непроизнесенное, оно неприкосновенно и неподсудно, неуязвимо. Произнесенное - становится беззащитным перед узаконенной обыденностью, и вместе с ним становишься беззащитным ты сам.
Кто я, если вслух говорю, что жил и умер сорок лет назад и теперь снова живу каким-то непонятным мне самому и неупомянутым в науке способом? Кто я, если утверждаю, что я не просто женщина, оказавшаяся мужчиной, не просто мужчина, родившийся в женском теле, а вообще другой человек? Кто я, боже мой, если говорю о подробностях моей жизни там и тогда, как о чем-то обыденном, естественном, естественном? Например, о том, что я в этом теле не родился. Когда она родилась, я жил далеко, я еще был жив. И жизнь моя имела конкретные очертания и детали, я был, как бывает всякий живой человек - материален и конкретен, у меня были свои привычки и вкусы в еде и одежде, предпочтения и слабости, со мной что-то случалось и происходило, я что-то делал и бывал доволен или недоволен тем, что у меня получалось и тем, что мне причиняли. Мне было бы намного проще воспринимать это как реальность, если бы у меня было что-то оттуда. Не предмет, конечно. Через тот свет багаж не доставляют...
Но, может быть, какой-нибудь навык, умение, знание. Или хотя бы простая бытовая память.
Я так долго не верил в себя. То есть, мне некуда было деваться от понимания, кто я есть, живущего непрерывно в самой глубине меня, но я отворачивался и отмахивался от этого знания, потому что так не бывает. Я не верил, и я не могу сказать точно, зачем я пошел к М. Пожалуй, я хотел добраться до хоть какой-нибудь точки равновесия. Двойственность изводила уже невыносимо, я потерял всякую надежду успокоиться, остановиться хоть на чем-то.
Я есть.
Но так не бывает.
Но я же - вот он, я есть!
Но так не бывает...
Я хотел остановить этот бег по кругу. Совру, если скажу, что был готов остановить его в любой точке. Я страстно хотел подтвердить свое «я есть». Но я понимал, что никогда никаких доказательств реальности своего существования там и тогда – а, следовательно, и здесь и сейчас, - я не добуду... Хорошо, хорошо, пусть мне докажут, что меня нет, но так, чтобы мне по силам было с этим согласиться, то есть так, чтобы я сам увидел, что меня нет.
Интересно, на что я рассчитывал, кем собирался оказаться, если не собой?
Может быть, ею, той самой женщиной, которая жила здесь раньше.
Я этого боялся.
Для меня это было как смерть.
Но я, кажется, очень честный и очень отважный. Я был готов пойти и посмотреть, что же там...
Но одно дело думать об этом, планировать визит к психологу, даже произносить разнообразные варианты вступительной речи. Наедине с собой. Самому себе.
Но сказать это другому…
Мучительные попытки заговорить об этом, описать увиденное, сквозь уверенность, что мне не поверят, потому что поверить невозможно. Это смущение и робость, и ты кусаешь губы и чувствуешь, что слезы подступают слишком близко к глазам. Это бессилие и страх.
Это как признать, что ты всерьез в это веришь – и тогда ты либо наивный дурачок, либо совсем больной безумец.
Об этом не говорят вслух.
Но что же делать, если в том месте, в то время - не только счастье и удача, там еще и боль, отчаяние и настоящая беда.
И эта боль совершенно настоящая, неподдельная. И мне нужна помощь, как настоящему.
Если я решу говорить об этом с психологом, мне нужно будет сказать это вслух.
Как это будет?
"Доктор, меня пытали и убили в семьдесят третьем... или в начале семьдесят четвертого, я не уверен. Кажется, у меня ПТСР, доктор. Вы можете мне помочь?"
И я молчу...


