еще в Писании сказано, что в чужом глазу соринку видим, а в своем бревна не замечаем. так это про них. ибо соринки в чужие глаза мы строгаем из собственных бревен.
если вы презираете чай в пакетиках - не читайте дальше. а я жалиться на жизнь стану.
в эту ужасную жару, тиранившую город и мир (часть мира - точно), я даже чай заваривать в чайнике сил не имел. то есть заварить-то я его заварю, а чайник потом мыть кто будет? волшебным (волшебство бывает не только доброе) образом я забыл и про свое супер удобное ситечко. я про все забыл, кроме того, что зеленый чай мне необходим обязательно. я направился в магазин (ползком) и купил чай зеленый в пакетиках. и я стал пить пакетики. помогало. чай выпился быстро. я опять пошел в магазин (ползком и в мокром платке на роже) и увидел там молочный улун. в пакетиках. удивился и купил его. допив пачку, я помчался за добавкой.
увы! облом и невезенье. на все коробки этого производителя была объявлена распродажа, цена (и так вполне нормальная) снижена вдвое - но улуна не было. поскольку жара уже отступала, я повздыхал, да и взял у того же производителя черный чай со специями, попробовать. принес домой - и тут ух мы вдвоем так распробовали, что через пару дней я пошел в магазин уже за черным со специями.
что бы вы думали! его не было. никакого другого чая этой серии не было. был - тададам! - молочный улун. только. взял молочного улуна. но этот черный со специями я еще буду подкарауливать...
Не чудо ли? А кто спросит, на что такая жизнь нужна, тому у Петра ответа нет. У Петра к нему только вопрос есть: а тебе твоя – на что? Все ли в ней так, как загадывал? Всё ли по вкусу, по душе? Однако ж не отказываешься, не швыряешь, как червивое яблоко, прочь. Это когда много яблок уродилось, будешь бросаться. А когда голоден и одно у тебя яблоко, и больше не негде взять – как миленький обгрызешь вокруг червоточины, высосешь все до последней кисло-сладкой капли, еще и семечки растреплешь зубами, добудешь горьковатую тугую мякоть, хоть с кончик ногтя ее там, а не побрезгуешь. Вот и жизнь – одна. Чудо, что вообще случилась! Чудо, что еще длится. Сам Петро дивился своим мыслям, а особенно тому счастью, что затопляло его лишь на половину живое тело. Как будто в тяжких трудах месильных, в скорбных похоронах неживого, в истраченных надеждах избылось его отчаяние и иссякла тоска. Как будто благим был запрет Чорной матери пытаться обойти судьбу: больше не надо было тратить силу на пустое упрямство, можно было не неволить уже душу, не лишать ее желанной тихой заводи примирения. И когда он остановился и опустил руки, оказалось, что вокруг него и внутри него – жизнь.
И первое, что он тогда сделал – проснувшись утром, с похмельной головой, с плывущим в глазах, слегка двоящимся миром и неловкими, как не своими руками, - взялся обустраивать жизнь. Как есть, так и есть, большего не дано? А руки-то не отнялись. Собрал одежду, взгромоздился на доску и покатил к воде. Речка это была, течение уже наметилось, только вот прибегала вода из ниоткуда и утекала в никуда. Олесь сказал: побольше места отрастим, подлиннее река развернется – позовем Мак-Грегора, он мост через бегущую воду наведет, другой берег будет, еще шире место станет тогда. Для моста, может, и маловато берега было за оврагом, а для постирушек – в самый раз. С доски до воды тянуться было несподручно, слез с доски и сам макнулся в воду, вместе с рубахой и портками. Лежал на песочке под бережком, голову оставил на травке, руками одежду придерживал, чтобы течение в невидимое никуда ее не унесло. Умелой прачки из него не вышло, так, пожмакал в воде и сам натерся, полежал еще. А все свежее стало, и сам бодрее себя чувствовал, когда ползал по траве, раскладывал сушиться. Пока закончил – весь облепился травинами и вспотел, пришлось заново обмываться. Придумал, как пристегнуть ноги к доске, чтобы одними руками себя в воде двигать и так плыть. Не решился попробовать, пока не увидит другого берега и хоть немного реки выше и ниже по течению. А то ведь глазом моргнуть не успеешь, как унесет туда, где ничего нет, и тебя не станет тоже. Может, оно бы и к лучшему, но эти мысли были не всерьез, а как будто так надо думать, так положено. Эта вода, обнимающая, текущая вокруг тела, эта липнущая к локтям, к груди трава с ее свежим запахом, капли, высыхающие на коже, солнце, бьющее в глаза, даже мокрая ткань в зубах – это была жизнь. Его жизнь, как есть. И она ему неожиданно нравилась. Это было удивительно: понять, что жизнь ему нравится тем, что она есть. Куда-то делись все упреки, которых длинные списки составлены были у него и адресовались судьбе. Впервые с того дня, когда упругий настил лесов ушел из-под ловких проворных ног, Петро не чувствовал себя обделенным и хуже того – ограбленным. Летел ведь камнем вниз – и вокруг, рядом и следом летели доски, балки, крипичи, ведра с раствором. Голова цела, шею не сломал, руки, правда ведь – не отнялись.
