Во. Одна леди, учившаяся на издателя, говорит: надо начинать не с диалога в начале, а с истории Мариванны-Фонарины. И ругается.
Потому что, говорит, читатель заскучает и уснет на длинном философском диалоге.
Может, она и права.

---

Правда ведь - неудивительно, что я чувствую себя усталым в хлам?

---

Вот это я дал... с утреца.
Сказки кусок написал, позавтракал, детей завтраком накормил-умыл, на велосипеде полетал, второй раз позавтракал, до работы долетел, рабботу поработал и сказку дописал.
Уффф.

А всё почему? Потому что раньше у меня велосипеда не было
Спать надо больше - это раз.
И границы... В общем, с границами надо внимательнее и аккуратнее, самому - со своими - в первую очередь.


Кстати, чтобы не забыть: 21 мая - День Алисы в Заповеднике сказок.
Что касается сказок, там и мои Бусики за сказку считаются, так что стесняться совершенно нечего. Больше сказочников, хороших и разных!
А еще в жж начался Тринадцатый Конкурс МАССАРАКШ!
И там тоже очень и очень стоит играть.
А там и БД на горизонте маячит...

Спать и границы, границы и спать.

---

Семь небес света - полностью

- Нет, ну это проще простого - подняться в небо! - сказал Хайме со всей важностью знатока.
- Проще? Так-таки проще простого? - усомнился несчастный Перейра.
- А чего сложного?
- А отчего же люди не летают?
- Не летают, как птицы? Потому что не птицы. Людям летать надо по-другому, без крыльев ведь, как птица, не полетишь.
- А как же?
- Как по морю корабли - не так ведь, как рыбы в воде, но плывут.
- Не так, правда... Плывут... Но ведь они на воду опираются, проваливаются в нее, но не до конца, только до половины и чуть больше, а почему челвоек так не может? Встал бы на воду - и пошел, пошел...
- Потому что человек стоя - узкий и воду протыкает. А если на воду лечь и руки еще так раскинуть, и ноги - будешь как плот из бревен, только растопыренный.
- Точно!
- Вот и на небе так же можно, лечь и растопыриться, и небо удержит.
- Ну сказал! А как с башни-то человек падает, не удерживается, хоть как растопырься - все равно в землю врежется и конец.
- Потому что это еще не небо. Небо - выше, много выше. Это... как вот в лужу бревно положить, или в маленький ручей. Провалится! Надо, чтобы много неба было поднизом, тогда и удержит.
- Эка. А чтобы много неба было поднизом - надо на самый верх забраться? Вроде как на морской берег, только на берег небесный?
- Ну да.
- А как же туда попасть, если не летать?
Хайме задумался, погрузив длинные пальцы в космы, поскреб темя.
- Так что ж ты меня путаешь?! - воскликнул недовольно. - Чтобы в небо подняться, лететь не надо. А надо просто подняться вверх.
- Тю! - воскликнул Перейра. - А разница-то в чем?
- Да в том! - аж подпрыгнул от негодования Хайме. - Лететь - это туда и сюда, на закат и на восход, вдоль и поперек над землей. А подняться вверх - это хоть на башню залезть или еще как-нибудь, я в книгах много читал, по-разному люди делали в прежние времена.
- А как делали, как? Если делали, да легко и просто, отчего же теперь не делают? Может, надоело?
- Может, и надоело, я тебе за других не ответчик. Но что делали - это точно. Я сам своими глазами в книжках читал.
- Рассказывай! - решительно потребовал Перейра. - Если до нас делали, значит, и мы сделаем.
Хайме наморщил загорелый лоб, вспоминая читанное.
- Первое: если набрать росы в склянки и дождаться утра - роса в небо устремится и поднимет склянки, надо только их на себя навязать побольше, и поднимешься в небо, увлекаемый росой.
- Р-раз! - торжественно загнул палец Перейра.
- Второе: можно любой воды в склянки налить и дождаться полнолуния. Луна притягивает воду.
- Скажешь тоже! - возмутился Перейра. - Луна притягивает воду только ночью. А утром, значит, с неба и грянешься?
- Да, не годится, это ты прав. Значит, снова второе: прокалить магнит для очищения от излишков вещества, построить платформу из чистого железа и держать магнит на вытянутой руке над головой: тогда платформа будет к магниту тянуться и подниматься за ним следом в вышину. Один так летал.
- Это дело... Только вот у нас ни кузницы, ни железа, ни магнита.
- Ну, положим, отец Июльки и в кузницу пустит, и железа даст - нам ведь не насовсем, подняться в небо только, а потом опуститься, всего делов. А после хоть снова лемехов и подков из этого железа наковать. Даже и дороже продать можно: железо не простое уже будет, а небесное!
- Но где же взять магнит?
- Правда твоя, магнит взять негде. Ну давай тогда еще вспомню.
- Вспомни-вспомни, а то мне жениться на Июльке обязательно надо, мне без нее хоть с башни падай.