Неокончательный диагноз: Превратности метода

Итак, как помним, мы договорились, что это – фантастика. И в рамках этой договоренности я пытаюсь правдиво рассказать об этом человеке, вернее – представляю его собственные попытки правдиво рассказать о себе.
А ты, читатель, у тебя своя голова на плечах, сам решишь, чему верить, а что счесть галлюцинацией или злонамеренным обманом.
Итак, я продолжаю.
Представьте себе, что однажды Лу набирается храбрости... Да нет, что уж там, храбрости ему всегда хватало. Он только не верил, что это возможно: прийти к психологу, рассказать об этом - и не быть записанным в психи, и не оказаться втянутым в разговор про эзотерику. Рассказы о том, что так бывает, что есть прошлые жизни и память о них, приносили временное облегчение. Он вполне мог допускать, что так бывает. Вполне возможно. А бывают и сумасшедшие. Как понять, сам ты - действительно не псих? Вот этого-то он как раз и не знал: как понять.
Но все-таки он решился и заговорил об этом со своим терапевтом, назовем ее К. Он не сразу отважился признаться в этом… признаться в самом себе. Но когда признался, уже не отступал.
- Пожалуйста, имей в виду, что ты работаешь не с ней. Это я пришел на терапию. Это я твой клиент.
- А в чем разница?
И он затруднялся ответить. В чем может быть разница? Она это она, я это я. Как еще?
Он боялся, что это сумасшествие, психическая болезнь. Но когда К. сказала, что он не похож на больного – а он мог верить ей, потому что образование у нее было вполне соответствующее, - он как будто испугался еще больше.
- Почему это страшнее? – спросила К.
- Ну, если я псих, то это не лечится. А если это просто психологическая защита, значит, ее можно убрать…
Для него это значило «и я умру».
С К. они работали в основном не про это – человеку, который проходит личную терапию, есть о чем поговорить с терапевтом. У Лу тоже было много такого. В конце концов, он жил, жил по-настоящему, здесь и сейчас, и у него хватало проблем. И он много и усердно работал – как в группе, так и на личной терапии. Со временем он понял, что решает ее проблемы, той, которая была здесь раньше. Ее печали и потери, ее боль, ее несчастье, ее детство и ее жизнь – вот о чем он говорил с терапевтом. И боялся, отчаянно боялся, что однажды ее раны будут исцелены – и что тогда? Если он и правда всего лишь ее психологическая защита, то он уже будет ненужен тогда, так? И исчезнет.
Но все не исчезал и не исчезал.
И когда однажды почувствовал, что добрался до своей собственной проблемы, это было потрясающее ощущение. Разница казалась тонюсенькой, как угол в один градус – но на значительном расстоянии приводила к существенным различиям в характере и жизненных подходах. От нее требовалось делать все на отлично, а лучше – просто быть отличницей. Этого было бы достаточно. Впрочем ей, не удавалось и это. Но он - он должен был быть лучше всех. Не сказать, чтобы он был успешнее, чем она. Но у него была другая задача. Другие проблемы. Она и представить себе не могла то море стыда, в которое он погрузился, добравшись до себя. Ей не было стыдно от своих неудач, ей было печально и одиноко. Он каменел от стыда. И это было как минимум забавно – обнаруживать и сравнивать.
Порой он все-таки возвращался к теме свой двойственности, особенно когда ее проблемы были в целом разрешены, и он остался один на один со своими. Он пытался рассказать о том, что было ему тогда доступно.
- В этой истории есть как будто бы две части… Одна – прекрасная, про счастье, радость, успехи… любовь…
- Ты помнишь, когда и как она очаровалась Вальпараисо? – спрашивала К.
И он принимался думать, думать. Как? Когда? Она?.. В самом деле, ведь это могут быть ее фантазии...

И вот он узнал, что есть способ, который помогает поднять «забытую» память, которым работают с тяжелыми травмами, достаточно «протокольный», достаточно «инструментальный» и «технический», но без химических веществ, без внушения, без изменения дыхания. Сейчас не важно, какой именно способ - достаточно того, что Лу он внушал доверие именно своей техничностью и протокольностью. «Настоящий научный метод». Лу предположил, что если «там и тогда» что-то действительно было, если и в самом деле это отрывочки настоящей памяти просачиваются сквозь время и пустоту, то этим способом можно их добыть точно так же, как добывают вытесненные воспоминания травматиков. Или наоборот, с помощью этого методоа можно выявить, какие здешние травмы прикрываются такими символическими картинами.
С другой стороны, ему было уже настолько плохо в вынужденном молчании и одиночестве: тоска и неопределенные, бесформенные страхи, отголоски отчаяния и горя душили его, разрывали его тело, причиняя почти физическую боль. Он все больше замыкался и отдалялся от людей - даже от близких. Особенно от близких. Так и происходит с человеком, которому не с кем разделить свое горе, не с кем даже поговорить о нем, обычное дело. Он понимал это, и ему не нравилось то, что с ним происходит, не говоря уже о том, что это было просто тяжело.
Наконец он узнал о способе, который показался ему заслуживающим доверия, нашел специалиста, практикующего в этом подходе, пришел на прием. Я хочу знать, сказал он. Я хочу уже что-нибудь знать наверняка, и мне так тяжело, что почти все равно, в чем я смогу быть уверен. В том ли, что это было на самом деле, или в том, что это игры сознания и бессознательного, психологические защиты, фантазии, глюки... Лишь бы знать определенно. Лишь бы остановить эти качели: я есть - меня нет - я есть - меня нет - а кто я тогда?
Пусть что угодно, лишь бы что-то одно.