Если вы в очередной раз наступили на ту же швабру, или вас снова занесло на повороте в кювет, и вам больно:
-позвольте себе погоревать -услышьте, как вы нещадно себя за это ругаете -услышьте, как вы страдаете от того, что себя ругаете -перестаньте себя ругать -начинайте себя хвалить.
ХВАЛИТЬ: - за то, что в этот раз вы нажали на тормоза намного раньше - за то, что в этот раз вы успели заметить какие-то предупреждающие знаки - за то, что вы позволяете себе быть несовершенным и совершать ошибки - за то, что вы умеете учиться на своих ошибках - за то, что вы мужественны, когда глядите в глаза реальности и не сбегаете от нее (не кричите, что этот столб не там стоял, кто-то , сука, грабли подбросил, тормоза сломал и т.п., а берете на себя ответственость за все свои осознанные и неосознанные выборы) - за то, что вы... (допишите сами в комментах о ваших достижениях, я буду очень рада о них узнать)
представил себе вчера, как приезжаю я к отцу, сажусь вечером почитать книжку и надеваю очки. и тут он меня спрашивает: как? ты что, в очках теперь? а я так ему: пап, ну мне же почти пятьдесят...
и понял, что вчерашний пиздец снес с меня не только кризис писательской идентичности, но и лет десять внутреннего возраста. потому что - это мне то? да вы на меня посмотрите... мне бы к сорокету еще дотянуться.
собственно, вот оно и все, только в середке кой-чего добавлю для формы. а сама история не здесь закончится. ну все же понимают, что это еще не конец? ну правда же?
- Мне надо его на ноги поставить. - Прям тебе! Прям надо! - голос Мьяфте звенел от ехидства. - На ноги поставить - не в куличики играть. Я сказала: мне больше работников не нужно, не приму. - Не принимай, - буркнул Олесь. Мьяфте удивленно глянула на него, как будто даже и растерялась. Зато уж и смеялась потом, так что пополам сложилась. - Дурак ты, Олесь Семигорич, хоть и мастер сильный, и гончар знатный, а дура-ак... Не стану я с тобой мериться, не дождешься. Знаешь, что будет, если ты упрешься и я упрусь? Я скажу: и не приму. И точно не приму! Да еще и тех, что уже на подворье топчутся, направлю откуда пришли. И ты не фыркай сейчас, желваками не двигай, брови не супь. Ты представь, что все они вот здесь поднимутся и на твое подворье придут. Потому что мертвыми сделал их - ты, а живыми они и не побыли. Жизни они от тебя требовать станут и какую найдут - такую и возьмут. Твою. Гостя твоего. А после и всякого, кто сюда дорогу найдет. Понял теперь? Олесь стоял белый, Петро переводил потерянный взгляд с него на Чорну, с Чорны на него, и что-то быстро говорил одними губами. Молился, наверное. - Мастер, - фыркнула Мьяфте, помягчев лицом. - Дурак, как есть дурак. Все ведь ты правильно понимаешь про то, как жизнь получается. И как лепится человек миром. И что на крови замешивать стал - тоже верно. Всё ты верно делаешь. Только не мужское это дело. Никак. Уж прости, - развела руками Мьяфте. - Так устроено. Ты бы и сам понял - скоро бы понял, ты умный, Семигорич. Ты сам знаешь, что тебе глаза застит. Я тебе ключ открыла там, в голове оврага-то. Пойди, умойся, глаза промой. Должно помочь. - Что же, не встанет мой друг на ноги? - прошептал, смиряясь, Олесь. Петро смотрел на Чорну, не отрываясь. Понял уже, кто перед ним, всю надежду, что непомерным грузом на Олеся возложил, направил теперь к темной гостье. Не дышал, слушал ее долгое молчание. Пощадила Петра, первым ответила ему. - Тебе без разницы. Живи, как есть - другой жизни все равно не бывает. Как есть. А ты, Семигорич, много на себя взять хочешь. Я тебе сказала: не твое это дело. Если кто-то другой за это возьмется - с ним и говорить буду. А тебе больше нечего тут знать. Хорони своего последнего - и хватит глину изводить. Хорошая глина. Из такой свистулек наделать и всякое зло от жизни отпугивать, смерть удерживать подальше, пока ей срок не настал. А не... наоборот.Всё, пойду я. Еще этого приму, о нем не беспокойся. С остальными - если вдруг еще не понял чего - сам разбираться будешь. Ты. - Так что же... - все еще не мог поверить в окончательный провал своего дела Олесь. - Тебе обязательно, чтобы ты это сделал? Если не ты - то и конец всему? Олесь помотал головой. - Вот и выкинь из головы. Сказала, развернулась и пошла вниз, по склону оврага, да и пропала там среди черных стволов на фоне черной земли. Парни молча смотрели ей вслед, потом как очнулись: торопливо спустили в овраг волокушу, торопливо вырыли яму и забросали землей замешанную на живых соках - кровь Петра, пот Олеся - последнюю надежду. Торопливо выбрались из оврага: Олесь толкал Петрову доску, а тот и не возражал. - Горилка-то есть у тебя? - спросил, обернувшись уже наверху, у кромки. - Помянем, - согласился Олесь.