Началось-то всё с глупости. Дочь пекаря Мариванна-Фонарина ждала-ждала сердечного друга из дальних краев. И уж как ей это удалось - неизвестно, а только лучшую свою задушевную подругу Хулию-Июлию она подговорила ни с кем не сговариваться вперед нее. Страшную тайну они себе из этого сделали, девичью дружбу заключили, иголками пальцы кололи и на крови клялись. И потому Хулия-Июлия никак не могла сказать Перейре заветное "да" до тех пор, пока Мариваннин залетушка из дальних краев не вернется. И уж как мог Перейра крепился и держался, чтобы дуру-девку словами не честить, что одну, что другую. Не знал, что это еще не горе, горе-то впереди!
А вот какое горе вышло.
Вернулся Мариванны-Фонарины, пекарской дочери, воздыхатель Юстас-Алекс из далеких краев и немедленно к ней посватался. Та, конечно, тут же согласилась, помолвку устроили - весь городок гулял на радостях, потому что оказалось: не одну Хулию-Июлию Мариванна на глупости подбила, а и девиц Севастиану, Мадаполаму, Лизабету и Гортензию. Тут же следом помолвок устроили, родители на радостях благодарственных писаных досок заказали маляру, вот уж ему радости было изображать помолвку за помолвкой четыре раза, да еще чтобы в разных платьях. А все потому, что девки-дуры не признавались никому в глупостях, и родители уже боялись, что с рук не сбудут залежалый товар. Нашлись, однако, всем терпеливые женихи, хоть и удивительно это. А маляр все как есть в красках изобразил, и в костеле нашем небесной покровительнице доски в благодарность преподнесли.
Один Перейра в дураках остался.
Мариванны-Фонарины жених, Юстас-Алекс Путешественник, стал по всему городку похваляться, что побывал-де на семи морях во семи землях. Ну, парни, ясное дело, слушают да не очень верят: за год-другой всех семи земель не обойти, семи морей не переплыть. А девушки - натуры тонкие, трепетные, но соображения о земном устройстве не имеют, в отличие от обустройства домашнего. Других-то родители застращали, что если не пойдут немедля замуж, то по монастырям раздадут и в работницы. А Хулию-Июлию отец-кузнец пуще души своей любил, а мать умерла давно. Вот отец ее пугать и не стал, а она раздухарилась.
Может, не со зла она так, может, просто от обиды на подругу, что та ее ждать заставила, а сама не просто помолвилась, а с самым звонким парнем в городке. Кто ее знает, отчего она так с Перейрой обошлась, вроде любила ведь его.
А только потребовала от парня простого - невозможностей несусветных: не просто с Юстасом-Алексом сравнться, а переплюнуть его семь раз. Если он на семи морях бывал и семь земель обошел, то и смысла нет в этом с ним тягаться, потому что даже первое слово дороже второго, а любое "тоже" на помет похоже. А раз земли и моря все Мариванниным женихом исхожены и помечены, одна Перейре дорожка остается, чтобы кузнечью дочь завоевать.
Семь небес.
Хайме много чего еще вспомнил, да такого, что к действительности применить не с руки. Вспомнил раму, обвешанную огненными ракетами, но столько пороха у нас в городке не наберется даже в большой праздник, разве до второго-третьего неба еще хватило бы взлететь, но выше уже никак. Вспомнил дивную машину пассаролу, увлекаемую ввысь силой янтаря и эфира. Про янтарь Юстас-Алекс нам разъяснил, даже показал низки янтарных бусин, приготовленные в подарок невесте на свадьбу, даже подержать дал. Вот что за камень? Легкий, как деревяшечка, теплый на ощупь.
- Слёзы солнца, - сказал Путешественник. - Так за морями объясняют, потому теплый и цветом такой. И к солнцу тянется сутью своей.
А Хайме сказал:
- Тяга эта янтарная нуждается в летучести эфира, который есть душа мира и потому всегда возносится ввысь.
Ну, за янтарем дело не стало. Бедный Перейра обеими руками в бусы вцепился:
- Ты, гад языкатый, разболтал на весь городок о своих адвентурах небывалых, из-за тебя всё! Вот изволь теперь причиненный ущерб возместить, янтарные бусы на такое дело пожертвовать, а если вернемся с небес благополучно, то и бусы тебе, так и быть, вернем. А если мне на Июльке жениться из-за тебя не судьба, то хоть напьюсь с горя и друзей напою.
На это Юстас-Алекс и возразить ничего не мог. Да и нечего тут возражать, всю правду Перейра высказал, все парни на Путешественника зло держали, и он это понимал, потому и спорить не затеялся.
Только ведь эфира у парней по-прежнему не было. Да и как ее уловить, мировую душу, во что заключить, чтобы не улетучилась бесцельно? Так гадали-рядили, пока юный Валериан не воскликнул в озарении:
- А ведь это же ясно, братья, что у каждого душа есть, а откуда она? В каждого испокон века вдунута, а это же божий выдох - душа. Но ведь чтобы выдохнуть, это же ясно - надо сперва вдохнуть? А что вдохнуть? Это же ясно, если мир вокруг - мир и вдыхаешь, душу его, эфир летучий. Разве не так? Это же ясно...
Как тут было не согласиться, когда он все так ясно изложил? Он хоть юный еще, Валериан, но видно уже, что умником и знатоком будет не хуже Хайме в свой черед. Даже Хайме это понимает, потому и поддержал юнца:
- Как же, ясное дело, как же это я сам не догадался?
Не без ревности, конечно, но поддержал. Все мы обрадовались: и эфир есть - уловлять не нужно, и склянки для него никакие не нужны, сами мы сосуды, в которых мировая душа как отщипнутая по кусочкам содержится.
Тут все загалдели: а зачем нам железная рама или платформа, тяжелая она и возиться с ней еще. Давайте корзину сплетем, чтобы в нее человек целиком поместился, и пусть поднимается на самую верхушку неба, на берег наднебесный. А оттуда уже можно лечь и руки-ноги растопырить, тогда, как лист осенний, соскользнешь туда-сюда качаясь, по небесам до самой земли.
Одна трудность оставалась: чтобы поднять наверх корзину эту летучую, много эфира надо, много больше, чем в одном человеке поместиться может. Иначе бы люди так и взлетали на каждом шагу. А больше эфира собрать можно, только если нам всем парням в корзину влезть и бусы над собой развесить. Только от этой трудности все сразу обрадовались, засобирались, кто шляпу поплотнее нахлобучил, кто за зимним плащом домой сбегал, известное ведь дело, поднимешься на башню - а там ветер всегда холоднее. Кто побогаче, тот попросил мать собрать еды на дорожку всем парням. А вместо корзины выкатили телегу пустую, отцепив только оглобли, чтобы не цеплялись за облака и не нарушали равновесия. Уселись в телегу, подняли над собой на палках янтарные бусы - янтарь к солнцу тянется, лоскуты мировой души в человеческой плоти в небеса воспаряют, парни крепче за телегу держатся - и полетели, то есть, как Хайме уже разъяснял, не туда-сюда по небу, а прямехонько вознеслись.
Все в небо ринулись: и Перейра, и Хайме, и юный Валериан-Спокойник, и четыре счастливых жениха Видаль, Понтец, Гомец и Хуарец-Почемуйко, хотя им-то куда? зачем?
Хотел и Юстас-Алекс за всеми увязаться, но его на телегу не пустили: хватит с тебя!
И всё ввысь и ввысь, сквозь ветер, сквозь облака - пока душа вверх рвется, пока янтари солнечные лучи в себя тянут и по ним, как по нитям, нижутся и скользят - не остановить телегу, не замедлить.
Первое небо оказалось красным, яростным. Солнце в нем пылало сильное, словно бы сердитое и нахмуренное. Не по себе стало парням, даже телега вниз подалась, будто клюнула. Понтец с Хуарецом не ожидали такого оборота - вывалились через борт. С ужасным криком упали они в густо-красные облака, да в них и застряли.