Когда-то потом он показал ей записи сессий, которые он прилежно вел. В них он называл ее М. Этот инициал не имел никакого отношения ни к ее фамилии, ни к имени. Почему так, спросила она. Я называю тебя Мелани. Почему? В честь Мелани Кляйн. Но почему? - удивилась она. Он пожал плечами. Тебе идет.
Но позже он думал о ней просто: М. И еще позже усмехался: как у Джеймса Бонда.
Он приходил и садился на стул, М. садилась на стул напротив, брала ручку - такую обыкновенную, которой пишут в тетради. Ручка у нее была белая с синим прозрачным «хвостиком» на конце. Из окна за спиной в синий хвостик попадал свет - получалось, как будто зажигается синяя искра. В первый раз М. случайно взяла эту ручку: просто была ближе. Потом Лу попросил, чтобы была эта ручка. Для него это было как тайная шутка, невинная проказа, намек на фантастический телесериал. Как будто в руках у М. оказалась ультразвуковая отвертка Доктора Кто. Лу и стал называть ее «отверткой». Это было правильно: инструмент. Вскрыть мозг, развинтить каркасы и решетки, извлечь чудо из обыденности, выковырять тайну.
Первые две или три встречи он не записал - потом жалел об этом, но что уж теперь. В дальнейшем он скрупулезно, насколько мог, записывал отчеты: все, что мог вспомнить о происходившем в сессии, все свои ощущения, эмоции, приходившие мысли и возникавшие перед внутренним взором картинки, порой мимолетные и хрупкие, как слюдяные лепестки, порой навязчивые - не отмахнешься, не оттолкнешь... Все, что только мог, он записывал в тот же день или на следующий.
А в первые дни он просто растерялся. Может быть, он и надеялся на то, что его "воспоминания" окажутся подлинными, но уж никак не рассчитывал на это всерьез.
А оно...

@темы: человек, которого нет

---

Пытаясь прояснить для себя, что значит эта радость, Пруст понимает: она — признак истины. Но перевернем фразу: то, что истинно, вызывает радость, которая ничем конкретно не обоснована. Это радость не от того, что ты съел печенье и тем самым утолил свой голод. И не от того, что увидел какие-то три дерева. Это радость состояния, которое является твоим свободным состоянием, но возникло оно из твоей же собственной жизни. То есть истина появляется тогда, когда действительно тобой испытанная жизнь как бы всплывает в тебе, очищенная и ясная. Она — твоя.
Мераб Мамардашвили

---

08.07.2014 в 22:15

Пишет  Сетанта:

я бы хотела

чтобы майдан устроили слова

чтобы они во ртах, произносящих их всуе, горели,
заставляли бы зубы стучать,
как щиты,
упирались под натиском воздуха,
не говорясь,
не выговариваясь,
чтобы они черным дымом
резиновым
адским
вырывались из ртов, говорящих: "мир", "права", "законные интересы"
и другое, вычеркните или вставьте
из любых новостей.

то была бы Словесная сотня — слова, погибшие,
но не давшие собой обмануть
никого
извините за пафос.

---

Уезжаем на три дня в Питер.
На связи буду, но нерегулярно.
Ч-ка, которого нет, буду выкладывать тем не менее.

---

Человек, которого нет - 7

Неокончательный диагноз: Смена точки сборки

А теперь совершим еще одно действие.
Представим себе, что этот человек существовал на самом деле – сначала когда-то, лет сорок назад, а потом снова - уже сейчас. И если бы это его странное существование было для него непрерывным, то как бы он чувствовал себя?
Предположим, он участвовал в некоторых событиях там и тогда, и в результате этих событий, как я уже упоминал, попал в руки врагов – и его допрашивали, долго и со знанием дела. А он сопротивлялся, как мог, а мог он, по всему выходит, много. И в результате попыток добиться от него информации его очень сильно испортили. Практически невосстановимо. То есть, он там умер от пыток. Хотя, может быть, его застрелили, после того как он свел себя с ума, лишил себя доступа к своей памяти и стал для них бесполезен. Так или иначе, он сначала был истерзан пытками, лишился памяти и сознания, а потом был убит.
И вот, если бы в результате описанного в предисловии обмена он снова оказался живым, как бы он себя чувствовал?
Давайте попробуем посмотреть на эту историю с такой точки.

