пора смотреть Светлячок обратно. поглядел трейлеров - восхотел.

---

для меня любовь - это когда то, что я прошу, в чем я нуждаюсь, важно для моего мужа. а чтение мыслей - это не любовь, это - болезнь.

для меня есть разница: терпеть и мучиться - и откладывать свою потребность ради удовлетворения потребности близкого человека. в этом разница между слиянием и сотрудничеством.

если он изнасилует сам себя - это его ответственность.

он может и отказать, если для него это так тяжело. каждый имеет право сказать "стоп". Вранье начинается в том месте, когда партнеры не имеют права на отказ.

(с) не мое

@темы: 1+1, выдернутое из контекста

---

свежая мысль номер еще один.
я просто мыслесуществую, ага.

меня зацепило давно и сильно одно высказывание насчет того, что надо расставаться со своими достижениями спокойно и пилить в светлый вперёд. и о новых достижениях, ежели будут достигнуты, тоже много не париться, а оставлять их позади и идти в дальнейший вперёд.
йо. так это и есть неспособность присвоить результат? или это обесценивание результата? что это, Бэрримор?

---

смещаются акценты
сдвигаются балансы
готов ли я к переменам

---

хоть в Обоснуй иди.

дано: у человека вырвали позвоночник укус бешеной (предположительно) собаки, он сдается рабиологам и ему вырывают позвоночник делают сорок уколов в жывот. буквально назавтра ему опять вырывают поз встречается бешеное животное и, конечно, кусает. будут ли ему выры делать уколы повторно? а если собака опять нападет между двадцатым и двадцать первым, скажем, уколом? начнут с начала или продолжат начатое?
а если собака нападет через неделю после первого комплекта уколов?
а если еще через неделю - еще собака?
оужос.

---

йииииииииии отловлен усатенький.
если что-то мне просто нравится - не смертельная нержавеющая страсть, а вот просто нравится - то это несерьезно, заниматься этим не обязательно, ведь есть же что-то, что вызывает гибельную страсть - и вот им-то и надо заниматься вопреки всему.
а если просто нравится, то при наличии препятствий...
особенно в виде удобств других людей...
бля.

то этим заниматься нельзя. нельзя же причинять неудобства людям из-за того, что мне просто нравится.
о. это было красной нитью во второй день, ага. широко же простирает руки во мне эта гадская штука. почти как химия в дела человеческие. или даже еще шире.

---

о драконах и сокровищах.
не обязательно золото. это происходит с любым сокровищем дракона.

"...Знаешь ли ты, колдунья, что значит золото для драконов?"
Она вновь качнула головой.
"Только то, что они жадны до него, как и люди".
Он фыркнул, и розовато-алое свечение очертило краешки его ноздрей.
"Люди, - размягченно произнес он. - Что они понимают в золоте! Они не знают, ни что оно такое, ни чем оно может стать. Подойди сюда, колдунья. Дотронься до меня и вслушайся в мои мысли".
Дженни заколебалась, опасаясь ловушки, но любопытство победило. По звонким холодным грудам колец, тарелок, канделябров она подобралась к дракону и приложила руку к огромному нежному веку. Как и раньше, ее поразило, что кожа у Моркелеба шелковистая и теплая, совсем не похожая на кожу рептилий. Его разум коснулся разума Дженни, словно рука поводыря.
Она услышала тысячи бормочущих голосов - золото повторяло тайное имя дракона. Смутные неуловимые ощущения вдруг прояснились, блеснули, обрели пронзительную изысканность. Дженни уже чудилось, что она в силах различить голос самой малой золотой вещицы; она слышала гармонический изгиб сосуда, пение каждой отдельной монетки, нежный звон, заключенный в кристаллическом сердце алмазов. И память, разбуженная этой невыносимой нежностью, отозвалась собственными воспоминаниями: вновь возникли голубиных оттенков сумерки над Мерзлым Водопадом, зимние вечера с Джоном и детьми в Алин Холде, медвежья шкура перед очагом... Счастье, которому не было названия, сломало вдруг какую-то плотину в сердце Дженни; она начинала понимать, о чем толковал Моркелеб.
Музыка стихла. Дженни открыла глаза и почувствовала, что лицо ее увлажнено слезами. Оглядевшись, она подумала, что, наверное, имя дракона будет теперь звучать в этом золоте вечно.