- Ой, - кричат снизу, - ой, горячо!
И как будто в глине увязают, ног не вытащить.
Телега тихонько к ним спустилась: не хватало ей тяги без их внутреннего эфира и янтарных бусин. Втащили их обратно, помогли счистить вязкие комья, велели держаться крепче - и, укрепившись духом, воспарили еще выше.
Там солнце было, как апельсин - рыжее, и облака оранжевой пеной курчавились, и тепло вокруг, приятно. Но странно всем стало, хотя и радостно: как будто кровь сама вскипает и пеной пузырчатой по жилам течет.
Над этим небом - небо желтое, там в облаках песок золотой на ветерке перетекает и солнце совсем обыкновенное, свое. И жарко, как дома летом, так что теплую одежду пришлось снять скорее, пока не упрели.
- Это мы что же, домой вернулись? - удивился Перейра, но все с ним заспорили и заторопились выше подняться, авось еще какое-нибудь необыкновенное небо там обнаружится.
Другое небо было зеленое, и солнце было, как свежая листва, пронзительно-яркое, и облака холмами лежали внизу, словно поросшие курчавой травой, и тут уж все парни сами из телеги повыпрыгивали и валялись на траве.
- Эй, эй! - закричал Хайме. - А телега-то?
А телега погружаться в облако стала, как будто под землю уходит. Одни шесты с янтарем не могли ее удержать. Вбили тогда ножи, привязали телегу поясами, расположились на отдых. Расстелили куртки, выставили угощение: лук, колбаски, хлеб и славный сидр, поели-попили, вздремнули даже часок. Как же не устать, когда уже на четвертое небо взобрались! Мало ли, что тела в телеге покоятся, а души ведь трудятся, ввысь стремятся изо всех сил, не только самих парней на себе тянут, а еще и телегу. А как проснулись - доели, что еще оставалось, допили сидр, развеселились и снова в путь пустились.
В голубом небе и солнце было глубое, прохладное, облака больше на легкие речные волны похожи, и как будто вечер кругом: ветерок прохладный, тишина покойная, даже взгрустнулось всем и домой захотелось. Но решили уж идти до конца, аз ввязались в такое дело. Всего-то два неба осталось, неужели повернуть обратно?
А в синем небе налетел синий ветер, в синих тучах утонуло холодное солнце, стали парни ежиться и куртки натягивать, у кого было, что натянуть, да и с соседями поделиться не забыли, кто плащем, кто полой. А Хуарец-Почемуйко совсем замерз и говорит:
- Сил нет никаких, может, пока до земли долетит, развеется по ветру?
Да и всем сидр уже не только в голову стучал. Но как же быть, городок родной под нами там внизу на земле.
- Смотрите, ветер какой! - успокоил юный Валериан. - Это же ясно, что все далеко унесет и развеет, если и прольется дождь, то где-нибудь в поле пустом.
Так что дружно решили прямо с телеги справить малую нужду, только чтобы никогда-никогда ни родным, ни милым не признаваться. Ну, на всякий случай. Да заодно и их не расспрашивать, не попал ли кто под дождь. Всем спокойней будет!
И так налегке поднялись они в седьмое небо, к догорающему солнцу, низко стоящему над густыми кронами пурпурных дерев. Глубокие сумерки лежали там, полные глухих, но сильных цветов. И красиво было, еще бы не красиво! Торжественно и роскошно, великолепно. Но уж очень одиноко стало каждому, как будто совсем один он там, в нечеловеческой вышине. Потянуло их души назад, к родной теплой и живой земле, сильно так потянуло, что только янтарь и спас от страшного падения.
Одно за другим промелькнули разноцветные небеса, а ближе к земле движение замедлилось: уже не так жадно души рвались вниз, уже спокойней им было, когда сверху увидели парни крыши домов и шпиль церкви, и башню старую на краю городка. Вот к ней поближе и постарались приземлиться, чтобы хлебные поля не помять, а только все равно отнесло в сторону.
Невесты перепуганные, издалека летучую телегу завидев, выбежали встечать, но в широких юбках разве за ветом угонишься?
Так что первым поспел, конечно, Юстас-Алекс, ему надо было отнять обатно свои янтари и припрятать их, чтобы девушки раньше времени не увидели, какой подарок он своей невесте приготовил к свадьбе.
А парни-то довольные из телеги повыпрыгивали, радуются- кричат, друг друга хвалят и друг перед дугом хвалятся, какие лихие да удалые, и не обидно никому, потому что все как один семь небес насквозь прошли.
Тогда и Юстас-Алекс подошел к парням и во всем признался: что не был ни в семи землях, ни на семи морях, а диковинки сувенирные приобрел у бродячего торговца цыганского племени, именем Мелкиадес. И янтарь у него же заполучил вместе с разъяснением о его природе и свойствах.
По злобе Перейра ему сказал:
- Вот тогда иди и признавайся своей Фонарине-пекарской дочери, всю правду ей скажи, чтобы перед нашими милыми не задавалась и не подбивала их на нас смотреть с жалостью и подговаривать на безумства.
И Путешественник поник весь и сморщился, потому что целую неделю был в городке героем и уважаемым челвоеком, невзирая на молодость, старики его к себе на лавочки звали и как с равным с ним разговаривали, слушали его россказни. Позор ему теперь несмываемый, на всю жизнь посмешищем станет, да и невесту потеряет, а ведь ради нее всё затеял: уехал к дальней родне за море (одно всего навсего!) в ту землю, чужого воздуха немного понюхать, чтобы с подлинным жаром теперь рассказывать, где бывал и что видал. Так у нас многие за одно море плавали и в той земле бывали, и у всех, почитай, там родня, что ж теперь?
Однако позор - он и за морем позор, это все понимают. Валериан Спокойник сказал:
- Это же ясно, что нам теперь ни к чему Путешественника позорить. Если бы не он, разве мы ринулись бы в небеса? Разве видели бы чудеса? Нас теперь милые наши пуще прежнего расцелуют, а старики потеснятся и всех наперебой станут на лавочки звать, а уж сколько нам нальют в кантине, так мне уже заранее страшно, давайте, парни, придумаем, как бы нам от этого подвига в канаве спьяну не помереть. Это же ясно, а Юстас-Алекс сам себя наказал: в небесах не побывал, как мы!
Тут Юстас-Алекс заплакал, не стыдясь, потому что такой шанс в жизни упустить - это ж никак не поправить!
А Перейра говорит:
- Что это ты, юный Валериан, о поцелуях говоришь, не рановато ли тебе?
- Откуда тебе знать! - засмеялись парни. А Валериан Спокойник глаза потупил и говорит:
- Что знаю, того уже не забыть, а дело-то не во мне.
И тут Видаль как заорет:
- А что мы - дураки, что ли? Мы же теперь... Эй, Юстас-Алекс, ты не плачь, завтра еще на небеса полетим!
И то правда: от небесного огня разноцветного души наши еще эфирнее становятся, каждый раз все легче в небеса пониматься.
А тут и милые наши, сколько в юбках ни путались, а добежали, и Севастиана, и Мадаполама, и Лизабета, и Гортензия, и Хулия-Июлия сама, а первой - Джоконда Турандотьишна, Хайме Непутевого пришлая женщина-амазонка. Добежали, на шею кинулись, пуще прежнего целуют-гладят, только Джоконда на своего верного друга с кулаками кинулась, тут они оступились, да и закатились за стожок, а больше мы Хайме в тот день не видели. Смотрим, а Валериана-то нашего юного, Спокойника-то, сразу три девицы наперебой целуют.
Ну, раз такие дела, надо чаще в небо ходить, а там, глядишь, и земли с морями пересчитаем.
Хотя невесты наши не очень это приветствуют.