Записки сумасшедшего: Милые кости

Однажды мне приснился страшный сон.
Как будто я подхожу к дому (а место вокруг было мне совсем незнакомое, слева передо мной была большая голубятня, а прямо за ней во всю ширину - большой овраг и за ним поднимающийся по склону лес) и вижу, что некий страшный человек запаковывает в пластиковый прозрачный мешок девушку. Это как будто бы мой, то есть ее, сосед по дому, про которого говорили, что он "ненормальный", что у него "справка". Он бросает мешок с девушкой перед голубятней и уходит за топором. Я подбегаю и вижу, что девушка плачет внутри мешка и тело ее покрыто ранами. Я выхватываю ее – она как будто завернута в несколько слоев пленки, но я срываю только верхний, хватаю ее и бегу через овраг к лесу, уверенный, что там маньяк нас не догонит и не найдет. Далеко в лесу я останавливаюсь, чтобы распутать девушку и освободить ее от мешков. И вижу, что несу в руках прозрачный сверток с человеческими ребрами, на которых осталось немного окровавленной плоти, разделенными и аккуратно сложенными одно к другому. Небольшой такой сверток, с десяток ребер. И я понимаю, что смог унести только часть девушки, расчлененной маньяком. Тогда я думаю, что надо отнести сверток в милицию, чтобы они нашли маньяка, чтобы он больше никого не убивал. И долго иду туда по городу, и никак не могу найти. И встречаю знакомую. Она чего-то от меня хочет, какой-то помощи, но я не могу ей помочь: мне надо отнести в милицию ребра, спрятанные в рюкзаке.
Я несколько раз просыпался, когда звенел будильник и когда мой любимый обнимал меня.
Но я засыпал снова - и снова нес окровавленные ребра в рюкзаке, и никак не мог дойти до милиции: то проходил мимо, то не решался войти в дверцу - железную, в желтой оштукатуренной стене. И опять оказывался там, где та женщина что-то от меня хочет, и отказывался ей помочь, а она сердилась. И наконец я рассказал ей про ребра и показал сверток. И заплакал, а она обняла меня.
Потом я лежал и думал, что бы мог означать этот сон? Я стал думать, что есть очевидный ответ: этот маньяк - мое безумие, моя фантазия о Вальпараисо, которая убивает и расчленяет мой разум, вот уже совсем немного осталось - эти ребра, сохранилась хоть какая-то критика и понимание, что что-то не так.
Но когда правильно понимаешь, о чем сон, наступает такое тихое, но очень ясно ощутимое состояние, как будто ключ подошел к замку - и чик-трак, что-то провернулось внутри и сошлось. Дыхание становится широким, тело - спокойным и сильным, наступает внутреннее согласие.
А тут вообще ничего не шевельнулось. Ни согласия нет, ни несогласия. Вроде бы формально, по науке, оно должно быть правильно - а как будто ко мне не имеет отношения. Я стал говорить, что это странно, потому что смысл такой простой и на поверхности лежит, почему же так безразлично? И тут оно немножечко довернулось, на малюсенькую долю градуса - и вдруг сразу как будто перевернулось на все триста шестьдесят.
Я подумал, что девушка в мешке - моя душа, моя память; и маньяк, убивающий ее - то, что я сделал с собой, чтобы не быть. А теперь я смог вырвать из забвения совсем малую часть разрозненных воспоминаний...
И тут случился чик-трак.
Сейчас, когда я это записываю, на глаза наворачиваются слезы к себе самому, несущему разобранные, бесполезные ребра своей души куда-то - куда?
Это я никак не доберусь туда, где смогу... что? Получить помощь? Найти защиту?
Никак не доберусь туда, куда должен добраться.
И больше я ничего не знаю об этом.

