"Опыт Лидии выглядел бы, вероятно, внушительнее, если бы она решилась на какие-то глобальные перемены или воплотила какой-нибудь грандиозный и успешный проект. Однако успех ... терапии не измеряется по таким поверхностным, визуальным показателям. Цель состоит в том, чтобы помочь человеку узнать собственные правила и ценности, а не приспособиться к определенным кем-то понятиям правильности. Для Лидии рецепт успеха был в том, чтобы жить согласно своему принципу медленных изменений. Принуждение действовать в более амбициозной манере могло привести в данном случае к еще более сильному ощущению неадекватности и депрессии, чем раньше".

@темы: головология

---

"Она чувствовала, что наслаждаясь тем, что она - это она, она рискует выпасть из жизни. Она почувствовала грандиозное облегчение, когда до ее сведения было доведено, что на данный момент она уже выпала из жизни со своим лихорадочным обесцениванием самой себя и своей неудовлетворенностью тем, что она из себя представляет".

@темы: головология

---

"Люди ... часто все глубже погружаются в изоляцию, поскольку они отчаялись найти хоть кого-нибудь, кто по-настоящему будет уважать их мысли. Кроме того, их собственные критерии оценки хорошей жизни настолько индивидуальны и непреложны, что они сами затрудняются им соответствовать. Следование собственной истине только тогда приводит к миру, когда человек обладает большой силой и стойкостью, и при этом имеются внешние подтверждения ценности его взглядов. С гораздо большей вероятностью сойдешь с ума, если постоянно слышишь, что ты неправ. Замкнутость может быть последней попыткой сохранить центр Я, но без значимого общения с другими источник вдохновенья может скоро пересохнуть или зарасти травой".


"Рассмотрев свое психическое нездоровье как стиль жизни, а не как состояние, Дэниел приобрел способность рассматривать более конструктивные способы жить, благодаря которым он смог бы развивать свои таланты, а не страдать от них. Его мотивация держаться за то, что он ценил, была очень сильна. Осознание того, что он - само-обманщик подействовало на него достаточно отрезвляюще, чтобы он перестал думать плохо обо всех прочих людях: если уж он совершил обман, то и для других перестало быть таким уж преступлением сделать то же самое. Но теперь для него стало необходимостью реализовать себя и вырваться из этого капкана. Он хотел найти тот способ жизни, который позволит ему находиться в согласии с его принципами, и он принялся за поиски с потрясающей энергией и энтузиазмом".

@темы: головология

---

Сегодня я ношусь кругами и пакуюсь, вечером - поезд.
Не знаю, как там будет со связью, но надеюсь, что она там будет. В крайнем случае иногда будем выезжать в город, так что - хоть и нерегулярно, но как-то да.

---

Сегодня:
мыло!
собраться в дорогу!
Завтра:
встретить отца
сгонять за мыльницей
перенести цветы в ванну
поставить корм и наполнитель в комнате
Что еще???
упаковать мыло

---

Инструкция для таких ситуаций


"Никогда не думай о ситуации в целом, иначе просто сдашься. Если висишь над пропастью, бессмысленно переживать из-за того, что пропасть эта в пустыне и до воды пять дней пути. Сначала выберись из пропасти, а уж потом озаботься питьем".

@темы: полезные приспособления

---

"– Коммандер Дэвис, – представила его Маккласки. – В недавнем прошлом сотрудник шотландских спецслужб. Ныне в отставке. Наш главный стратег.
– Счастливой Пасхи. – Стэнтон пожал стратегу руку.
– Откуда ему взяться, счастью? – пробурчал Дэвис. – Страна в дерьме, планета в дерьме, йа-а в дерьме. Давайте сразу к делу, а?"

Ааа, это национальное?

---

"– Вообще-то это просто аудитория на истфаке, но один наш препод, отставник спецслужб, который читает курс о разведках, пожелал назвать ее оперативным штабом, и кто мы такие, чтобы спорить? Сегодня мы расследуем убийство. Трагедию в Сараево. Душегубство, испоганившее двадцатый век.
Название «оперативный штаб» вполне подходило новому облику аудитории, превращенной в классический полицейский участок. На стенах висели карты Сараево и Белграда, а также схема гористой местности между этими городами, на которой важные точки и маршруты были обозначены стрелками. Бесчисленные снимки зданий, улиц и оружия, соединенные друг с другом разноцветными полосками. И конечно, фото главных действующих лиц трагедии: из центра подборки сурово смотрели эрцгерцог и герцогиня, всех ближе к ним, как в миг их смерти, убийца Гаврило Принцип. Портрет последнего окружали фотографии болезненных юношей – его напарников в тот судьбоносный день. Снимки военных: на одном краю стены сербские офицеры, на другом – австрийские. Одни подготовили покушение, другие столь бездарно не сумели его предотвратить.
– Все это есть в вашем компьютере, – сказал старик, обладатель гранитного выговора жителя Глазго и огромного крючковатого носа, смахивавшего на ястребиный клюв, способный растерзать падаль. – Но йа-а старой школы, люблю, чтоб все было на виду".

Вот! Вот! И я - старой школы.

---

Молли хохотала, кресло-качалка едва не опрокидывалась от ее бешеного восторга.
- Какие вы одинаковые! Какие вы две шляпы с одной болванки, две перчатки с одной распялки, ну разве так бывает? Мальчики глупые - сначала ввяжемся, потом разбираться будем. Кроме стохастических, никаких уже других методов не осталось? И кого это угораздило тебе лаптоп подсунуть и к литературному творчеству приставить? Ах, какие розочки, с ума сойти, конечно, это наша готичная старушка Зигги, кто ж еще такой пафосный...
Док выдернул лаптоп из ее рук.
- Тебя не учили, что лезть в чужие лаптопы нельзя?
- Мало ли чему меня учили. И лаптоп не твой.
- А файл мой.
- А я не знала.
- А к Зигмунде можно?
- А я ей не скажу.
Док торопливо проглядывал текст: он уже почти не помнил, что там наворотил перед тем, как заснуть. Бояться было поздно - но хотя бы знать, что попалось на глаза сумасшедшей Рыжей, чем она будет теперь его подначивать и дразнить.
- О, черт, - сказал он. - Ты не только читаешь чужие файлы, ты еще и пишешь в них. Это уж слишком.
Молли перестала смеяться.
- Я? Никогда. Ни словечка. Если у тебя память отказывает и вообще с когнитивными способностями все плохо, то нечего на меня валить. Это ты свою жизнь сочиняешь, а не твоя жизнь тебя. А я...
- Но я тоже этого не писал. Может, Зигмунда приходила?
- Нет, она в доме, спит. И уж тем более она тебя сочинять не станет.
- Да не меня, смотри. Это же про Клемса.
- Это твое. Ты писал - значит, твое.
- Я не писал. Не все. Вот в конце, про трубу и про лучших палачей. Это не я. Про время, про девяносто девять попыток. Это не я.
- А, - сказала Молли. - Хорошую книгу ты начал, раз она сама себя пишет. Если только не считать, что ее начал не ты.
- А кто?
- Здесь речь о Клемсе. Почему ты думаешь, что он не мог начать писать книгу?
- Но он же... мертв?
- А для него - мертв ты.

---

Блиц сделан.
Пока это будет называться так:


Упражнение в симметрии

- Все началось со слонов, - говорит Клемс. - Я сразу почувствовал, что это не к добру. Но... с Доком на каждом шагу такое, это сбивает с толку. Дело ведь не в том, что он краев не видит. Это ты сам не видишь тех краев, которые видны ему. У Дока край в другом месте. Он как будто заглядывает за твой край, и у него там еще метра два безопасного пространства в резерве. Он не авантюрист, не адреналиновый маньяк. У него все посчитано. Только формулы расчета - другие. Ты о таких и не слышал, а для него - как дважды два. И он оказывается прав. Ты чуть в штаны не наложил - а он даже не вспотеет. И без всяких приходов-отходняков, ровненько, красиво, обыденно. Как будто нет ничего естественнее, чем делать вот так, а не как-то иначе. Поэтому я в некоторых ситуациях доверяю ему, а не себе. И тогда тоже. Решил верить ему. А вышло вот так.

Ну вот, думает Док. Я начал со слонов. Что дальше?
Как это – думать твоими словами и фразами, говорить с твоей интонацией, записывать это. Наверное, если бы кто-то слушал, как я шуршу клавишами, кто-то, кто знает нас обоих, он сейчас бы услышал и разницу в ритме этого шуршания, в громкости клацания и щелчков спейса. Как будто я становлюсь тобой, когда пишу это. Как будто этим странным и глупым способом я могу быть с тобой. Гайюс сказал бы мне сейчас – «ты опять занимаешься самообладанием?» Но я не хочу плакать, когда ты так близко. Я хочу быть сильным и красивым перед тобой, даже если ты здесь только в моей памяти и фантазии.
Как мне пришла в голову мысль писать книгу от твоего лица? А как вообще приходят мысли? Никто не знает, и я не знаю. Но это так трудно – не спорить с тобой, когда ты воспеваешь мои достоинства, не пытаться заткнуть тебе рот и написать о себе что-нибудь сдержанное и скромное. Подменить твои слова. Подменить тебя. Это невозможно, это нельзя – подменить тебя, заставить лгать твое отражение в тексте. Но очень, очень трудно не пытаться это сделать. Трудно встать перед зеркалом любви и не отвести глаз. Невыносимо видеть себя таким, как видишь ты. Я могу только решить – как решал ты каждый раз – решить верить тебе в том, что ты видишь, когда я сам не могу увидеть этого. Верить твоим глазам. Твоему сердцу. Твоему разуму. Которыми стал я.
Док трет глаза, моргает от света монитора. Глубокая ночь, он один в пирамиде, только он, горящие свечи, медленно вянущие розы на алтаре, лаптоп на коленях, расписанный кровавыми розами и черепами, кто бы мог подумать, бутылка воды и пара сэндвичей, которые не лезут в горло. Зигмунда Фрейда ушла спать в дом – «чтобы не спугнуть вдохновение». Какое уж тут вдохновение. Только боль. Только отчаяние. Как-то вот так.

- Я не должен был выжить, - говорит Клемс. - Понимаешь? Все было... Я вот так сидел, он вот так - я его прикрывал, не могло так выйти, как... как вышло.
- Так бывает.

Кто отвечает тебе? Твой "твой человек", как мой - Гайюс, так вот этот твой, но я не знаю, какой он и как работает, я даже не знаю, кто он вообще. Так что, прости, для этой странной книги, которую мне велела писать моя Смерть, я подарю тебе моего Гайюса, поделюсь им с тобой. Не должно быть принципиальной разницы, насколько я понимаю. Они все должны быть примерно одного качества, с небольшой разницей в стиле. Неважно. Ты - это ты, с кем бы ни говорил. Ты ответил бы, наверное, как-то так.

- Я это логикой понимаю. Но какая тут может быть логика, когда я жив, а он. Поэтому. Я только черной магией еще не занимался, хотя... Я не знаю, как мне сделать так, чтобы...
- Чтобы наоборот?
- Это не было бы решением проблемы, - медленно, серьезно, как будто прикинув внутри себя, обдумав и отвергнув этот вариант после долгих размышлений. - Я бы, может быть, и рад бы. Но тогда ситуация просто перевернется, и все это свалится на него - проблема, поиск и невозможность решения, боль... Невыносимая боль. Я потому и рвусь, и дергаюсь, и не могу остановиться. Если остановлюсь - меня просто сожжет, но медленно. Я убегаю от этого ада. Вот и мечусь, и совершаю... необдуманные поступки. Медленно сгореть, как, знаешь... Я читал у Майринка, есть такая адская штука, черная магия, гнусный обряд «тайгерм».
- Угу. Я читал.
- Вот. Если я остановлюсь - со мной такое и начнется. Если хоть на миг остановлюсь.
- Сейчас ты не мечешься.
- Сейчас я говорю с тобой. Это как... отсрочка. Передышка. Но надолго задержаться не получится, потому что - я его чувствую, оно рядом, оно подползает, подкатывается, как лава из вулкана, понимаешь? Я должен что-то делать, и, может быть, что-то сработает, и неизвестно что.
- Это похоже на ад.
- Я не знаю другого ада.

Ты всегда был разумнее меня, мудрее. Ты понял бы гораздо раньше. Тебе не надо было бы затевать этот… Эту катастрофу с пленом и пытками, чтобы понять, что ты и так уже в аду, и тайгерм начался в тот момент, когда ты обернулся и увидел, что я… Как я увидел, что ты. А я вот, видишь, пока не попробовал, не понял. Так что ты не прав. Твои края не уже моих, у нас просто смещение относительно друг друга – как раз та пара метров туда-сюда. Ты первым видишь то, что неспособен заметить я. А я – я комплиментарен тебе, как правая рука комплиментарна левой, и это правильно и естественно, что нам удобно браться за проблему с разных сторон от условного центра. Ну, или то же самое про глаза можно сказать. Стереоскопическое зрение и работа двумя руками возможны, когда есть этот вот зазор, повернутость в разные стороны. Симметричное противоположно.

- Наше время заканчивается.
- Я вижу.
- Что еще мы можем сделать в оставшиеся десять минут?
Клемс молчит. Потом поднимает голову, смущенно:
- Ты точно не знаешь какого-нибудь… вуду?

О, нет. Нет. Только не это. Ты не пойдешь моим путем, скажи, ведь не пойдешь? Не ходи туда. Зомби в твоей постели – совсем не то, чего ты хочешь. Ну же, Гайюс, скажи ему!

- Это ведь не то, что ты хочешь.
- Просто шутка, - через силу улыбается Клемс.
Со стороны совсем не видно, что через силу, но Док знает эту его улыбку: летящую, как свет. Ослепительную. Ослепляющую. Скрывающую всё, что за световой завесой. И Док вкладывает это знание в следующую реплику «Гайюса» - Гайюса на таком не проведешь, делиться так делиться, лучшим так лучшим. Гайюс сказал бы:

- Я вижу твою улыбку. Я слышу твой голос. Звучит очень натурально. Но ты почти не дышишь.
- Не хочу плакать, - прямо и честно ответил бы Клемс, почти не дыша.
- Твой выбор, - признал бы Гайюс. – Но так ты не выйдешь из ада.
- Я не хочу выходить из ада, пока он там.
- Не в раю?
- Куда уж… Были бы мы древними греками – я не сомневался бы в том, что он в Элизиуме, со всеми героями. Хотя… И греки далеко не все верили, будто есть что-то кроме «безотрадного Аида».
- Ты хорошо умеешь рассуждать. И надежно защищаешься этим от чувств.
- Да, я это умею.
- Вас учили.
- Я и сам талантлив.
- Но ты не вернешься к работе, пока ты в аду.

Я был прав, думает Док, абсолютно прав был я, когда запретил себе думать, что лучше бы я, а не он. Ничего не лучше. Мой бедный, мой любимый, куда ни кинь – как ни поверни – тебе не легче. Здесь, в моей жизни, во внешней реальности… ну, буду называть этот бредовый кошмар реальностью, пока не доказано иное, - здесь ты в лучшем случае просто мертв. А то влачишься ожившим мертвецом, без цели, без смысла, без жизни. Там, в этом странном и стремном тексте, который я выпускаю из себя, как паук выпускает паутину, а значит – и внутри меня, в моей внутренней реальности, ты выжил, но потерял меня. Мое сердце разрывается, мои внутренности горят. В моей внутренней реальности сейчас это происходит с тобой. Зачем я это начал? Почему именно так? Почему просто не пересказал свою собственную историю, не назвал открыто – прямо и честно – себя собой? Зачем выбрал такой кривой способ признать, что был неправ, поступал необдуманно, абсурдно, творил глупости?
Знаешь, в сущности глупость от неглупости тут отличает одно: результат. Если бы я сделал все то же самое, но в результате обнял бы тебя – живого и невредимого, я был бы герой, я был бы прав, я был бы мудр и отважен. Орфей, только круче. А нынче я неумный мудак, поставивший на уши все архитектурное бюро, подставивший своих ребят, погубивший свою карьеру и собственно жизнь. Орфей-неудачник с хорошо обученными менадами на хвосте.
И даже тени твоей не даю покоя: зачем-то пишу эту глупую, глупую историю. Еще и оправдываюсь тем, что мне велела ее написать фарфоровая кукла, раскрашенная под сахарный череп. Прости. В какой-то момент и я отступаю. Понимаю, что все зря. Этот чертов текст – уж точно. Все внутри меня, я здесь один, тебя здесь нет. Нет смысла говорить с тобой, а тем более - говорить за тебя. Прости. Прощай.
Док безжалостно захлопывает крышку лаптопа.
Надо спать. Завтра – непонятный пока день, значит, планировать придется на ходу, значит, нужны все возможные силы и ресурсы, значит, надо восстановиться, насколько возможно. Подушка, плед, спать. Это быстро. Этому их учили, он талантлив, он уже спит.
Ему снятся слоны. Не те, с которых все началось – африканские дикие звери, буйные в гневе, злопамятные, чадолюбивые пыльные страшилища; и не те, что норовили взлететь из его рук, сверкая и переливаясь стеклянными сполохами. Нет, ему снятся грациозно переступающие через крыши домов комариные ножки, поджарые мускулистые тела, покрытые квадратными попонами, каменные дворцы и обелиски на мощных спинах. И как будто на одном из слонов – стеклянная башня, а в ней растекшимся яичным белком колышутся мертвые часы. И как будто на другом танцует золотой человек и выдувает в золотую трубу самую громкую в мире колыбельную, чтобы никто не услышал, как Док кричит и плачет во сне.

- Ладно, - сказал Клемс. – Время кончилось.
- Это моя работа – следить за временем.
Я не про это время, я вообще, подумал Клемс. Но этого точно не стоило говорить вслух, и он не сказал. Пожал плечами, кивнул, признавая правоту терапевта. Он спешил. Он очень торопился. Теперь, когда его осенило, когда он понял, что делать – так трудно было методично соблюсти весь ритуал ухода, и, главное, дышать не глубже и не чаще, чем десять минут назад, чтобы Гайюс не заподозрил неладного. Все в порядке, все как обычно.
Тайгерм. Как он не догадался сразу! Что, если провести обряд, принести жертву? Не метафорически - на самом деле. Пятьдесят кошек? Какая глупость. Вот он, венец творения, царь природы, гордо и бессильно звучащий человек, сын царя, храм божий, всех чудес чудесней – вот он и будет жертвой на этом костре. Долго тормозил - а Док бы давно догадался. Док бы сразу… Ему не нужно девяносто девять попыток, чтобы сделать что-то. Он сразу начинает с сотой. Я не он, у него свой отсчет, у меня – свой. И вот: девяносто восемь, девяносто девять… сто.
Дел на неделю – все обустроить так, чтобы у тех, кого он назначил себе палачами, сомнений не возникло: всё чисто, никакой игры, желанный приз добыт без подтасовок со стороны приза. А дальше они все сделают сами, они умеют. Клемс выбрал лучших. Тех, с чьими бойцами схлестнулись тогда, в Климпо. И в этом есть какая-то… связность. Это правильно, потому что красиво. И надежно, потому что лучших палачей и быть не может.
Док, дорогой мой, сердце мое, еще немного. Время кончилось. Времени нет в аду. Но я запущу эти часы заново. Слышишь? Ты слышишь меня? Держись. Я иду.

@темы: Док и его команда

---

ЧЕРНОВИК

- Все началось со слонов, - говорит Клемс. - Я сразу почувствовал, что это не к добру. Но... с Доком на каждом шагу такое, это сбивает с толку. Дело ведь не в том, что он краев не видит. Это ты сам не видишь тех краев, которые видны ему. У Дока край в другом месте. Он как будто заглядывает за твой край, и у него там еще метра два безопасного пространства в резерве. Он не авантюрист, не адреналиновый маньяк. У него все посчитано. Только формулы расчета - другие. Ты о таких и не слышал, а для него - как дважды два. И он оказывается прав. Ты чуть в штаны не наложил - а он даже не вспотеет. И без всяких приходов-отходняков, ровненько, красиво, обыденно. Как будто нет ничего естественнее, чем делать вот так, а не как-то иначе. Поэтому я в некоторых ситуациях доверяю ему, а не себе. И тогда тоже. Решил верить ему. А вышло вот так.

Ну вот, думает Док. Я начал со слонов. Что дальше?
Как это – думать твоими словами и фразами, говорить с твоей интонацией, записывать это. Наверное, если бы кто-то слушал, как я шуршу клавишами, кто-то, кто знает нас обоих, он сейчас бы услышал и разницу в ритме этого шуршания, в громкости клацания и щелчков спейса. Как будто я становлюсь тобой, когда пишу это. Как будто этим странным и глупым способом я могу быть с тобой. Гайюс сказал бы мне сейчас – «ты опять занимаешься самообладанием?» Но я не хочу плакать, когда ты так близко. Я хочу быть сильным и красивым перед тобой, даже если ты здесь только в моей памяти и фантазии.
Как мне пришла в голову мысль писать книгу от твоего лица? А как вообще приходят мысли? Никто не знает, и я не знаю. Но это так трудно – не спорить с тобой, когда ты воспеваешь мои достоинства, не пытаться заткнуть тебе рот и написать о себе что-нибудь сдержанное и скромное. Подменить твои слова. Подменить тебя. Это невозможно, это нельзя – подменить тебя, заставить лгать твое отражение в тексте. Но очень, очень трудно не пытаться это сделать. Трудно встать перед зеркалом любви и не отвести глаз. Невыносимо видеть себя таким, как видишь ты. Я могу только решить – как решал ты каждый раз – решить верить тебе в том, что ты видишь, когда я сам не могу увидеть этого. Верить твоим глазам. Твоему сердцу. Твоему разуму. Которыми стал я.

- Я не должен был выжить, - говорит Клемс. - Понимаешь? Все было... Я вот так сидел, он вот так - я его прикрывал, не могло так выйти, как... как вышло.
- Так бывает.

Кто отвечает тебе? Твой "твой человек", как мой - Гайюс, так вот этот твой, но я не знаю, какой он и как работает, я даже не знаю, кто он вообще. Так что, прости, для этой странной книги, которую мне велела писать моя Смерть, я подарю тебе моего Гайюса, поделюсь им с тобой. Не должно быть принципиальной разницы, насколько я понимаю. Они все должны быть примерно одного качества, с небольшой разницей в стиле. Неважно. Ты - это ты, с кем бы ни говорил. Ты ответил бы, наверное, как-то так.

- Я это логикой понимаю. Но какая тут может быть логика, когда я жив, а он.
Поэтому.
Я только черной магией еще не занимался, хотя...
Я не знаю, как мне сделать так, чтобы...
Чтобы наоборот?
Это не было бы решением проблемы, - медленно, серьезно, как будто прикинув внутри себя, обдумав и отвергнув этот вариант после долгих размышлений. - Я бы, может быть, и рад бы. Но тогда ситуация просто перевернется, и все это свалится на него - проблема, поиск и невозможность решения, боль... Невыносимая боль. Я потому и рвусь, и дергаюсь, и не могу остановиться. Если остановлюсь - меня просто сожжет, но медленно. Я убегаю от этого ада. Вот и мечусь, и совершаю... необдуманные поступки. Медленно сгореть, как, знаешь... Я читал у Майринка, есть такая адская штука, черная магия, обряд - тайгерм.
- Угу. Я читал.
- Вот если я остановлюсь - со мной такое и начнется. Если хоть на миг остановлюсь.
- Сейчас ты не мечешься.
- Сейчас я говорю с тобой. Это как... отсрочка. Передышка. Но надолго задержаться не получится, потому что - я его чувствую, оно рядом, оно подползает, подкатывается, как лава из вулкана, понимаешь? Я должен что-то делать, и, может быть, что-то сработает, и неизвестно что.
- Это похоже на ад.
- Я не знаю другого ада.

Ты всегда был разумнее меня, мудрее. Ты гораздо раньше бы понял. Тебе не надо было бы затевать эту катастрофу с пленом и пытками, чтобы понять, что ты и так уже в аду, и тайгерм начался в тот момент, когда ты обернулся и увидел, что я… Как я увидел, что ты. А я вот, видишь, пока не попробовал, не понял. Так что ты не прав. Твои края не уже моих, у нас просто смещение относительно друг друга – как раз та пара метров туда-сюда. Ты первым видишь то, что неспособен заметить я. А я – я комплиментарен тебе, как правая рука комплиментарна левой, и это правильно и естественно, что нам удобно браться за проблему с разных сторон от условного центра. Ну или то же самое про глаза можно сказать. Стереоскопическое зрение и работа двумя руками возможны, когда есть этот вот зазор, повернутость в разные стороны.

- Наше время заканчивается.
- Я вижу.
- Что еще мы можем сделать в оставшиеся десять минут?
Клемс молчит. Потом поднимает голову, смущенно:
- Ты точно не знаешь какого-нибудь… вуду?

О, нет. Нет. Только не это. Ты не пойдешь моим путем, скажи, ведь не пойдешь? Не ходи туда. Зомби в твоей постели – совсем не то, чего ты хочешь. Ну же, Гайюс, скажи ему!

- Это ведь не то, что ты хочешь.
- Просто шутка, - через силу улыбается Клемс.
Со стороны совсем не видно, что через силу, но Док знает эту его улыбку: летящую, как свет. Ослепительную. Ослепляющую. Скрывающую всё, что за световой завесой. И Док вкладывает это знание в следующую реплику «Гайюса» - Гайюса на таком не проведешь, делиться так делиться, лучшим так лучшим. Гайюс сказал бы:

- Я вижу твою улыбку. Я слышу твой голос. Звучит очень натурально. Но ты почти не дышишь.
- Не хочу плакать, - прямо и честно ответил бы Клемс, почти не дыша.
- Твой выбор, - признал бы Гайюс. – Но так ты не выйдешь из ада.
- Я не хочу выходить из ада, пока он там.
- Не в раю?
- Куда уж… Были бы мы древними греками – я не сомневался бы в том, что он в Элизиуме, со всеми героями. Хотя… И греки далеко не все верили, будто есть что-то кроме «безотрадного Аида».
- Ты хорошо умеешь рассуждать. И надежно защищаешься этим от чувств.
- Да, я это умею.
- Вас учили.
- Я и сам талантлив.
- Но ты не вернешься к работе, пока ты в аду.

Я был прав, думает Док, абсолютно прав был я, когда запретил себе думать, что лучше бы я, а не он. Ничего не лучше. Мой бедный, мой любимый, куда ни кинь – как ни поверни – тебе не легче. Здесь, в моей жизни, во внешней реальности… ну, буду называть этот бредовый кошмар реальностью, пока не доказано иное, - здесь ты в лучшем случае просто мертв. А то влачишься ожившим мертвецом, без цели, без смысла, без жизни. Там, в этом странном и стремном тексте, который я выпускаю из себя, как паук выпускает паутину, а значит – и внутри меня, в моей внутренней реальности, ты выжил, но потерял меня. Мое сердце разрывается, мои внутренности горят. В моей внутренней реальности сейчас это происходит с тобой. Зачем я это начал? Почему именно так? Почему просто не пересказал свою собственную историю, не назвал открыто – прямо и честно – себя собой? Зачем выбрал такой кривой способ признать, что был неправ, поступал необдуманно, абсурдно, творил глупости?
Знаешь, в сущности глупость от неглупости тут отличает одно: результат. Если бы я сделал все то же самое, но в результате обнял бы тебя – живого и невредимого, я был бы герой, я был бы прав, я был бы мудр и отважен. Орфей, только круче. А нынче я неумный мудак, поставивший на уши все архитектурное бюро, подставивший своих ребят, погубивший свою карьеру и собственно жизнь. Орфей-неудачник с хорошо обученными менадами на хвосте.
И даже тени твоей не даю покоя: зачем-то пишу эту глупую, глупую историю. Еще и оправдываюсь тем, что мне велела ее написать фарфоровая кукла, раскрашенная под сахарный череп. Прости. В какой-то момент и я отступаю. Понимаю, что все зря. Этот чертов текст – уж точно. Все внутри меня, я здесь один, тебя здесь нет. Нет смысла говорить с тобой, а тем более- говорить за тебя. Прости. Прощай.
Док безжалостно захлопывает крышку лаптопа.
Надо спать. Завтра – непонятный пока день, значит, планировать придется на ходу, значит, нужны все возможные силы и ресурсы, значит, надо восстановиться, насколько возможно. Подушка, плед, спать. Это быстро. Этому их учили, он талантлив, он уже спит.

запись создана: 08.08.2016 в 12:54

---

И опа - внезапно уже полторы страницы. Это очень, очень обнадеживает.

---

Какой блиц в такую погоду...
Весь день размазывающая жара - и под вечер гроза, и головы как не было, так и нет, вся надежда на завтра, а завтра неизвестно какая погода, и две-три работы, и все вот так.
Но. Завтра откладывать будет уже некуда, и деваться некуда - блиц до завтрашней полуночи.
Так что придется. Придется. Деваться некуда. Этим и укреплюсь.

---

"Здесь нужно подчеркнуть, что речь идет не только о схожести, но и взаимовлиянии и переплетении памяти об обоих событиях. В качестве такого примера Р. Цвигенберг приводит формирование в психиатрии понятия «посттравматического синдрома» (4-я глава). Изначально психиатрия не интересовалась проблемой психологической травмы. В Японии этому препятствовали сложившаяся психиатрическая традиция и культурные особенности (психические заболевания ассоциировались с расовой неполноценностью), усиленные противодействием изучению ядерной катастрофы со стороны американцев (С.154). В Европе в 1950-е гг. ситуация обстояла не лучше: вопрос о психических заболеваниях, вызванных пребыванием в концлагерях, теснейшим образом был связан с проблемой компенсаций, выплачиваемых Германией. Отсюда и негативная позиция многих западногерманских врачей, отрицавших влияние собственно лагерного опыта на психическое состояние заключенных (если последнее и усугубилось, то ввиду того, что еще до попадания в лагерь у человека были определенные заболевания или предрасположенности). В оппозицию им встали другие европейские, израильские и американские психиатры.

Решающую роль в сложившейся дискуссии сыграли работы американского психиатра Р. Лифтона, чьи исследования, основанные на материалах работы с пережившими ядерную бомбардировку, появились в 1963 г. Именно он расширил понятие «травматический невроз» и порвал тесную связь этого понятия собственно с опытом Холокоста (С. 162), показав, что депрессии, уход в себя и эмоциональное онемение характерны и для хибакушей (так в Японии называли переживших атомный взрыв). Лифтон подчеркнул и значимость самого процесса рассказа о пережитом опыте: трагедию не надо загонять внутрь, сдерживать, замалчивать (как это делали в первые послевоенные годы), а наоборот – открыто о ней рассказывать и тем самым изживать из себя. Тем самым придавалась большая легитимность и фигуре Свидетеля, который теперь не только повествовал о запредельном опыте, но и в масштабах общества играл «терапевтическую роль». Конечно, самого Лифтона нередко обвиняли в политизации проблемы (в вину ставились и его левые убеждения), однако выдвинутое им понятие посттравматического синдрома быстро вошло в повседневный дискурс и пришлось в тех же США весьма кстати в период Вьетнамской войны. По злой иронии, в Японии это понятие стало активно использоваться только во второй половине 1990-х"
kap1914.livejournal.com/72038.html

---

Кто хочет сделать мыло с кокосовой стружкой, тот я.

---

Получите свою карту
Другие тесты и гадания от Шувани

Где и когда я ходил традиционными путями?

---

ЭТО ЧЕРНОВИК
Я после вчерашнего - параноик. Поэтому буду писать прямо здесь мелкими кусочками. Лучше не читать, хотя не возбраняется. Да, сочинение текста в прямом эфире в реальном времени. Оно вам надо - это видеть? В результате, скорее всего или хотя бы возможно, рассказ будет не совсем такой или совсем не такой. Я буду писать его сегодня и завтра. Мелкими кусочками. Потом все переставлю и поменяю. А потом, возможно, все перепишу нахрен.
Я предупредил.
Закрытые записи? Не, не слышал.
Если ты, дорогой читатель, все-таки прочитаешь и вдруг захочешь написать что-нибудь в комментариях, пусть это будет НЕ предположение о дальнейшем развитии сюжета, НЕ заметки корректора, НЕ... в общем, оно тебе надо?
Но если это будет что-то вроде "круть-крут! давай дальше! еще-еще! жги! люблю-обожаю!" - то это поддержит и поспособствует.
Не то чтобы я не переносил критики. Но не на этом этапе, ага.

Я не должен был выжить, понимаешь?
Все было... Я вот так сидел, он вот так - я его прикрывал, не могло так выйти, как... как вышло.
Так бывает.
Я это логикой понимаю. Но какая тут может быть логика, когда я жив, а он.
Поэтому.
Я только черной магией еще не занимался, хотя...
Я не знаю, как мне сделать так, чтобы...
Чтобы наоборот?
Это не было бы решением проблемы, - медленно, серьезно, как будто прикинув внутри себя, обдумав и отвергнув этот вариант после долгих размышлений. - Я бы, может быть, и рад бы. Но тогда ситуация просто перевернется, и все это свалится на него - проблема, поиск и невозможность решения, боль... Невыносимая боль. Я потому и рвусь, и дергаюсь, и не могу остановиться. Если остановлюсь - меня просто сожжет, но медленно. Я убегаю от этого ада. Вот и мечусь, и совершаю... необдуманные поступки. Медленно сгореть, как, знаешь... Я читал у Майринка, есть такая адская штука, черная магия, обряд - тайгерм.
- Угу. Я читал.
- Вот если я остановлюсь - со мной такое и начнется. Если хоть на миг остановлюсь.
- Сейчас ты не мечешься.
- Сейчас я говорю с тобой. Это как... отсрочка. Передышка. Но надолго задержаться не получится, потому что - я его чувствую, оно рядом, оно подползает, подкатывается, как лава из вулкана, понимаешь? Я должен что-то делать, и, может быть, что-то сработает, и неизвестно что.
- Это похоже на ад.
- Я не знаю другого ада.

---

ЭТО ЧЕРНОВИК
Я после вчерашнего - параноик. Поэтому буду писать прямо здесь мелкими кусочками. Лучше не читать, хотя не возбраняется. Да, сочинение текста в прямом эфире в реальном времени. Оно вам надо - это видеть? В результате, скорее всего или хотя бы возможно, рассказ будет не совсем такой или совсем не такой. Я буду писать его сегодня и завтра. Мелкими кусочками. Потом все переставлю и поменяю. А потом, возможно, все перепишу нахрен.
Я предупредил.
Закрытые записи? Не, не слышал.
Если ты, дорогой читатель, все-таки прочитаешь и вдруг захочешь написать что-нибудь в комментариях, пусть это будет НЕ предположение о дальнейшем развитии сюжета, НЕ заметки корректора, НЕ... в общем, оно тебе надо?
Но если это будет что-то вроде "круть-крут! давай дальше! еще-еще! жги! люблю-обожаю!" - то это поддержит и поспособствует.
Не то чтобы я не переносил критики. Но не на этом этапе, ага.

Я не должен был выжить, понимаешь?
Все было... Я вот так сидел, он вот так - я его прикрывал, не могло так выйти, как... как вышло.
Так бывает.
Я это логикой понимаю. Но какая тут может быть логика, когда я жив, а он.
Поэтому.
Я только черной магией еще не занимался, хотя...
Я не знаю, как мне сделать так, чтобы...
Чтобы наоборот?
Это не было бы решением проблемы, - медленно, серьезно, как будто прикинув внутри себя, обдумав и отвергнув этот вариант после долгих размышлений. - Я бы, может быть, и рад бы. Но тогда ситуация просто перевернется, и все это свалится на него - проблема, поиск и невозможность решения, боль... Невыносимая боль. Я потому и рвусь, и дергаюсь, и не могу остановиться. Если остановлюсь - меня просто сожжет, но медленно. Я убегаю от этого ада. Вот и мечусь, и совершаю... необдуманные поступки. Медленно сгореть, как, знаешь... Я читал у Майринка, есть такая адская штука, черная магия, обряд - тайгерм.
- Угу. Я читал.
- Вот если я остановлюсь - со мной такое и начнется. Если хоть на миг остановлюсь.
- Сейчас ты не мечешься.
- Сейчас я говорю с тобой. Это как... отсрочка. Передышка. Но надолго задержаться не получится, потому что - я его чувствую, оно рядом, оно подползает, подкатывается, как лава из вулкана, понимаешь? Я должен что-то делать, и, может быть, что-то сработает, и неизвестно что.
- Это похоже на ад.
- Я не знаю другого ада.

---

Итог и декларация о намерениях

Внезапно ТМ осознал, что шесть лет в терапии как клиент.
Непрерывно, не считая каникул, но каникулы - это святое.
За это время - два годных, хороших терапевта. А, еще одна - с короткой работой по конкретному запросу. Да, и еще одна - тоже с короткой работой по тому же запросу. Это когда я переживал первый развод с К. Потом два года я примеривался, прикидывал, как мне, такому стремному, на терапию прийти. Но была группа первой ступени, а она с терапевтическим уклоном. И эффектом.
А с осени десятого года я пошел к Оле - и очень много мы с ней напахали. А потом я понял, что мне кранты и надо разбираться с прошлым, пока прошлое не разобралось со мной, я некоторое время пребывал в отчаянии, но Господь явил мне чудо.
Какое-то время у меня было два терапевта и две терапии по разным направлениям, я долго отказывался признавать вторую терапию терапией, но это она. В том числе она. Просто потому что невозможно грамотно разбираться с прошлым - и не работать терапевтически.
Так получилось, что встречи с моим прошлым моя первая терапевт не осилила. Это очень грустно, но у меня нет претензий. Я очень хорошо понимаю, что это за приключение и как ведет себя картина мира при встрече с эдаким феноменом.
Вот тогда-то все необходимое терапевтическое и поддерживающее обеспечение упало на М. и на моего дорогого партнера.
Они мои герои и я всегда буду благодарен им.

Не то чтобы я за последние два года не искал терапевта для просто терапии.
Но...
Одна, гештальтистка, отправила меня к психиатру за справкой, что... что у меня не случится депрессии от работы на эти темы. Но как? Нет чтоб прямо сказать: принеси справку, что ты не психически больной, тогда буду работать. А то прямо как не знаю. Почему именно депрессии? Почему не нервного тика или панической атаки? Ладно, я позвонил рекомендованному ею психиатру, но у той на ожидании играет глупая жизнерадостная детская песенка, и я как-то застремался идти к специалисту, который на рабочий телефон такое ставит. Ну и не пошел. Возможно, я слишком серьезно воспринимаю жизнь.
Второй, юнгианец, стал рассказывать мне, что означают мои сны - и они все время означали, что моя женственность рвется наружу из тюрьмы, в которую я ее заточил. Ну да, конечно. Вот так все подряд, даже тот, в котором я иду по улицам города, который уже никогда не будет таким, как до сентября. Я устал от его интерпретаций за три встречи.
Был еще один, годный, но я как-то не нашел ресурса в тот момент договариваться о перестановке мебели. Работать, глядя в стену, а не на терапевта, меня напрягает. Я как-то больше к контакту привык. Но я хочу к нему вернуться и попробовать еще раз. Вот из отпуска приеду - и пойду. Будет у меня два терапевта. Или с М. получится больше исследовать, чем терапевтироваться (бля, ну и слово). Хотя такие исследования... в них без терапии ни шагу, потому что травма вот она - и как-то обрабатывать ее надо. "Здравствуй, папа" - вот он, и тоже надо обрабатывать. И все-все-все, что есть в прошлом. А без прошлого нет настоящего, так что, как ни крути, терапия и есть.
Ладно, будет два терапевта. Это лучше, чем ни одного.

А без терапии, реально, такая хуйня происходит. Вроде и справляешься. А вот - нахуя справляться, если можно проблему разрешить? В жизни и так дохуя с чем справляться приходится, на что терапия не влияет. Кризисы финансовые, кризисы возрастные, кризисы в отношениях, болезни, землетрясения и войны. Хотя все равно влияет некоторым образом на некоторые вещи. Но вот внутренние затыки - это я лучше разберу и поставлю все на место, а то, когда оно перепутанное, сил на жизнь остается меньше.
Так что пойду я к Ивану, если денег хватит.
А если не хватит - пойду искать еще кого. Хороших терапевтов не так много, как хотелось бы, но они есть, и я, спасибо образованию и опыту, умею их искать. Да, потыкаться придется, нарваться на фигню придется не раз, но - шесть лет терапии, не кот начхал. Не так просто сковырнуть мою устойчивость. Поэтому я не боюсь. Хотя, конечно, неприятно.

В общем, это очень оптимистический пост про то, что я внезапно обнаружил, что у меня шесть лет личной терапии, не считая отдельных эпизодов и групповой. Непрерывный стаж. Два терапевта - то есть обе работы длительные, качественные отношения, все дела.
Вот так просто живешь, а оно копится. И работает. И действует. И влияет.
Я очень рад. Я доволен.

@темы: головология, слово на букву "г", радости и чудеса

---

А предыдущее-то мыло, сливки+овес+мед+масло авокадо - тоже чрезвычайно приятную кожу делает.
Хотя оно не такое красивое.