---

Семь небес света - полет

И всё ввысь и ввысь, сквозь ветер, сквозь облака - пока душа вверх рвется, пока янтари солнечные лучи в себя тянут и по ним, как по нитям, нижутся и скользят - не остановить телегу, не замедлить.
Первое небо оказалось красным, яростным. Солнце в нем пылало сильное, словно бы сердитое и нахмуренное. Не по себе стало парням, даже телега вниз подалась, будто клюнула. Понтец с Хуарецом не ожидали такого оборота - вывалились через борт. С ужасным криком упали они в густо-красные облака, да в них и застряли.
- Ой, - кричат снизу, - ой, горячо!
И как будто в глине увязают, ног не вытащить.
Телега тихонько к ним спустилась: не хватало ей тяги без их внутреннего эфира и янтарных бусин. Втащили их обратно, помогли счистить вязкие комья, велели держаться крепче - и, укрепившись духом, воспарили еще выше.
Там солнце было, как апельсин - рыжее, и облака оранжевой пеной курчавились, и тепло вокруг, приятно. Но странно всем стало, хотя и радостно: как будто кровь сама вскипает и пеной пузырчатой по жилам течет.
Над этим небом - небо желтое, там в облаках песок золотой на ветерке перетекает и солнце совсем обыкновенное, свое. И жарко, как дома летом, так что теплую одежду пришлось снять скорее, пока не упрели.
- Это мы что же, домой вернулись? - удивился Перейра, но все с ним заспорили и заторопились выше подняться, авось еще какое-нибудь необыкновенное небо там обнаружится.
Другое небо было зеленое, и солнце было, как свежая листва, пронзительно-яркое, и облака холмами лежали внизу, словно поросшие курчавой травой, и тут уж все парни сами из телеги повыпрыгивали и валялись на траве.
- Эй, эй! - закричал Хайме. - А телега-то?
А телега погружаться в облако стала, как будто под землю уходит. Одни шесты с янтарем не могли ее удержать. Вбили тогда ножи, привязали телегу поясами, расположились на отдых. Расстелили куртки, выставили угощение: лук, колбаски, хлеб и славный сидр, поели-попили, вздремнули даже часок. Как же не устать, когда уже на четвертое небо взобрались! Мало ли, что тела в телеге покоятся, а души ведь трудятся, ввысь стремятся изо всех сил, не только самих парней на себе тянут, а еще и телегу. А как проснулись - доели, что еще оставалось, допили сидр, развеселились и снова в путь пустились.
В голубом небе и солнце было глубое, прохладное, облака больше на легкие речные волны похожи, и как будто вечер кругом: ветерок прохладный, тишина покойная, даже взгрустнулось всем и домой захотелось. Но решили уж идти до конца, аз ввязались в такое дело. Всего-то два неба осталось, неужели повернуть обратно?
А в синем небе налетел синий ветер, в синих тучах утонуло холодное солнце, стали парни ежиться и куртки натягивать, у кого было, что натянуть, да и с соседями поделиться не забыли, кто плащем, кто полой. А Хуарец-Почемуйко совсем замерз и говорит:
- Сил нет никаких, может, пока до земли долетит, развеется по ветру?
Да и всем сидр уже не только в голову стучал. Но как же быть, городок родной под нами там внизу на земле.
- Смотрите, ветер какой! - успокоил юный Валериан. - Это же ясно, что все далеко унесет и развеет, если и прольется дождь, то где-нибудь в поле пустом.
Так что дружно решили прямо с телеги справить малую нужду, только чтобы никогда-никогда ни родным, ни милым не признаваться. Ну, на всякий случай. Да заодно и их не расспрашивать, не попал ли кто под дождь. Всем спокойней будет!
И так налегке поднялись они в седьмое небо, к догорающему солнцу, низко стоящему над густыми кронами пурпурных дерев. Глубокие сумерки лежали там, полные глухих, но сильных цветов. И красиво было, еще бы не красиво! Торжественно и роскошно, великолепно. Но уж очень одиноко стало каждому, как будто совсем один он там, в нечеловеческой вышине. Потянуло их души назад, к родной теплой и живой земле, сильно так потянуло, что только янтарь и спас от страшного падения.
Одно за другим промелькнули разноцветные небеса, а ближе к земле движение замедлилось: уже не так жадно души рвались вниз, уже спокойней им было, когда сверху увидели парни крыши домов и шпиль церкви, и башню старую на краю городка. Вот к ней поближе и постарались приземлиться, чтобы хлебные поля не помять, а только все равно отнесло в сторону.
Невесты перепуганные, издалека летучую телегу завидев, выбежали встечать, но в широких юбках разве за ветом угонишься?
Так что первым поспел, конечно, Юстас-Алекс, ему надо было отнять обатно свои янтари и припрятать их, чтобы девушки раньше времени не увидели, какой подарок он своей невесте приготовил к свадьбе.
А парни-то довольные из телеги повыпрыгивали, радуются- кричат, друг друга хвалят и друг перед дугом хвалятся, какие лихие да удалые, и не обидно никому, потому что все как один семь небес насквозь прошли.

---

Решил слегка развлечься чуток сказочку написать по случаю?
13 тыщ - н-на!
Вот что бывает, если я высплюсь и расслаблюсь.

---

Семь небес света - внезапно окончание

Здесь еще про полет сначала будет, но вот так оно закончится:

Тогда и Юстас-Алекс подошел к парням и во всем признался: что не был ни в семи землях, ни на семи морях, а диковинки сувенирные приобрел у бродячего торговца цыганского племени, именем Мелкиадес. И янтарь у него же заполучил вместе с разъяснением о его природе и свойствах.
По злобе Перейра ему сказал:
- Вот тогда иди и признавайся своей Фонарине-пекарской дочери, всю правду ей скажи, чтобы перед нашими милыми не задавалась и не подбивала их на нас смотреть с жалостью и подговаривать на безумства.
И Путешественник поник весь и сморщился, потому что целую неделю был в городке героем и уважаемым челвоеком, невзирая на молодость, старики его к себе на лавочки звали и как с равным с ним разговаривали, слушали его россказни. Позор ему теперь несмываемый, на всю жизнь посмешищем станет, да и невесту потеряет, а ведь ради нее всё затеял: уехал к дальней родне за море (одно всего навсего!) в ту землю, чужого воздуха немного понюхать, чтобы с подлинным жаром теперь рассказывать, где бывал и что видал. Так у нас многие за одно море плавали и в той земле бывали, и у всех, почитай, там родня, что ж теперь?
Однако позор - он и за морем позор, это все понимают. Валериан Спокойник сказал:
- Это же ясно, что нам теперь ни к чему Путешественника позорить. Если бы не он, разве мы ринулись бы в небеса? Разве видели бы чудеса? Нас теперь милые наши пуще прежнего расцелуют, а старики потеснятся и всех наперебой станут на лавочки звать, а уж сколько нам нальют в кантине, так мне уже заранее страшно, давайте, парни, придумаем, как бы нам от этого подвига в канаве спьяну не помереть. Это же ясно, а Юстас-Алекс сам себя наказал: в небесах не побывал, как мы!
Тут Юстас-Алекс заплакал, не стыдясь, потому что такой шанс в жизни упустить - это ж никак не поправить!
А Перейра говорит:
- Что это ты, юный Валериан, о поцелуях говоришь, не рановато ли тебе?
- Откуда тебе знать! - засмеялись парни. А Валериан Спокойник глаза потупил и говорит:
- Что знаю, того уже не забыть, а дело-то не во мне.
И тут Видаль как заорет:
- А что мы - дураки, что ли? Мы же теперь... Эй, Юстас-Алекс, ты не плачь, завтра еще на небеса полетим!
И то правда: от небесного огня разноцветного души наши еще эфирнее становятся, каждый раз все легче в небеса пониматься.
А тут и милые наши, сколько в юбках ни путались, а добежали, и Севастиана, и Мадаполама, и Лизабета, и Гортензия, и Хулия-Июлия сама, а первой - Джоконда Турандотьишна, Хайме Непутевого пришлая женщина-амазонка. Добежали, на шею кинулись, пуще прежнего целуют-гладят, только Джоконда на своего верного друга с кулаками кинулась, тут они оступились, да и закатились за стожок, а больше мы Хайме в тот день не видели. Смотрим, а Валериана-то нашего юного, Спокойника-то, сразу три девицы наперебой целуют.
Ну, раз такие дела, надо чаще в небо ходить, а там, глядишь, и земли с морями пересчитаем.
Хотя невесты наши не очень это приветствуют.