От автора

На самом деле эта запись из дневника должна бы появиться в другом месте. Там, где герой уже гораздо больше знает о себе благодаря достижениям современной психологической науки и техники: «смог вырвать из забвения совсем малую часть разрозненных воспоминаний». Но так же как трудно ему приближаться к тем страшным местам, так же трудно и мне. И вот, чтобы не было соблазна совсем уклониться от исполнения долга перед своим героем, я помещаю здесь, не по порядку, запись сна, случившегося позже. Теперь уж придется как-то его объяснить и ради этого – рассказать все.
Мой герой – человек далеко не экзальтированный, а как раз наоборот. Не могу назвать его последовательным материалистом, ведь он католик и несколько лет дисциплинированно посещал воскресные службы в храме. Но он не суеверен и не склонен к вольной мистике, а в христианское представление об устройстве мира никак не укладывается история с «переселением душ», «реинкарнацией» или «памятью о прошлой жизни». Воскресение мертвых ожидается во плоти, массово и только после Страшного суда, а не как попало, в кого попало, когда попало…
А попало вот так. И он очень долго не решался даже искать доказательств реальности происходящего, не говоря уже о том, что неизвестно вообще, где их искать. До сих пор неизвестно, что происходит с душой – ну ладно, с сознанием, - после смерти физического носителя. Есть различные мнения на этот счет. Для одних это вопрос веры, для других – вопрос неверия, то есть той же самой веры, только в обратное. Одни фантазируют, что жизнь после смерти есть, другие так же фантазируют, что жизни после смерти нет, но доказательств нет ни у кого. Мой герой придерживался на этот счет общепринятых в христианстве взглядов. «Померла так померла», жизнь – это билет в один конец, в конце пути ждет не пересадочная станция, а переход на новый уровень.
И вдруг он обнаруживает некоторые признаки того, что уже был.
Не может быть, говорит он.
Но оно есть.
Никто не может ни подтвердить этого, ни опровергнуть так, чтобы он мог поставить точку и успокоиться. Сколько раз он говорил себе: это все ерунда, забудь. Помогало ровно до следующей мысли: а кто же я тогда, если я все-таки не она, а я ведь не она.
И ведь к психологу с этим не пойдешь, потому что, ясное дело, психолог направит к психиатру, а там пошло-поехало… Он не хотел такого поворота. Да и зачем бы ему мог понадобиться психиатр, если во всем остальном, кроме этих несговорчивых сомнений в собственной сущности, он чувствовал и осознавал себя совершенно нормально? Все-таки со временем решился. Ходил к психотерапевту, но в основном с другими проблемами, их у каждого достаточно, не обязательно такие. Да, упоминал о том, что подозревает что-то такое… Но до главного дело не доходило.
Надо же было что-то с этим делать в конце концов.

@темы: человек, которого нет

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Здесь и сейчас

Ну, на самом деле-то вчера в Сокольниках.
Там выставка авторских садов, а мы мимо проезжали на самокатах, а я по садам улетаю, так что заехали посмотреть. Авторские сады были крошечные, но мы все внимательно осмотрели и устроились отдохнуть под раскидистым деревом, там трое занимались йогой, а чуть поодаль фокусник в желтой рубашке приручал огромные мыльные пузыри - и детей человеческих.

И мы там отдыхали, любовались пузырями и друг другом. На самом деле все гораздо волшебнее - и пузыри, и Д. Но посредством мобильника это волшебство не передать.

---

Человек, которого нет - 6

Неокончательный диагноз: Где-то есть город

Фотографии этого города всегда казались ему окнами - неплотно прикрытыми окнами, как будто находишься где-то на очень высоком этаже, и если неосторожно наклониться, высунувшись в окно – можно выпасть из него.
Вот так же у Лу кружилась голова, когда он смотрел на город через эти фотографии, множество их он перелистал на мониторе. Целенаправленно отыскивая в поисковиках или совсем случайно натыкаясь во френдленте – он узнавал этот город сразу, не путая с похожими. Совсем похожих нет, однако некоторые уголки других городов... могут напоминать. Но от них не кружится голова, от них никогда не кружится голова. Разве только на миг, если зацепить картинку краем глаза, вздрагиваешь – не он ли? Но стоит сфокусировать взгляд, волнение рассеивается: не он, безразлично.
Как будто с этим городом связана история. Может быть, целая жизнь. Или даже смерть.
У города есть имя: Вальпараисо.