Барбара Хэмбли, "Драконья погибель"

@темы: выдернутое из контекста

---

я подумал: вот ужас-то, если вся моя писанина - форма сопротивления родителям, и получив разрешение быть и быть таким, как я, просто так... я потеряю смысл рассказывать истории.
ну то есть вот они говорили, что это ерунда, что это блажь и только помеха в жизни, и даже напрямую запрещали этим заниматься (хотя плодами трудов порою хвалились знакомым: вот у нас дочь талантливая какая! - но об этом я узнал позже).
и пока они одно за другим пытались отнять мое, я пытался сохранить хоть что-то, и самым большим и сладостным было вот это. истории.
вдруг если оно может существовать исключительно вопреки?
пока отец говорит "ты недостаточно талантлива", "это искусство для искусства" и всё такое, и пока для меня это больно и важно - я сопротивляюсь, продолжая рассказывать истории.
а когда мне окажется можно всё, что угодно, то и всё на этом. можно будет прекратить дозволенные речи и быть собой какими-нибудь другими способами. которые не были так сладки прежде просто потому, что не были запретным плодом. ну, под руку не попались - и не были запрещены.

я бы тут даже зубами постучал со страху, хотите верьте, хотите нет.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

это найденный кусок из Лелы. себе для хр.
без начала, без конца, если что. и прямо с теми пометками, которые я себе делал - и хрен вспомню, что я имел в виду пять лет назад.

отрава

Царь царей повелел, чтобы дважды в год подвластные ему цари собирались на празднество, и это было устроено ради многой пользы. Во-первых, чтобы, принимая угощение, подобающие милости и дары от повелителя, помнили, чья власть над ними. Во-вторых, чтобы приучались не врагами встречаться на поле боя, а друзьями или хоть мирными соседями – на пиру. В-третьих, могли цари, и даже положено было им повидаться с оставленными на воспитание в Раме Белостенном наследниками.
Задумано было, чтобы собирались загодя, праздновали пышно, долго, со вкусом. Разные придумывали потехи для развлечения гостей – лучшим из всех должен быть праздник у царя царей Великой Лелы Гамбары, и первый же из этих праздников должен был поразить воображение и затмить всё виденное доселе.
Как задумывалось, так и началось, а чем обернулось, кто мог знать заранее? Один знал – предупреждать никого не собирался.
Специально выстроили открытый павильон в сто шагов длиной, окруженный площадками, на которых и певцы, и музыканты, и танцоры, и акробаты просторно разместиться могли и радовать гостей своим искусством. А в павильоне столы накрывали щедро и изобильно, не одним количеством стремясь удивить, но и разнообразием редкой и дорогой снеди. Слуги суетились, музыканты настраивали инструменты, танцоры с акробатами разминались, певцы прочищали горло. Шум стоял в саду такой, что и войско, выступившее в поход со слонами и колесницами, не заглушило бы.
А тем временем в зале царства Дэнеш одаривал своих гостей и милостиво беседовал с ними, а тех, чьи сыновья отличились в учении или в обращении с соучениками, похвалил перед всеми и поблагодарил за великий дар будущему всего царства. Акамие, как всегда, стоял слева от престола, облаченный в лучшие наряды. Прямой и прекрасный, как солнечный луч, и голова вскинута гордо, на воина он был похож в блестящих доспехах, когда стоял так перед всеми рядом с царем, первый кутуни Лелы Гамбары, хоть не знали об этом гости, но приучались уже смотреть с уважением и с почтением принимать его сияющую улыбку и милостивый вид. Рядом с суровым, каменным лицом царя сияла она ярко и победно.
Аромат нового благовония приятно кружил голову и во всём теле легко бродили веселые токи, радостнее и ярче была радость, светлее свет и желаннее жизнь. Сегодня утром принесли его среди прочих – не знал до сих пор Акамие такого легкого, чистого аромата. Выбрал его, не колеблясь. И это другим казалось каменным лицо царя – видел Акамие удовольствие и на его лице. И радовался: долгий день им предстоит на виду у всех, и не смогут ни рукой коснуться, ни взглядом ласковым друг друга. Но общую радость дарило им благоухание, и весь день будут чувствовать одно, и так – останутся вместе, как всегда.
На расстоянии от трона стояли царские гости, лишь по подсказке особых слуг, ведающих церемонией, по одному подходили и останавливались внизу у ступеней, не так как вельможи Валардары – кланяясь при каждом шаге, но как цари, почти равные верховному, единственный поклон отдав у подножия трона, а потом, приняв дары и похвалу от повелителя, возвращались каждый на свое место, где удобные сидения уже были приготовлены, и там садились ожидать конца церемонии. Долго это тянулось: с каждым милостиво беседовал Дэнеш, проявляя осведомленность в делах царств, нравах его жителей и привычках самого царя.

ЗДЕСЬ МОЖНО ЕЩЕ ПРО ОТДЕЛЬНЫЕ ЦАРСТВА ПОРАСПИНАТЬСЯ.

От усталости ли, от скуки ли – радужной плёнкой заволокло взгляд. Пышные наряды, лица, оружие стражи, даже каменная резьба – всё, казалось, источало мерцающее сияние. Ярче и ярче разгоралось оно, затмевая дневной свет, и очертания предметов в этом сиянии плавились и текли, и всё сливалось в одно колышущееся цветное марево. Акамие щурился, пытаясь вернуть взору ясность, пытался глубже вдохнуть – но не мог наполнить грудь воздухом. Тяжелее и гуще становилось благоухание с каждым вдохом, и не насыщал воздух. Голоса и шорох одежд сливались в однообразный гул, то усиливавшийся, то стихавший. И словно каждая частица в теле оторвалась от других и невыносимо медленно закружилась вокруг себя… и не зудом, и не дрожью это было – но нестерпимее зуда, непреодолимее дрожи. И сладко.
Акамие не различал лиц в плывущем мареве, не видел, что все взгляды устремились к нему, часто и горячо дышащему, с блуждающим взором, мучительно вытянувшемуся по левую руку от трона. И все жадно ловили волны исходившего от него благоухания, и взоры гостей затуманивались, и тела наполнялись тем же острым беспокойством и нестерпимой сладостью. И, качнувшись, все потянулись к трону, к тому, кто стоял возле него. И стражники, стоявшие позади и по обе стороны от трона, сами не замечая, как-то все разом сделали шаг – и оказались совсем рядом: жадно подрагивающие пальцы, алчно горящие глаза.
Дэнеш медленно поднимался, сквозь мучительное томление плоти, захватившее и его, пытаясь пробиться к пониманию, к ясности, но жарче и гуще становился с каждым вдохом воздух, и понять можно было лишь одно: страшное грядет, неотвратимое. И невозможно – нет сил – ни остановить его, ни ему сопротивляться. Сквозь накативший гул он едва расслышал испуганный крик – кричал Дари, и Дэнеш благословил его и того, кто вернул ему голос, и трясущейся рукой нашарил на поясе рукоять – и с усилием освободил клинок из ножен. В цветном тумане едва разглядел сверкающую сталь в поднятой руке и повернул ее к себе. В клочья – нарядный шарф, в клочья – кожу на груди, и пришла боль, и с ней вернулся разум.
Было поздно, бесповоротно и непоправимо поздно, но он кинулся в свалку, образовавшуюся по левую сторону от трона.
Он слышал смутно, не слухом, а всем телом, ровные удары – казалось, каменный пол вздрагивал от них, колыхался подобно зыбкой почве приречных болот. И столпившиеся перед троном цари Лелы Гамбары падали на колени, хватаясь за грудь, корчились и стонали. Над ними бешеным пламенем летели красные волосы Безымянного, кружащегося в стремительном танце.
Стражники же были мертвы или ранены метательными лезвиями: в той куче даже ашананшеди трудно было выбрать точно цель. Тех, кто еще шевелился – а они не отрывали рук от погребенного под их телами Акамие – Дэнеш добивал и отшвыривал в сторону. Потом бросил это, выдернул из кучи Акамие – безвольно повисшего на его руках, с искаженным лицом и мутными глазами, и некогда было понимать и ужасаться – перекинул через плечо и бросился бегом – наружу, на воздух, к воде. Вырванный из-за пояса, размотавшийся кайн попал под ногу раз и другой, прежде чем Дэнешу пришло в голову сорвать его и бросить.
Там, где на зеркальной глади, исчерченной тенями, алыми брызгами качались лепестки, Дэнеш бросил его в воду и с яростью, какой от себя не ожидал, принялся скрести его кожу речной травой вперемешку с песком, как будто хотел до блеска начистить медный сосуд. Он и так был покрыт весь царапинами и ссадинами – и от украшений, и от хватавших его жадных рук.

Дэнеш тер, и тер, и тер, изо всех сил стараясь не взглянуть ему в лицо, не его лицо, такого не видел Дэнеш у него никогда, никогда… Это не был Акамие, а то, что вселилось в него, жадно хватало ртом воздух, вцеплялось в руки Дэнеша с нечеловеческой силой, содрогалось, стонало и вскрикивало. И Дэнеш плакал от ярости и бессилия и тер, тер отравленное тело возлюбленного, отмывая от страшного зелья речной водой, собственной кровью и слезами.



Одиннадцать царей, одиннадцать гордых избранников Сокрытых Владык лежали, распростертые на каменных ступенях, и слуги хлопотали над ними, прикладывая смоченную прохладной водой ткань к висками и запястьям, обмахивая веерами. Дэнеш сделал знак рукой, и один из ашананшеди сразу оказался рядом.
- Мы решили, что так будет проще для нас и лучше для них.
- Да, - согласился Дэнеш. – Пусть отдышатся.
На груди его был прилеплен пропитанный останавливающими кровь снадобьями кусок полотна, свежий кайн схвачен нарядным поясом, волосы расчесаны. Он оставался царем, что бы ни случилось. На него смотрели, и он помнил об этом.
Но в затемненном покое возле библиотеки стонал и метался Акамие, оставленный под присмотром врачей и Безымянного, и сердце Дэнеша было там.
А разум – здесь. Надо было что-то решать – с царями, с праздником, со всей Лелой Гамбарой. Как объяснить произошедшее? Виновный отыщется, об этом даже думать не приходилось – так должно быть и так будет. Но какое объяснение дать всем, кто оказался невольным счвидетелем и участником непотребства? И как быть теперь с Акамие? Разве возможно, чтобы после этого он снова стоял возле трона… Дэнеш сглотнул – плакать он больше не плакал, но сухая ярость и непереносимая тоска потери жгли его изнутри.
Тихо подошел Дари с заботливо сложенным темно-красным кайном в руках, встал рядом молча, - ашананшеди отступил на полшага, чтобы дать ему место. Дэнеш взглянул на Дари исподлобья.
- Что теперь в этом? К чему? Всё пропало.
- Нет, – тихо ответил Дари. – Надо продолжать праздник, как будто ничего особенного не случилось. Они ведь скоро придут в себя?
- Да, сказать им, что всё – наваждение, что им мерещились кошмары, насланные злобным врагом… О, если бы так – не было бы о чем сокрушаться, но! Акамие не может быть рядом со мной… а если бы и мог – ты видел его? Такие ссадины никакой краской не спрячешь.
- И не надо, - еще тише, но тверже сказал Дари. – Я надену этот кайн. И все его украшения. Их уже приводят в порядок. Я созвал всех придворных ювелиров, они сделают это быстро. А что невозможно быстро восстановить – заменим похожим, кто разглядывал его убор так подробно, чтобы заметить подмену?
- Дари… - выдохнул Дэнеш. – Дари… Ты сам это придумал?
- Мы посоветовались с Безымянным…
- Чем он занимается? – внезапно вспылил Дэнеш. – Я же сказал: не сводить с него глаз!
Дари робким движением протянул руку и коснулся его плеча.
- Он глаз не отведет, и он сидит с ним, и он его не оставит. Но мы думали и о его деле. Ведь именно оно – цель нанесенного удара. Вот что важно сохранить. Место кутуни возле трона. И место Акамие возле тебя. Разве нет?
Дэнеш смотрел на него пристально. Дари вздохнул и продолжил убеждать:
- По движениям узнают человека, по повадке. У нас выучка одна, и я долго был рядом с ним. Увидишь: никто из чужих не заметит разницы.
Дэнеш отвел глаза. Этот маленький был ростом ниже Акамие, но так же строен и светловолос, а под грудой золота и камней, которое составляет парадное убранство кутуни, и вовсе не разглядят подмены. Да, следовало сделать именно так, как он говорил.
- Если цель – не сам Акамие, а его место, следующий удар может прийтись по тебе. Ты… Ты не боишься?
- Разве это имеет значение? Это должно быть сделано, и я сделаю это.
Дэнеш заглянул ему в глаза, увидел в них отсвет далекого костра в гельте – и кивнул.
- Охранять его до праздника – отрывисто бросил он ашананшеди. – И во время праздника. И после. Один из вас должен быть с ним всегда.



И праздник покатился дальше – в точности, как и был задуман. Гости переменили одежды и отдохнули в прохладных покоях, но по тому, с какой жадностью припадали к кубкам, видно было, что пережитое не скоро будет ими забыто. А еще – бросали настороженные взгляды в сторону сидевшего рядом с царем царей. Дари спину держал ровно и глаз не отводил, улыбаясь гостям. Хороша была выучка его, и сумел он казаться выше, и выражение лица сумел принять то самое, которое так поражало всех, впервые видевших царского кутуни – спокойное достоинство и доброжелательность. Твердой рукой он подливал вино в кубок и подавал его царю, с вниманием слушал застольные речи. Дэнеш, украдкой бросая на него испытующие взгляды, каждый раз убеждался: этот не подведет. И так ловко Дари подражал жестам и самому ритму движений Акамие, что порой Дэнеш и сам забывался и, только обернувшись к нему, вспоминал, кто сидит рядом. Тогда безысходность скручивала душу тугим узлом. Но текли минуты, обман всё еще не был раскрыт, и казалось даже, что еще можно всё спасти.

АГА, ЗДЕСЬ БУДЕТ ОДНА СУДЬБОНОСНАЯ РЕЧЬ – НО ЭТО УЖ ЗАВТРА. НЕНАВИЖУ ДВИЖУХУ И МАССОВЫЕ СЦЕНЫ!!!



Отрешенный взгляд, застывшее лицо, окаменевшее тело. Ни слова, ни движения. Дэнеш долго смотрел на него, не отрываясь, прежде чем беспомощно взглянуть на Безымянного. Здесь он был бессилен – и трудно было это признать.
- Он так – всё время?
- Говорил со мной. Когда пришел в себя, говорил со мной. Потом замолчал и отвернулся, и больше ни на что не обращает внимания.
- Что он говорил?
Безымянный пожал плечами, помолчал, теребя край кайна. Потом, вздохнув, ответил как будто против своей воли:
- Он уверен, что всё, что ему привиделось, было на самом деле.
- Всё, что ему… Что? – воскликнул Дэнеш, и тут же понял, и со стоном закрыл лицо руками. – Я не знаю, сколько времени прошло, пока действовало это зелье.. я не знаю, что было и чего не было. Врач его осмотрел?
- Я сам. Ничего, о чем ты думаешь, не произошло. Дари кричал очень громко – я бежал очень быстро. Считанные мгновения, уверяю тебя… Они не успели до него добраться, да и будь у них больше времени… ты не видел – они были как помешанные, ничего не могли… их было слишком много… разорвать его на куски у них получилось бы – но… Понимаешь?
- Да. Я понимаю. – Дэнеш отнял руки от лица и снова увидел перед собой неподвижное бледное, покрытое ссадинами лицо. – А он уверен, что всё это было…
- Мне не удалось убедить его… Когда я стал спорить, объяснять ему – он просто отвернулся.
- Это пройдет… - прошептал Дэнеш.

@темы: лела гамбара

---

о. кусок из Лелы нашелся. не знаю, почему его не было в сводном файле, но в рабочем дайре он есть. утаскиваю его немедленно оттуда.
остались поминки по Видалю.

@темы: дневник наблюдений за живой природой

---

реально близок к отчаянию.

---

и страстно себя обругал.
потерять поминки по Видалю и про жуткое зелье Туруи - это надо быть цензура цензура цензура

@темы: дневник наблюдений за живой природой, злюсссь

---

ебическая сила, как же я люблю терять тексты.
такую страшную и важную штуку из Лелы потерять - это надо...
впрочем, есть концы...

---

чорт.
я читаю Лелу.
охуительно.
я не читал ее лет... несколько.
она охуительна.

говорят, на СИ гонения на тексты про пидоров, так я полез посохранять хайярдские истории. ну и... застрял в Леле.

@темы: дневник наблюдений за живой природой

---

аааа апять убегаю.
всё завтра, видимо.

---

вопрос: зачем рассылать текст пяти кураторам фестиваля, в котором ты участвовать не собираешься, хотя бы потому, что у тебя в эти же дни учеба в другом городе?
ответ: правильно, чтобы разослать текст пяти кураторам.
всё.

---

конспектик.
не признавать свою потребность в поддержке - все равно что не признавать, что надо кушать. естественная потребность вполне.
отказываться от выражения чувств - все равно что отказываться писать и какать.
ясное дело, мы не гадим где стоим, несем в сортир или хотя бы под кустик.

---

трубу победили.
теперь я начинаю верить, что удастся отметить именно мой др, а не день водяного...

---

Понедельник и ремонт трубы одновременно - это весело и вкусно вкусно и полезно захватывает!

@темы: дневник наблюдений за живой природой