---

Я ли бля не гений...
Только бы сегодня закончить успеть!
Поехали! Полетелиииии!

---

Семь небес света - продолжение

Хайме много чего еще вспомнил, да такого, что к действительности применить не с руки. Вспомнил раму, обвешанную огненными ракетами, но столько пороха у нас в городке не наберется даже в большой праздник, разве до второго-третьего неба еще хватило бы взлететь, но выше уже никак. Вспомнил дивную машину пассаролу, увлекаемую ввысь силой янтаря и эфира. Про янтарь Юстас-Алекс нам разъяснил, даже показал низки янтарных бусин, приготовленные в подарок невесте на свадьбу, даже подержать дал. Вот что за камень? Легкий, как деревяшечка, теплый на ощупь.
- Слёзы солнца, - сказал Путешественник. - Так за морями объясняют, потому теплый и цветом такой. И к солнцу тянется сутью своей.
А Хайме сказал:
- Тяга эта янтарная нуждается в летучести эфира, который есть душа мира и потому всегда возносится ввысь.
Ну, за янтарем дело не стало. Бедный Перейра обеими руками в бусы вцепился:
- Ты, гад языкатый, разболтал на весь городок о своих адвентурах небывалых, из-за тебя всё! Вот изволь теперь причиненный ущерб возместить, янтарные бусы на такое дело пожертвовать, а если вернемся с небес благополучно, то и бусы тебе, так и быть, вернем. А если мне на Июльке жениться из-за тебя не судьба, то хоть напьюсь с горя и друзей напою.
На это Юстас-Алекс и возразить ничего не мог. Да и нечего тут возражать, всю правду Перейра высказал, все парни на Путешественника зло держали, и он это понимал, потому и спорить не затеялся.
Только ведь эфира у парней по-прежнему не было. Да и как ее уловить, мировую душу, во что заключить, чтобы не улетучилась бесцельно? Так гадали-рядили, пока юный Валериан не воскликнул в озарении:
- А ведь это же ясно, братья, что у каждого душа есть, а откуда она? В каждого испокон века вдунута, а это же божий выдох - душа. Но ведь чтобы выдохнуть, это же ясно - надо сперва вдохнуть? А что вдохнуть? Это же ясно, если мир вокруг - мир и вдыхаешь, душу его, эфир летучий. Разве не так? Это же ясно...
Как тут было не согласиться, когда он все так ясно изложил? Он хоть юный еще, Валериан, но видно уже, что умником и знатоком будет не хуже Хайме в свой черед. Даже Хайме это понимает, потому и поддержал юнца:
- Как же, ясное дело, как же это я сам не догадался?
Не без ревности, конечно, но поддержал. Все мы обрадовались: и эфир есть - уловлять не нужно, и склянки для него никакие не нужны, сами мы сосуды, в которых мировая душа как отщипнутая по кусочкам содержится.
Тут все загалдели: а зачем нам железная рама или платформа, тяжелая она и возиться с ней еще. Давайте корзину сплетем, чтобы в нее человек целиком поместился, и пусть поднимается на самую верхушку неба, на берег наднебесный. А оттуда уже можно лечь и руки-ноги растопырить, тогда, как лист осенний, соскользнешь туда-сюда качаясь, по небесам до самой земли.
Одна трудность оставалась: чтобы поднять наверх корзину эту летучую, много эфира надо, много больше, чем в одном человеке поместиться может. Иначе бы люди так и взлетали на каждом шагу. А больше эфира собрать можно, только если нам всем парням в корзину влезть и бусы над собой развесить. Только от этой трудности все сразу обрадовались, засобирались, кто шляпу поплотнее нахлобучил, кто за зимним плащом домой сбегал, известное ведь дело, поднимешься на башню - а там ветер всегда холоднее. Кто побогаче, тот попросил мать собрать еды на дорожку всем парням. А вместо корзины выкатили телегу пустую, отцепив только оглобли, чтобы не цеплялись за облака и не нарушали равновесия. Уселись в телегу, подняли над собой на палках янтарные бусы - янтарь к солнцу тянется, лоскуты мировой души в человеческой плоти в небеса воспаряют, парни крепче за телегу держатся - и полетели, то есть, как Хайме уже разъяснял, не туда-сюда по небу, а прямехонько вознеслись.
Все в небо ринулись: и Перейра, и Хайме, и юный Валериан-Спокойник, и четыре счастливых жениха Видаль, Понтец, Гомец и Хуарец-Почемуйко, хотя им-то куда? зачем?
Хотел и Юстас-Алекс за всеми увязаться, но его на телегу не пустили: хватит с тебя!

---

"Семь небес света" будут постепенно здесь расти

- Нет, ну это проще простого - подняться в небо! - высказался Хайме со всем апломбом записного знатока.
- Проще? Так-таки проще простого? - бестактно усомнился насчастный Перейра.
- А чего сложного?
- А отчего же люди не летают?
- Не летают, как птицы? Потому что не птицы. Людям летать надо по-другому, без крыльев ведь, как птица, не полетишь.
- А как же?
- Как по морю корабли - не так ведь, как рыбы в воде, но плывут.
- Не так, правда... Плывут... Но ведь они на воду опираются, проваливаются в нее, но не до конца, только до половины и чуть больше, а почему челвоек так не может? Встал бы на воду - и пошел, пошел...
- Потому что человек стоя - узкий и воду протыкает. А если на воду лечь и руки еще так раскинуть, и ноги - будешь как плот из бревен, только растопыренный.
- Точно!
- Вот и на небе так же можно, лечь и растопыриться, и небо удержит.
- Ну сказал! А как с башни-то человек падает, не удерживается, хоть как растопырься - все равно в землю врежется и конец.
- Потому что это еще не небо. Небо - выше, много выше. Это... как вот в лужу бревно положить, или в маленький ручей. Провалится! Надо, чтобы много неба было поднизом, тогда и удержит.
- Эка. А чтобы много неба было поднизом - надо на самый верх забраться? Вроде как на морской берег, только на берег небесный?
- Ну да.
- А как же туда попасть, если не летать?
Хайме задумался, погрузив длинные пальцы в космы, поскреб темя.
- Так что ж ты меня путаешь?! - воскликнул недовольно. - Чтобы в небо подняться, лететь не надо. А надо просто подняться вверх.
- Тю! - воскликнул Перейра. - А разница-то в чем?
- Да в том! - аж подпрыгнул от негодования Хайме. - Лететь - это туда и сюда, на закат и на восход, вдоль и поперек над землей. А подняться вверх - это хоть на башню залезть или еще как-нибудь, я в книгах много читал, по-разному люди делали в прежние времена.
- А как делали, как? Если делали, да легко и просто, отчего же теперь не делают? Может, надоело?
- Может, и надоело, я тебе за других не ответчик. Но что делали - это точно. Я сам своими глазами в книжках читал.
- Рассказывай! - решительно потребовал Перейра. - Если до нас делали, значит, и мы сделаем.
Хайме наморщил загорелый лоб, вспоминая читанное.
- Первое: если набрать росы в склянки и дождаться утра - роса в небо устремится и поднимет склянки, надо только их на себя навязать побольше, и поднимешься в небо, увлекаемый росой.
- Р-раз! - торжественно загнул палец Перейра.
- Второе: можно любой воды в склянки налить и дождаться полнолуния. Луна притягивает воду.
- Скажешь тоже! - возмутился Перейра. - Луна притягивает воду только ночью. А утром, значит, с неба и грянешься?
- Да, не годится, это ты прав. Значит, снова второе: прокалить магнит для очищения от излишков вещества, построить платформу из чистого железа и держать магнит на вытянутой руке над головой: тогда платформа будет к магниту тянуться и подниматься за ним следом в вышину. Один так летал.
- Это дело... Только вот у нас ни кузницы, ни железа, ни магнита.
- Ну, положим, отец Июльки и в кузницу пустит, и железа даст - нам ведь не насовсем, подняться в небо только, а потом опуститься, всего делов. А после хоть снова лемехов и подков из этого железа наковать. Даже и дороже продать можно: железо не простое уже будет, а небесное!
- Но где же взять магнит?
- Правда твоя, магнит взять негде. Ну давай тогда еще вспомню.
- Вспомни-вспомни, а то мне жениться на Июльке обязательно надо, мне без нее хоть с башни падай.

Началось-то всё с глупости. Дочь пекаря Мариванна-Фонарина ждала-ждала сердечного друга из дальних краев. И уж как ей это удалось - неизвестно, а только лучшую свою задушевную подругу Хулию-Июлию она подговорила ни с кем не сговариваться вперед нее. Страшную тайну они себе из этого сделали, девичью дружбу заключили, иголками пальцы кололи и на крови клялись. И потому Хулия-Июлия никак не могла сказать Перейре заветное "да" до тех пор, пока Мариваннин залетушка из дальних краев не вернется. И уж как мог Перейра крепился и держался, чтобы дуру-девку словами не честить, что одну, что другую. Не знал, что это еще не горе, горе-то впереди!
А вот какое горе вышло.
Вернулся Мариванны-Фонарины, пекарской дочери, воздыхатель Юстас-Алекс из далеких краев и немедленно к ней посватался. Та, конечно, тут же согласилась, помолвку устроили - весь городок гулял на радостях, потому что оказалось: не одну Хулию-Июлию Мариванна на глупости подбила, а и девиц Севастиану, Мадаполаму, Лизабету и Гортензию. Тут же следом помолвок устроили, родители на радостях благодарственных писаных досок заказали маляру, вот уж ему радости было изображать помолвку за помолвкой четыре раза, да еще чтобы в разных платьях. А все потому, что девки-дуры не признавались никому в глупостях, и родители уже боялись, что с рук не сбудут залежалый товар. Нашлись, однако, всем терпеливые женихи, хоть и удивительно это. А маляр все как есть в красках изобразил, и в костеле нашем небесной покровительнице доски в благодарность преподнесли.
Один Перейра в дураках остался.
Мариванны-Фонарины жених, Юстас-Алекс Путешественник, стал по всему городку похваляться, что побывал-де на семи морях во семи землях. Ну, парни, ясное дело, слушают да не очень верят: за год-другой всех семи земель не обойти, семи морей не переплыть. А девушки - натуры тонкие, трепетные, но соображения о земном устройстве не имеют, в отличие от обустройства домашнего. Других-то родители застращали, что если не пойдут немедля замуж, то по монастырям раздадут и в работницы. А Хулию-Июлию отец-кузнец пуще души своей любил, а мать умерла давно. Вот отец ее пугать и не стал, а она раздухарилась.
Может, не со зла она так, может, просто от обиды на подругу, что та ее ждать заставила, а сама не просто помолвилась, а с самым звонким парнем в городке. Кто ее знает, отчего она так с Перейрой обошлась, вроде любила ведь его.
А только потребовала от парня простого - невозможностей несусветных: не просто с Юстасом-Алексом сравнться, а переплюнуть его семь раз. Если он на семи морях бывал и семь земель обошел, то и смысла нет в этом с ним тягаться, потому что даже первое слово дороже второго, а любое "тоже" на помет похоже. А раз земли и моря все Мариванниным женихом исхожены и помечены, одна Перейре дорожка остается, чтобы кузнечью дочь завоевать.
Семь небес.

Хайме много чего еще вспомнил, да такого, что к действительности применить не с руки.

запись создана: 25.04.2012 в 14:58

---

Too Many Tears

---

Итак, Сирано:

Я прежде всего привязал вокруг себя множество склянок, наполненных росой; солнечные лучи падали на них с такой силой, что тепло, притягивая их, подняло меня на воздух и унесло так высоко, что я оказался дальше самых высоких облаков. Но так как это притяжение заставляло меня подниматься слишком быстро и вместо того, чтобы приближаться к Луне, как я рассчитывал,
я заметил, наоборот, что я от нее дальше, чем при моем отбытии, я стал постепенно разбивать склянки одну за другой, пока не почувствовал, что тяжесть моего тела перевешивает силу притяжения и что я спускаюсь на землю.
...
Знайте же, что ракеты были расположены в шесть рядов по шести ракет в каждом ряду и укрепленьи крючками, сдерживающими каждую полдюжину, и пламя, поглотив один ряд ракет, перебрасывалось на следующий ряд и затем еще на следующий, так что воспламеняющаяся селитра удаляла опасность в то самое время, как усиливала огонь.
...
Я взял магнит, размером приблизительно в два квадратных фута, и положил его в горнило; когда он совершенно очистился от всякой примеси, осел и растворился, я извлек из него притягивающее вещество, раскалил всю эту
массу и превратил в шар среднего размера.
В дальнейшем ходе приготовлений я соорудил очень легкую железную колесницу, и несколько месяцев спустя, когда все было готово, я сел в эту искусно придуманную повозку. ... Наконец я вошел в нее, и когда я прочно уселся и утвердился на сиденье, я бросил очень высоко в воздух свой магнитный шар. Тотчас же поднялась и железная машина, которую я нарочно в середине построил более тяжелой, чем по краям; она поднималась в полном равновесии, так как подталкивалась именно этой
своей более тяжелой средней частью. Таким образом, по мере того как я долетел до того места, куда меня притягивал магнит, я тотчас же подхватывал магнитный шар и рукой гнал его вверх впереди себя.
...
Скажу вам более: даже в то время, когда я держал свой шар в руке, я все-таки продолжал подниматься, так как колесница
не переставала тянуться к магниту, который я держал над ней.

---

И еще из Сарамаго:

Нам бы надо соорудить здесь кузницу, закаливать железные части, а не то прогнутся они от тяжести пассаролы, и ответил священник, Мне все едино, прогнутся они или не прогнутся, главное, чтобы она взлетела, а ей не взлететь без эфира, Что это такое, спросила Блимунда, То, на чем держатся звезды, А как его добыть, спросил Балтазар, Посредством алхимии, но я в ней мало что смыслю, и об этом вы должны молчать, что бы ни случилось, Тогда как же нам быть, Я скоро уеду в Голландию, там много ученых, там я выучусь уловлять эфир небесный, с тем чтобы наполнить им округлые сосуды, ибо без него машина никогда не взлетит, А что же за сила такая у эфира, спросила Блимунда, Она составляет часть вездесущей силы, которая влечет все живое и даже неодушевленные вещи к Солнцу, если освободятся они от земного тяготения, Скажите это такими словами, чтобы я поняла, отче, Чтобы машина взлетела в воздух, надобно, чтобы Солнце притягивало янтарь, который должно закрепить в плетении верхней части, а янтарь в свой черед будет притягивать эфир, которым наполним мы округлые сосуды, а эфир будет притягивать магниты, помещенные снизу, они же притянут железные пластины, из коих состоит каркас лодки, и тогда мы взлетим с помощью ветра или с помощью кузнечных мехов, если ветра не будет, но, повторяю, покуда нет у нас эфира, ничего у нас не будет. И Блимунда сказала, Если солнце притягивает янтарь, а янтарь притягивает эфир, а эфир притягивает магнит, а магнит притягивает железо, то машина будет безостановочно стремиться к Солнцу. Она помолчала и спросила, словно разговаривая сама с собою, Каково-то оно изнутри, Солнце. Священник сказал, До Солнца мы не долетим, для того и будут сверху паруса, которые мы сможем ставить и убирать по желанию, так что остановимся на такой высоте, на какой захотим. Он тоже помолчал и докончил, А насчет того, чтобы узнать, каково Солнце изнутри, пусть только машина оторвется от земли, прочее придет само собой, если мы захотим, а Господь Бог не пошлет слишком суровых испытаний.

---

Как-то я был уверен, что Балтазар Семь Солнц - это из Маркеса, а сегодня вспоминал пассаролу, тут-то колесики в мозгу зацепились и вспомнилось: Сарамаго это, "Воспоминания о монастыре", а тот, у Маркеса - Мелкиадес был, Мелкиадес.
Ну хорошо, пассаролу нашел.
Из Жозе Сарамаго:

Балтазар Семь Солнц

Балтазар вошел вслед за священником, с любопытством огляделся вокруг, не понимая, что же такое он видит, может, ожидал он увидеть шар, или воробьиные крылья, но только огромной величины, или мешок с перьями, его разбирало сомнение, Так это и есть оно самое, и отец Бартоломеу Лоуренсо ответил, Будет когда-нибудь, и, открыв ларец, достал бумажный свиток, развернул его, там была изображена диковинная птица, может, эта самая пассарола, уж такое-то Балтазар мог различить, и, поскольку перед глазами у него было изображение птицы, поверил он, что все эти вещи, собранные здесь и разложенные подобающим образом, обладают свойством летать. Скорее для себя самого, чем для Балтазара Семь Солнц, который на изображении видел лишь подобие птицы и этого ему было довольно, священник стал объяснять сначала спокойным тоном, затем все более и более возбуждаясь, Это вот паруса, они нужны, чтобы противостоять силе ветра, ими пользуются по надобности, а вот руль, с его помощью будут управлять кораблем не по воле случая, но по воле и разуму кормчего, а это корпус воздушного корабля, с носом и кормой, у него форма морской раковины, здесь разместятся мехи на тот случай, если ветра не будет, как нередко случается в море, а это крылья, как без них уравновесить летучую лодку, а об этих округлых сосудах я с тобой говорить не буду, это моя тайна, скажу только, без того, что будет у них внутри, лодка не полетит, но тут я еще не разобрался толком, а к этому проволочному потолку мы подвесим янтарные шары, потому что янтарь очень хорошо вбирает тепло солнечных лучей, а мне того и надобно, а это буссоль, без нее никуда не доберешься, а это блоки, чтобы поднимать и опускать паруса, как на морских кораблях. Он помолчал несколько мгновений и прибавил, А когда все будет собрано и слажено, я полечу. Рисунок убеждал Балтазара, ему больше не требовалось объяснений по той простой причине, что, не видя внутреннего устройства птицы, мы не знаем, отчего летает она, но все же летает, поскольку она и с виду птица, проще ничего быть не может. Вот Балтазар и ограничился вопросом, Когда, Еще не знаю, отвечал священник, мне не хватает помощника, один я не все могу сделать, и есть работа, для которой моих сил недостаточно. Он помолчал и вдруг спросил, Хочешь быть моим помощником. Балтазар в изумлении отступил на шаг, Я ничего не умею, занимался земледелием, потом выучили меня убивать, а теперь, с этой рукой, С этой рукой и с этим крюком ты сможешь делать все, что захочешь, и есть работа, с которой крюк лучше справится, чем рука, крюк не чувствует боли, когда нужно натянуть проволоку или крепко ухватить кусок железа, его нельзя ни обжечь, ни порезать, и скажу я тебе, что сам Господь Бог однорук, а сотворил мир.
Балтазар попятился в ужасе, быстро перекрестился, словно для того, чтобы дьявол не успел завершить свое дело, Что вы говорите, отец Бартоломеу, где написано, что Господь Бог однорук, Никто этого не писал, нигде это не написано, да только я говорю, нет у господа шуйцы, потому что избранные воссядут одесную от него, по правую его руку, никто не упоминает никогда о левой руке Господа, ни Священное Писание, ни доктора церкви, ошую Господа никто не воссядет, там пустота, небытие, стало быть, Бог однорук. Глубоко вздохнул священник и договорил, Нет у него левой руки.
Семь Солнц выслушал его внимательно. Поглядел на рисунок, на материалы, разложенные по полу, на раковину, покуда бесформенную, улыбнулся и, подняв руку свою и крюк, молвил, Если Господь однорук и создал мир, то вот этот человек может сладить проволоку с парусами, чтобы машина взлетела.

Но всему свое время. Покамест, поскольку нет у отца Бартоломеу Лоуренсо денег на покупку магнитов, которые, по замыслу его, должны поднять в воздух пассаролу, а их вдобавок придется выписывать из-за границы...

Теперь Сирано де Бержерака - "Государства и империи Луны", конечно.

---

Прекращаю сопротивление и делаю башню обратно Сторожевой, как она и называлась с самого начала.
Или нет?
Не знаю, подумаю еще.

---

Ах, ах! Как терапевтично!
Великий Лесли говорит о победе в гонках: легкая победа - это не победа. Генерал отвечает ему: в моей профессии победа - это необходимость, а легкая победа - это благо.

---

А вот спрашивали меня тут недавно про березовые листочки.
vedmy-ru.livejournal.com/16561.html
Я об ентом годе намерен повторить.

---

Я снова перечитываю "Драконью Погибель".
И вспоминаю:
"Ключ к магии - сама магия. Чтобы стать магом, надо быть магом".

Ну и Зыгмантович про то же:
"Человек, который хочет добиться невероятных результатов в своём деле, занимается именно этим делом, а не <чем-то другим>.
Делать, делать, делать и ещё раз делать – вот простой секрет невероятных достижений на любом поприще.
И всё".

---

чрнвк,
ибо на работе нет ворда, чтобы посмотреть и доделать, если повезет, на работе

Марвин взял муниципальный велосипед на стоянке неподалеку от Башни-библиотеки, проехал по набережной до эстакадного моста и по нему пересек реку. На другом берегу быстро нашел стоянку и дальше уже шел пешком. В этот раз он не взял с собой Мэлори, не было нужды. Нелегально практикующий Тер не пользовался гомункулом для заметок и не писал отчетов. Все, что Марвин мог о нем понять, надо было понимать сразу, во время встречи.
Со стороны картина выглядела совершенно невинно: двое сидят на берегу реки, мужчина и женщина, наблюдают ровное движение воды, разговаривают между собой: больше женщина говорит, а мужчина - так, скажет одно-два слова, спросит что-нибудь, а женщина отвечает, отвечает, руками в воздухе чертит, к груди, к горлу их прижимает, опускает голову, поднимает голову, смахивает слезу... - все как у всех, так люди и разговаривают. Не знал бы - ни за что бы не догадался, усмехнулся Марвин. С полчаса пришлось ждать, пока они там... наговорятся. Лежал на песчаном холме, подставив солнцу лицо, как будто он тут сам по себе отдыхающий на берегу, думал и думал, все о том же.
Но вот заскрипел песок, женщина прошла мимо, с усилием вытаскивая увязающие каблуки, пытаясь одновременно придерживать влажный подол, глядеться в зеркальце и запихивать за манжет кружевной платочек. Чудесным образом у нее все это получалось, и получалось выглядеть при этом так, как будто ее здесь нет, потому что - вы же понимаете! - ее здесь быть не может. Марвин проводил ее взглядом, спрыгнул с холма, отряхнул одежду. Постарался принять такой же отсутствующий вид и, решительно вздохнув, пошел к берегу.
Тер взглянул на него с настороженным интересом. Марвин понимающе кивнул.
- Давно ждете?
- Что? - переспросил тер, приподняв брови.
- Полицию нравов давно ждете? – повторил Марвин, усаживась на кучу песка.
Тер махнул рукой.
- Не жду их и не мечтаю о встрече. А вам это важно?
Марвин небрежно пожал плечами:
- Я знаю, что не несу уголовной ответственности за беседу с вами. Просто подумал, каково это - подозревать в каждом клае провокатора.
Тер коротко мотнул головой.
- Я бы не выдержал. Куда уж мне. Сбежал бы я.
- Но не сбегаете ведь.
- Потому что я их не жду. Придут так придут, жди не жди.
- Что вас здесь удерживает? – наклонился к нему Марвин.
- Вы хотите поговорить об этом? – улыбнулся тер.
Марвин рассмеялся.
- Нет, не об этом, нет. Но – все-таки?
Тер прямо посмотрел ему в глаза и ответил:
- Мне интересно.
- Настолько, чтобы рисковать своей свободой и благополучием семьи?
Тер прищурился, замыкая лицо.
- Это вас не касается.
- Правда, - Марвин странно успокоился от этих слов, с очевидностью невозможно было не согласиться, и в этом была простота и крепость, на которые он готов был положиться.
- Вы из полиции? – спросил тер. – Или так?
- Нет-нет, я по-настоящему к вам пришел, взаправду. Мне надо… посоветоваться. Хотя бы просто с кем-то об этом поговорить.
- О чем?
- Сейчас расскажу, - ответил Марвин, бессознательно ввинчивая пальцы в песок. - Сейчас расскажу.
Надежды у него не было, но тер слушал, едва заметно размеренно кивая, с такой готовностью к любому повороту, к любой правде клая, что Марвин против воли увлекся и уже непритворно передергивал плечами, описывая повадки хосс, их издевательские дразнящие голоса, медленную неотвратимость их движения, тишину, окутывающую их. Пару раз он, словно очнувшись, впивался взглядом в тера, но тот продолжал слушать, не задавая вопросов. Тихим протяжным хмыканьем, движением бровей и век, углов рта, покачиванием подбородка тер обозначал свое внимание и интерес, лицо его служило отражением лица Марвина, и он как бы видел свое лицо и сменявшиеся на нем выражения, глядя на тера. Марвин говорил и говорил, и в конце концов у него закончились слова, и он умолк, а умолкнув, вспомнил, для чего он здесь, и вопросительно уставился на тера.
Тот отрешенно поморщился, потер виски и переносицу, бросил задумчивый взгляд на Марвина и наконец поделился с клаем своим видением ситуации.
- Позвольте мне быть откровенным. Это не сон. По крайней мере – не ваш. В любом случае, дело не в этом.
- Почему вы так решили? – насторожился Марвин.
- Вы рассказываете не как придуманное. Это правда. Какая-то странная, но правда, по крайней мере – для вас. И я бы рекомендовал вам обратиться к психиатру, но…
- Но?..
- Но вам не важен этот сон. Это привычная обыденность для вас. Вы наблюдаете за моей реакцией. Вам важен не сон, вам важен я. Для чего?
Марвин качнулся на своем песчаном холме, как дерево под ветром. Было несомненное преимущество в том, что это нелегальный тер. Секрет в обмен на секрет?
- Для того, чтобы говорить с вами. Мне и таким как я. Тем, кто видит хосс. Тем, кто засыпает и идет по ту сторону сна, чтобы истреблять тварей. Кто зачастую только чудом доживает до рассвета, кто теряет друзей… теряет тех, кого взялся защищать. Вы нам нужны.
- Именно я?
- Вы первый, кто сказал, что мои «сны» - не сны, что это правда.
- Ну уж нет, я ничего не знаю об этом. Я вижу, что вы верите в это – и вы не сумасшедший. Я вижу, что вам важно, что я скажу. А я не скажу ничего. Я не знаю.
- И вы говорите это вслух. Вы нам подходите!
- Вам?
Марвин радостно кивнул.
- Я не знаю, кто такие «вы», - медленно начал тер. - Но я точно помню, что не записывался на собеседование. Я не участвую в отборочном конкурсе или что у вас там.

@темы: охота на хосс

---

О, надо посмотреть.
Вообще случайно нашел.
turkportal.ru/cartoons.html?start=5