Записки сумасшедшего: Я это моя история

Совсем не сразу я понял и сформулировал, что мужской род связан с другой историей, что я не просто «он», а вполне определенный человек. Я есть я, этот определенный человек… или меня нет вообще.
О ней здесь речи уже не было.
Меня не интересовало, что здесь останется, если не будет меня. Я мог бы дополнить лукрециево «где есть я, там нет смерти, где есть смерть — нет меня». Я сказал бы: где нет меня, там смерть. И что мне за дело до того, что есть, когда нет меня? Это точно не мои проблемы.
Я, кстати, довольно часто пытался себя здесь аннулировать, и у меня находились вполне весомые причины для этого. Меня нет, я муляж, симуляция личности, психологическая защита. Меня нет, потому что тот, чьим именем я называюсь, слишком хорош, не по Сеньке шапка. Меня нет, потому что так не бывает.
Упорство, с которым я этим занимался, меня самого поражает.
Не то чтобы «если я не тот человек, то кто же я?», а с размаху – «я тот человек или меня нет» и даже «я тот человек, но меня нет».
Гораздо позже я смог понять, по крайней мере – довольно уверенно предположить, с чем это связано. Но об этом я потом расскажу.

Однажды, несколько лет назад, я записал в своем дневнике такое:
«Сегодня я утром проснулся и думал о том, каково это - требовать от людей, чтобы они видели то, чего нет.
Видеть меня, мужчину.
Как же так, разве меня нет? Я же есть. А есть ли я на самом деле? А вдруг я просто хитро выстроенная психологическая защита?
Эти мысли побежали по очередному кругу, причиняя мне тоскливое и безнадежное страдание.
Я думал: одни говорят – женщина как женщина, только не в своем уме.
Другие в это же время говорят – как можно тебя не замечать?
Кто же прав? Те, кто видит очевидное, или те, кто не видит его? И что здесь является очевидным?
Я думал и думал, страдал и страдал, и постепенно приходил к выводу, что я зря тревожу людей, надо бы уже смириться с действительностью и принести свои извинения всем, кого я ввел в заблуждение...
И завел свою мантру «меня нет». И стал поочередно и методично перечислять всё, чего нет. Отказывался от себя последовательно и в деталях. Начал с грамматического рода, в котором я говорю о себе, продолжил характером, перешел к достижениям. С человеческими качествами трудностей не возникло. Умный я или умная я, добрый или добрая, сильный или слабый, или я сильная и слабая, с этим оказалось очень просто разобраться: поменять родовые окончания у прилагательных. Хотя оттенок фальши все равно присутствовал: я смутно чувствую, что женщина умна иным образом, чем умен мужчина, что доброту они чувствуют по-разному, к силе и слабости относятся не одинаково. И все-таки это было выполнимо. Переписать на нее результаты моей деятельности оказалось еще проще: сделал ты дело или сделала - результат уже является фактом. В каком-то смысле, он лежит отдельно, и он рода не имеет. Полученное образование остается образованием, выращенный сад – садом, написанная книга так же шелестит страницами. Зачет.
Я аккуратно переводил все от себя к ней, одно за другим. Все, совершенное мной здесь, на ее территории, приписывалось ей без ощутимых помех. Но, покончив со здешними достижениями и провалами, я вспомнил, что есть еще кое-что. То, что принадлежит только мне, а ей не принадлежит. Но раз меня нет, оно не принадлежит и мне. Моя история. Моя жизнь когда-то давно. Этого просто не было никогда, не было совсем, раз не было меня.
Даже вспоминать об этом нелегко. Как я думал об этом и не исчез насовсем?
Я думал: меня же нет и не было никогда. Это все выдумки. Человеческий разум и не такое может изобрести. Защиты, психологические защиты. Меня нет. Я отказался от себя и

отказался от Вальпараисо.
И перестал дышать.
Я лежал и не дышал. Чистая правда: лежу и не дышу, и как будто не собираюсь. И меня это не беспокоит. Я и шевелиться не могу – да и не хочу, собственно, даже не то чтобы не хочу, а мне как-то незачем.
И вот я так лежу, не дышу, не шевелюсь и сердце внутри как нечто постороннее, потому что шевелится, бьется – и это любопытно, но только самую малость.
Это, конечно, на самом деле продолжалось считанные мгновения. Но для меня-то время как будто остановилось.
Тот, кого я люблю, проснулся и спросил: эй, ты чего? что с тобой?
И я вдохнул, как будто очнувшись.

Я не знаю, что все это значит.
Но я решил: может быть, меня и нет, но Вальпараисо точно есть. И я там точно был.
Вот я сейчас написал это, сижу и смеюсь. И дышу-дышу. Как будто получил помилование».

Но на следующий день я снова думал, что это все неправда.

@темы: человек, которого нет

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра