Внезапно открыл беговой сезон...

Всего-то стоило отправиться по делам в кроссовках.

100/200 четыре раза. Немного, но это считается.

---

Друзья, в связи с событиями в Питере сегодняшний сбор в Икее отменяется.
Можно приехать ко мне и побыть здесь вместе.
Вроде адрес есть у всех, кто собирался в Икею, но на всякий случай - отвечу в умыле.

---

Текст для блица.

Любовь взрослых людей

Ладно, я надеюсь, здесь всем уже есть хотя бы восемнадцать, потому что я собираюсь рассказать про любовь взрослых людей, а законы, как писал Карамзин, осуждают предмет моей любви. Впрочем, там дальше у него - но кто, о сердце, может противиться тебе?
Я - точно не могу. Сердце мое желает говорить, и я предоставляю в его распоряжение свои уста, персты и клавиатуру.
Итак, про любовь.
С тех пор, как ты умер, все стало намного однозначнее и проще. Достоинства твои сияют перед моим внутренним взором, нимало не омраченные твоими недостатками, к черту Карамзина – при жизни ты был занудой, каких поискать, да, ворчуном и занудой. Но сейчас, когда я защищен от этих неприятных черт твоим отсутствием, они уже вспоминаются милыми и безобидными. Но нет… впрочем, неважно.
Я собирался рассказать про любовь, а начал с того, что обозвал тебя занудой. Кажется, я от тебя не сильно отличаюсь. Впрочем, это тоже любовь, это тоже. Ты был занудой, я тоже, и мы были рядом до последнего твоего дыхания, может быть, в этом тоже проявилось наше общее занудство. Я всем говорю, что последними нашими словами друг другу были такие: ты мое счастье – а ты мое. Но на самом деле, на самом деле, после того как мы это сказали, ты добавил: но мне не понравилось, что мы ругались.
Ну не зануда ли?
А я ответил: это вообще мало кому нравится. И потом долго терзал себя за то, что так глупо и бессмысленно ответил, а можно было сказать: это жизнь, или: это любовь. Любовь взрослых людей.
Впрочем, ты и без меня это знаешь, так что любой ответ был бы одинаково банален. И не в словах было дело. Одной рукой я обнимал тебя, другой держал за руку. А ты умирал.
Кажется, после этого ты уже ничего не говорил. Я лежал рядом и обнимал тебя. Понимал, что уже ничего не могу сделать больше – но все еще пытался. Звонил твоему врачу, твоей маме и заказывал для нее такси, звонил в коммерческую «скорую». Обычная от нас уже уехала, даже не попытавшись найти твои измученные химией вены. Врач сказал сестре сделать преднизолон внутримышечно, пригласил меня выйти на лестницу и сказал, что на самом деле это уже конец.
Что они понимают?
У нас было еще полчаса твоей жизни. Тонометр не находил у тебя давления, твои руки были ледяными, но ты не чувствовал холода и просил убрать одеяло, а я не соглашался. Я обложил тебя бутылками с горячей водой, я кинулся в кухню, включил электрический чайник, влез на табуретку и в спешке, роняя на пол пакеты и коробки, перебирал твою кофейную полку. Мы уже месяц, с тех пор, как тебе стало совсем плохо и ты отправился в больницу, не обновляли ее, но я надеялся, что там осталось немного кофе. И да, он там был.
«Ирландский крем». Ровно на одну порцию. Я так спешил, что залил его прямо в чашке кипятком. Твоя последняя чашка кофе была не слишком удачной, прости. И не помогла. Впрочем, и «скорая» не помогла. Они уехали, потому что им нечем было помочь тебе. Что мог сделать один я, не чудотворец, не бог, не маг? - даже кофе сварить толком не смог.
Потом я просто лег рядом с тобой на самый краешек кровати и обнимал тебя до самого конца. Это уже была твоя работа – умирать. Я только рядом мог быть, но ты был там один, уже не отвечал мне, занимался своим одиноким делом. И я не теребил тебя, просто оставался рядом.
Все, что было потом, я вспоминаю очень смутно – и не думаю, что это важно помнить в подробностях и последовательно, все было, как было, я делал, что должен был, остальное неважно. Как будто время ходило по кругу, или, скорее, как будто заблудилось и бродило туда-сюда, повторяясь, путаясь, теряясь. Где-то потерялось, как будто его и не было.
Помню, когда оно началось снова. Какая это была ночь по счету? Месяца еще не прошло, пары дней не хватало до месяца с твоей смерти. Я уже раскладывал диван. До того долго спал на неразложенном, как будто боялся занять твое место… Или просто не мог. Ложился на узком пространстве, как будто прилег отдохнуть, а вовсе не на ночь крепко спать до утра. Потом однажды все же решился – разложил диван и стал привыкать спать во всю ширь его – один. Четыре года отвыкал, теперь стал привыкать обратно. А жаловался, что нет возможности поваляться вволю, по диагонали, свободно, не жаться на своей половине. Ну, вот – весь диван в моем распоряжении. Давай, радуйся, все равно деваться некуда, валяйся, сколько влезет, хоть поперек. Я убрал все наше постельное белье и купил новое – просто невозможно было бы вынести еще и это. Так вот и спал. И спокойно спал, слава богу, бессонница мне неведома. Я могу как угодно страдать днем, но приходит ночь – и я сплю. Может быть, потому что позволяю себе как угодно страдать днем. Или потому что я быстро устаю от страданий, к ночи мои силы иссякают, я забываюсь глубоким мирным сном.
За несколько дней до того один мудрый старый человек сказал мне: кто любит - отпускает.
И я принялся отпускать, усердно, со всей дури. Ты же меня знаешь, если я что начинаю делать, то всегда так: земля дрожи, небо трещи, я делаю, что должен. Так и тут. Я стал говорить тебе: иди, иди куда хочешь, я знаю, что тебе здесь уже совсем никак, да я и понимаю: мир не самый приспособленный для счастливой прямой и светлой жизни, иди, иди, ты говорил, что миров много и есть получше – так иди куда хочешь, я справлюсь сам, без тебя, ничего, я справлюсь, честное слово, я справлюсь, я справлюсь. И это чистая правда, я – справлюсь. У меня здесь много дел еще, и я хотел бы вернуться сюда снова, потому что здесь много дел еще. И я люблю этот мир. Как вот, знаешь, люблю тебя, хоть ты зануда и ворчун и иногда мне хотелось крепко стукнуть тебя или уйти от тебя насовсем, но я не делал ни того, ни другого, потому что ты вот такой и единственный. Другого тебя нет, что же делать. И этот мир такой – вот такой и единственный. Другие – другие. Я люблю этот. Но ты-то не обязан здесь торчать из-за меня! Последнее, что я хотел бы – это вцепиться в твой рукав и удерживать тебя там, где ты не хочешь быть. Потому что… В общем, это было бы неправильно, трещи, небо, я буду делать то, что должен, и я должен тебя отпустить: иди, куда хочешь, иди, иди.
И вот в ту ночь – незадолго до месяца с твоей смерти – я проснулся сам не знаю почему, и почувствовал, что я не один здесь. И в голове моей звучал отчетливо припев из любимой колыбельной, помнишь, я ее тебе показывал когда-то:
And now you are sleeping and now you are sleeping
But if you need me you will find me here
Ты знаешь, как я боюсь темноты. И как я испугался бы, если бы не… Если бы ты меня не успокоил. Твое присутствие ощущалось настолько явно, что я даже не задумался ни о чем. Просто радовался, лежал в темноте и радовался. Это было как поцелуй, как объятие: долгое, нежное, тихое, без спешки, без страсти. Как просто лежать рядом и обниматься. По-взрослому, так, когда простое мирное объятие порой содержит больше присутствия одного в другом и близости, чем самые страстные ласки.
Нет, я не чувствовал прикосновений – телом не чувствовал. Но душа разворачивалась, как лепестки розы под лучами солнца. И я говорил тебе: ты мое счастье, ты мое счастье.
А потом: иди, иди куда хочешь, я не буду тебя держать, иди, иди…
Помнишь, в больнице, не следующий день после операции, когда я рассказал тебе то, что не рассказали врачи и мама, ты сказал: уже? Я кивнул. Ты тоже кивнул, а потом посмотрел на меня и сказал: ты ведь знаешь, что я тебя найду. Да, сказал я. Да. Как не знать.
Ты прожил еще месяц, и две последние недели – дома, со мной. И мне было не до того, чтобы думать о следующей жизни, мне в этой хватало хлопот. Я почти не спал – как и ты, и мне было чем заняться, мы боролись до конца, зная, что шансов нет, но ты так выбрал – и я был рядом, вместе с тобой.
Ты сказал: я найду тебя. Но я твердил: иди куда хочешь. Не то чтобы я забыл о твоих словах. Но я хотел, чтобы ты отправился туда, где тебе будет лучше, чем здесь, туда, где тебе будет лучше. Мое стремление решать за других, от которого я долго и почти успешно стараюсь избавиться… Для тебя в этом нет ничего нового, правда? Ты меня знаешь лучше, чем я знаю сам себя, и нет у тебя на мой счет таких иллюзий, как у меня, и это у нас взаимно. Как можно любить, имея иллюзии? Это было бы что угодно, но не любовь. Любовь не слепа, если это любовь. Любовь – ужасно точный измерительный инструмент, и ты достоин любви, это измерено с нечеловеческой точностью самой любовью. Сколько раз я злился на тебя, потому что твои решения, мнения и поступки казались мне неправильными, слабыми, глупыми. И только потом я видел их смысл и силу. Любовь не отступала, в отличие от меня. Потому что любовь знала больше моего. Знает и сейчас.
Я говорил: мое счастье, я говорил: иди куда хочешь. Потом – не знаю, сколько времени прошло, - я сказал: ты же знаешь, если я недосплю, у меня будет болеть голова весь день… иди, иди, ты мое счастье, иди куда хочешь. И как будто что-то исчезло, и я заснул сразу.
Коты, кстати, не встревожились: мирно спали в ногах все время, пока ты был рядом.
Утром не знал, что и думать о ночном свидании. Было ли оно? Или это сон? Или какая-нибудь из тех иллюзий, которые бывают у людей в полупробужденном состоянии и объясняются разнообразными мозговыми явлениями? Я боялся верить в то, что все было на самом деле, потому что так не бывает, я же не сумасшедший и не наивный дурачок, я же умный и читал умные книжки и статьи в Википедии.
Пришла ночь, я расстелил диван – снова с горькой мыслью о том, что хотел спать вольно и удобно, вот теперь могу, сколько влезет. Кожа после умывания была неприятно сухой, это мешало расслабиться, я дотянулся до полки и взял баночку кокосового масла, которое держу поблизости для таких случаев. Кажется, я зацепил пальцами многовато масла, оно никак до конца не впитывалось, и я не хотел пачкать новую, разумеется, очень красивую наволочку, поэтому никак не мог лечь удобно: я привык спать не боку, а пришлось лежать на спине и стараться не соприкоснуться лицом с подушкой. Спать хотелось очень, коробка с салфетками стояла слишком далеко – не дотянуться, еще одна пачка лежала на столе в противоположном углу комнаты, а встать не было никаких сил. Я помаялся, повздыхал – и заснул. И повторилось то, что было накануне. Я твердил, что люблю тебя и не держу, ты мое счастье, иди, куда тебе нужно, где лучше для тебя. Иди. Иди. Куда хочешь.
Кто любит – отпускает, правда?
Я, кажется, не отпускал. Я отталкивал. Потому что больше всего хотел вцепиться в твой рукав и не отпускать, удержать здесь, притянуть к себе, обнять и никогда, никогда не выпускать из рук. Ну, как делают после долгой разлуки – обнимаются и держатся друг за друга, потому что нужно время, чтобы поверить, что вот он, вот я – вместе, это реальность, это есть на самом деле. Вот так я хотел тебя обнять и не выпускать, а не то что поглотить и поработить, нет, не это. Просто чтобы отдышаться и поверить, что ты действительно здесь.
А сам твердил: иди, иди, иди куда хочешь.
Утром увидел, что на краю дивана лежит салфетка – сложенная, не развернутая салфетка из той пачки на столе. Знаешь, я все понимаю. Коты могли ее принести. Ну, например, кто-то влез на стол, салфетка могла прилипнуть к шерсти и так прибыть на диван, не развернувшись, не помявшись. Давай, для собственного спокойствия и чтобы не пугать себя мыслями о сумасшествии или полтергейсте – одно другого не лучше – я буду думать, что это коты. Ладно? Просто ради некоторых… приличий пусть это будут коты.
Осталось совсем немного. Еще буквально пара абзацев. Про то, что было на следующий день и в следующую ночь.
В тот день – было воскресенье, я помню, потому что я ехал в такси от своего друга, к которому езжу каждые выходные, и потому, что я записал в дневнике, что это было, просто чтобы не думать потом, что я все это придумал. В тот день я ехал в такси и вот уже проехал мост через реку, которая отделяет наш район от остального города, этот мост всегда казался мне пограничным, как будто переправляешься с той стороны на эту, из чужого мира в свой, в наш. И теперь мне каждый раз нестерпимо грустно проезжать по этому мосту, потому что тебя здесь нет. Я вижу все, что видел раньше, когда возвращался к тебе – из этого или из других городов, я вижу все то же самое, только тебя нет на том конце пути. Мне есть чем заняться и моя жизнь не состоит из одной боли и отчаяния, но когда я переезжаю через эту реку, по этому мосту – мне больно и я в отчаянии.
И вот в то воскресенье я ехал через мост, и твердил: я не могу хотеть, чтобы он вернулся сюда сейчас, это невозможно потому что это невозможно, потому что так не бывают, потому что все хотят, но нельзя, а я что – лучше всех? Это невозможно, это невозможно, это нельзя и поэтому невозможно, это…
Перед глазами проплывали кроны деревьев над рекой – сиротские голые ветки на фоне серого льда и серого неба, палевая и серая сухая трава, кое-где прикрытая лоскутьями грязного снега. Невозможно, невозможно, твердил я.
И вдруг странная мысль остановила мои причитания. Что я знаю, что я могу знать о возможном и невозможном? Какая разница, что бывает, а что не бывает? Я ли это решаю? Кто меня спрашивает? И если спрашивает, то, выходит, вопрос не решенный? Кому я ставлю предел, кого пытаюсь ограничить своими жалкими представлениями о возможном? Кого? Боже господи, кого?
И тогда я сказа то, что хотел говорить на самом деле: если хочешь, если можешь, если позволено и никому не повредит, если по твоей свободной воле ты хочешь и можешь, то да, да, возвращайся, сейчас, сюда, я ничего не знаю о возможном и невозможном, и знать не хочу, не мое дело это знать, но если хочешь, можешь и можно - да. Я здесь. Не я скажу «нет». Я говорю – да.
И пусть как будет, так и будет.
Ближе к ночи я ощутил волнение. Что бы это было? О, я понял: я стелил постель и переодевался в пижаму, как будто собираюсь на свидание. Я ждал, что ты снова придешь. Что мы будем обниматься в темноте, лежать рядом, и чувствовать друг друга всем, кроме тела – но ладно уж, это такие мелочи, у нас есть столько всего помимо тела, что хватит с лихвой.
Я волновался, я ждал, когда засну – нетерпеливо и радостно. Это не помешало мне заснуть… и проснуться на рассвете, как обычно. Ты не пришел в ту ночь. И больше не приходишь по ночам. Я думаю… Но вот он этом я как раз боюсь говорить вслух, но тут можно и не говорить, и так ведь все понятно. Я переодел кольцо обратно, как носил его, когда ты был жив.
Вот тогда-то время завелось снова. Включилось и пошло.
Кто, о сердце, может противиться тебе?
Время пошло.

запись создана: 02.04.2017 в 11:03

@темы: человек, которого нет, продолжение любви, любовные письма Лу Понтеведры

---

И внезапно я нашел Экспресс в Стамбул, но... в виде Isztambuli vonat
Но вот что прекрасно в любом случае: послушать музыку в начале серии, там сначала такое напряженное, и в нем внезапно проступает эта колыбельная, такая же рваная и отчаянная.

И еще три серии

Будем искать дальше...

---

Ваша цитата от Зигмунда Фрейда

---

Значит, такой вот зачин.

Ладно, я надеюсь, здесь всем уже есть хотя бы восемнадцать, потому что я собираюсь рассказать про любовь взрослых людей, а законы, как писал Карамзин, осуждают предмет моей любви. Впрочем, там дальше у него - но кто, о сердце, может противиться тебе?
Я - точно не могу. Сердце мое желает говорить, и я предоставляю в его распоряжение свои уста, персты и клавиатуру.

Мне кажется, ролик, напомненный Чингизидом, как нельзя лучше подходит для зачина - не только этой маленькой истории, но и большой, которую я собирался начать, как вернусь из Питера.



Ну, значит, и начнем тут. А там будет видно, что и как.

А, ну да. Блиц.

---

@темы: мой playlist

---

Их любовь была на холме из джинсов,
в магазине для хиппи, в городе Лима.
Прямо на пол, на джинсы они ложились
и любили друг друга неутолимо.
Магазин назывался "Уста Оракула",
и хозяйка ключами неловкими брякала,
отпирая уста, на дверях нарисованные,
голубые, как-будто бы вдрызг нацелованные.
А потом она ключ изнутри повернула,
груду джинсов новехоньких на пол швырнула,
свое платье упавшее переступила
и как белый кувшин в темноте проступила.
Амулеты, фальшивые перстни, гитары
как гнилушки светили забывшейся паре.
И рубашки с портретами Че Гевары
что-то тихо шептали индийским сари.
Ну а джинсы скрипели, шуршали шершаво
и теряли к чертям ярлыки с ценою.
"Успокойся...-она ему в щеку шептала. -
Нет шагов за стеною. Ты только со мною."
А ему успокоиться было трудно,
словно сыщики рядом, вот-вот поймают.
А к тому же он знал: кроме ночи, есть утро.
Только женщины этого не понимают.
А шаги за стеною все-таки слышались,
кто-то злобно следил за их наготою.
В дверь глядела Эпоха, как главная сыщица,
и держала наручники наготове.
И во сне его странным ознобом било,
а она к его лбу прикасалась рукою:
"С кем-то борешься ты и во сне, мой любимый.
Хоть во сне не борись. Дай тебя успокою."
И ему становилось до странного просто,
и он думал, себя ощутив безымянным,
что мгновение каждое - это остров,
на который мы выброшены океаном.
И когда наступает блаженная пауза,
надо рядом лежать под деревьями вечности.
И не надо ждать никакого паруса
ибо двое друг с другом - уже человечество.
И на острове синем раскрашенных джинсов
в магазине для хиппи "Уста Оракула"
восходило могучее дерево жизни
и на джинсы слезами чистейшими капало.
А когда засыпал он, удравший от казни,
как себя измочалившая стихия,
она тихо садилась около кассы
и писала стихи, примерно такие:

"Завтра утром придут в магазин подростки.
Они купят себе эти синие джинсы,
и следы нашей тайной любви, как розы,
будут вместе с подростками петь и кружиться.
И наша любовь побежит по улицам
и будет карабкаться по деревьям.
И наша любовь с чужой перепутается.
И мы не умрем. А умрем -
не поверим..."

Евгений Евтушенко, 1974

---

www.apa.org/independent-review/revised-report.p...
стр. 77 и немного далее

...also made grants to B.F.Skinner, Carl Rogers and Martin Orne.

@темы: реконструкция, головология, Вальпараисо forever

---

Опечатка на сто баллов.

не строгий приверженец любой из мототеистичных религий

---

Доброе утро, дорогие люди! У меня сегодня тот самый день рождения, который я отмечаю как свой собственный.
За окном - снег и солнце. 1 апреля. У меня весь пейзаж белый!

Отмечать буду в понедельник в Икее (Химки), мне понравилось там гулять. И с друзьями. В этот раз будем делать картинки про шпионов. Так что присоединяйтесь. В прошлый раз было весело.

Виш-лист совсем простой, ибо у меня аццкий кризис после очень неожиданных и очень существенных очень дополнительных расходов в Питере.
Если что, номер карты напишу.

---

Это вот прямо ч точности то, что мне было нужно сегодня утром. Только я не знал. Теперь знаю. Спасибо.

01.04.2017 в 07:15

Пишет  ddodo:

С днем рождения, дорогой друг!

@темы: мой playlist, радости и чудеса

---

Песня не простая, не простая песня, а я учиться только начал и пока не продолжу.
Лан, постепенно.

---

Но это действительно тяжело.
Десять дней быть в компании двадцати восьми человек, сначала незнакомых, потом разной степени знакомости, потом - своей группы.
А потом остаться одному.
Со всем тем, что болит.
Кажется, я неплохо с этим справлялся до Питера. Вспомнить бы, как я это делал, чем и как.

---

vlada-nat.livejournal.com/132305.html
Интервью со Стефаном Порджесом о его поливагальной теории

SP: ... при стрессе мы зачастую начинаем какую-то активную внешнюю деятельность. Но, на самом деле, это приводит к еще большему сокращению функций системы социального взаимодействия. Такая активность может действовать как обезболивающее, вместо того, чтобы работать над усилением ощущения безопасности и защищенности. Поливагальная теория предлагает стратегии, помогающие создать это ощущение безопасности: уединение в спокойном, тихом месте, игру на музыкальных инструментах, пение, спокойный, тихий разговор, или даже прослушивание музыки. Подумайте, что мы обычно делаем, когда испытываем стресс? Мы закрываем себя от межличностных отношений вместо того, чтобы двигаться навстречу им. Но для человека естественно воспользоваться помощью других людей для того, чтобы уравновесить свое ментальное и эмоциональное состояние. Поэтому когда вы спрашиваете: «Как мы можем применить это знание?», - ответ заключается в том, что мы должны заново понять: а что означает быть человеческим существом?

Частью человеческой природы является быть зависимым от других людей. Не все время, конечно. Подобно большинству млекопитающих, мы пришли в этот мир с ощущением огромной зависимости от людей, заботящихся о нас, и эта потребность связи с другими проходит через всю нашу жизнь. По мере того, как мы растем, нам необходимо найти безопасное место, чтобы мы могли спать, испражнятся и размножаться. Мы создаем его, ставя стены и выстраивая границы и личное пространство. Или мы можем завести собаку, которая будет охранять нас, пока мы спим. Смысл этих стратегий в том, чтобы создать пространство, в котором нам не пришлось бы больше чувствовать себя гипер бдительными, которое позволило бы нам участвовать в жизненных процессах, уместных для безопасной ситуации. Механизмы социального взаимодействия (контакт глазами, слушание других) заставляют нас отказаться от нашей гипер бдительности.

...

RD: Вы хотите сказать, что они думают, что этот мир небезопасен?

SP: Это не относится к когнитивному процессу. Это физиологическая реакция, затрагивающая нервную систему. Это не осознанная реакция: большинство людей, которые так себя чувствуют, предпочли бы так себя НЕ чувствовать. Они просто не могут ее отключить. Мы должны осознать, что такие чувства являются физиологической реакцией, запускаемой особыми нервными цепочками, и нам необходимо понять, как оздоровить эти цепочки, отвечающие и содействующие нашему социальному поведению. Это важная часть исследования – мы действительно можем оживить, восстановить эти нейронные цепи благодаря набору техник: интонация, понижение количества возбуждающих факторов в окружающем пространстве, слушание, присутствие знакомых лиц и знакомых людей.

Нередко, когда мы испытываем стресс или тревожимся, мы стараемся отвлечь себя, меняем обстановку или вид деятельности. Мы говорим: «Пойдем в парк! Давай займемся чем-нибудь другим». Но нам необходимо понять, что нервная система, на самом деле, нуждается в привычных вещах и предсказуемости, которая является метафорой безопасности.

@темы: головология, передай добро по кругу

---

В подъезде ремонт, красят.
Пока я был в отъезде, выкрасили наш маленький тамбур на две квартиры - это хорошо, что уже позади.
Но подъезд все еще красят, а погода вовсе не располагает к тому, чтобы держать окна нараспашку.
Увы мне.

---

А вообще - я вернулся!
Рад, доволен, обнят, накормлен, все в порядке.

Трудно было ехать домой и знать, что его там нет.
Но дома хорошо.

---

После прекрасного утра - отличное начало дня.

Поезд на Сурхарбан
rush-sound.ru/akkordi/oleg-medvedev/37186-poezd...

@темы: ukulelelelele

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Последний день учебы. Остатки семинара "Клиент и консультант в пространстве консультирования" и обратная связь студентам от преподавателей. Еще три часа семинара - и оно. Вроде отметок за сессию, но без вот этого вот. Все равно волнительно.

Нащупал кое-что возле требования выглядеть безупречным, с этим уже к М., довезу.