Покойнику не закрывали глаз, не складывали рук на груди. Засохший до каменной твердости, он был завернут в рядину и оставлен до утра под навесом. Кто станет высиживать бдение над глиняным идолом? Скорбно постояли, прощаясь с новой несбывшейся надеждой, да и пошли в хату - вечерять и спать. Утром, кряхтя, водрузили неживое тело на волокушу. Олесь накинул на плечи лямку и тянул, Петро следом ехал на доске. На краю оврага их встретила Чорна. Стояла - только ветер едва шевелил края бесчисленных платов, укрывавших ее, как палая листва укрывает землю. Как каменная стояла. Как памятный камень над погостом. Черные глаза из-под насупленных бровей глядели строго. Олесь поежился. - Ох ты ж, ну и плакальщицу бог послал, - пробормотал Петро, тоже ежась, но стараясь виду не подавать. Олесь на него шикнул: - Не знаешь, не говори. Петро плечами пожал: не знаю, мол, а что такое? Кто такая? Мьяфте кивнула ему, взгляд ее смягчился, нежно даже так сказала: - Ты вот не знаешь, с тебя и спросу нет. А этот... - на Олеся глянула уже по-другому. - Ну-ка скажи мне, разумный ты мой, что мне теперь с твоими мертвецами делать? Ты их как пирожки в печи - целый погост наготовил! А мне их куда? - А ты-то причем? - опешил Олесь. - А при том, что все мертвые - мои. - Какие же они мертвые? - мастер возмутился. - Какие же мертвые, когда они живыми-то не были никогда? А если не были живыми - то и не твои. - Были, не были - не тебе решать, - усмехнулась Мьяфте. - Вот уж не тебе... Может, и не были. Только ты ведь их хоронишь, как тех, кто был жив. И они становятся мертвыми, как те, кто был жив. Не понятно еще? Олесь мог только рот открывать... и закрывать. А сказать ничего не мог. Сглатывал только и холодел. Мьяфте полюбовалась на него, удовлетворенно кивнула. - Вижу, что понял. Так вот ты меня одарил, миленький: нерожденных покойников к моему двору прислал, ходят теперь вокруг, маются. Нечего им вспомнить, не от кого поминания ждать. И я не знаю, что с ними делать, как упокоить их. Приставила по хозяйству пока, а дальше уж не знаю. И больше мне не надо.
и два часа в режиме нон-стоп дружно проспали. кто как, но если меня срубает поперек имбиря - я не сопротивляюсь. или сопротивляюсь очень недолго. за это время пригнало какие-то совсем другие тучи. надо взбодриться и доехать за очками, чтобы я мог читать уже сегодня вечером.
засада в том, что с утра я не мог поджеймиться, потому что была работа прямо с утра. а после обеда уже стало невозможно. а абсы-то болят. ладно, потерпи до завтра.
НЕ ВЕРЮ вместо всего нижеперечисленного я сел и сделал пробное задание на одну подработку. а то вот дедлайн, а я было засомневался, надо ли мне оно. то есть денег точно надо, я всячески диспансеризируюсь и лечусь от того, в процессе обнаруживается, а обнаруживается... обнаруживается, да. в моем возрасте всегда найдется чего полечить. хахаха. я до него дожил! но напрягать моск на редактирование меня чего-то ломало вдруг. мне бы только оттягиваться, панимаиш, свой бред в словеса облекать ненапряжно, а не чужие мысли перекладывать с места на место из одних слов в другие. ну ладно, сделал - и сделал. авось еще им не понравится. в общем, я приму оба результата с равным удовольствием.