В эту пятницу есть свободное время с 14.00 до 15.00
В ближайшие две недели есть свободное время в пятницу с 12.30 до 13.30, можно поработать.
В том числе - метафорические ассоциативные карты, также можно поработать со снами ("толкование сновидений").

запись создана: 27.10.2015 в 12:07

---

Вот пока так.

Середина ада

Серый пепел. Серая вода. Плотная тишина окутывает все, но не дает тепла. Холода тоже нет.
Нет воздуха. Нет потребности в нем.
И это длится, и длится, и длится. Нет усталости. Нет скуки. Нет радости и надежды.
Он спрашивает меня, хочу ли я вернуться назад. Как будто я могу чего-то хотеть. Как будто могу.
Как будто есть кто-то, кто может хотеть.
Как будто есть кто-то.

Был человек. Как будто когда-то был человек. Неизвестно когда.
Как будто бывает такое – быть.

Был человек.

Кто-то был где? А где он сейчас?

Он спрашивает меня.
Я есть?
Кто я?

Кто он?
Что значит его вопрос?
Вопрос, то есть незнание.

Я, который есть, бредет, бреду, то есть шагаю медленно и бесцельно? Медленно и бессильно? Я иду полями серого пепла, я иду полями.
Вода течет у меня под ногами и в отдалении. Нет рек, есть течения. Струи, потоки. Пепел кружится в пространстве, ложится на воду, ложится на плечи мне, покрывает меня. Я протягиваю ему руки. Пепел ложится в ладони, наполняет их. Я подношу его к лицу, он мягкий. Я стираю его с лица рукой – рука твердая.

Он спрашивает меня, то есть не знает ответа.
Кто он?
Его вопрос нарушает совершенство пространства, то есть его завершенность. Его вопрос неустойчив, его вопрос подразумевает «да» или «нет», он содержит возможности, его вопрос – неопределенность. Неопределенность, то есть…
Я не могу назвать то, что там дальше, я не могу, потому что не знаю, что там дальше. Пепел вздымается вихрями, течения и потоки покрываются рябью, что-то происходит.
Я чувствую стеснение в груди, я чувствую тугой ком в глотке, я…
Я чувствую.
Боль.
Дрожь.
Что-то рвется наружу из меня – и что-то рвется в меня. Нет. Это я пытаюсь вобрать в себя что-то. Что-то, чего здесь нет.
Мой рот раскрыт так широко, что рвутся губы, мои пальцы скребут кожу на моей груди, как много у меня есть. То есть, как много меня.
У меня нет чего-то необходимого немедленно, бесконечно давно.
Мне надо…
Я вдыхаю.
Только пепел.

Я не знаю, сколько попыток я сделал.
Так началось время.

Я кричу – мне нечем кричать, в моих легких нет воздуха.
Я кричу. Я не слышу себя – здесь нет воздуха, нет звука.
Есть пространство, но нечем дышать. Есть вода, но невозможно напиться.

Воздуха нет. То есть, голоса, которые я слышу, слышны не здесь, доносятся не отсюда. Вот первый голос:
- Так в чем же дело? Если бы это было возможно, Гильгамеш не остался бы безутешным, Орфей не был бы растерзан…
Второй голос:
- И что они сделали не так?
Он смеется.
Тишина. Потом первый голос произносит неуверенно: Гильгамеш вообще не звал Энкиду с собой. И Орфей не спрашивал Эвридику.
Но не в этом же дело, говорит второй голос. Не в этом.
Я узнаю эти голоса – не по звуку, которого здесь вовсе нет. Я узнаю их так, как узнал мои пальцы и мою кожу, когда пытался дышать.
Когда это было, когда я это говорил?
Когда он отвечал мне?
- Так или иначе, им не удалось.
- Это ничего не доказывает. Кто из них, потерпев поражение, встал и пошел обратно, снова, опять, еще раз? Кто ходил дважды и трижды? Один раз не вышло – и что? Сдались? Как дети, ей богу.
Я спорю с ним – отсюда, где мой голос не достигает его слуха. Я снова спорю с ним.
Нет, дети не таковы.
Дети просят и требуют, падают на пол и кричат, бьют руками и ногами, вопят, извиваются, заходятся криком. Пробуют снова и снова. Взрослым так нельзя. Человека называют взрослым, когда он научается смиряться и принимать неизбежное.
Но нет, Док и не дитя.
Он бы не просил и не спрашивал, он бы взял и пошел – раз, и другой. И снова.
Ему надо.
Он не просит и не спорит.
Он не подчиняется и не бунтует.
Он идет, куда ему надо, и делает, что ему надо.
Ему говорят «нет» - он говорит: ладно, зайду позже, а пока попробую еще как-нибудь. Он стучит, а дверь закрыта, и он идет дальше. Он сюда еще вернется.
Мое лицо теперь мокрое – и соленое. Может быть, я смогу напиться слезами?
Не от боли. Не от страха.
Я думаю о нем и плачу, потому что он – такой. Точно такой. Его «да» и «нет» лежат не где-то вовне, а в нем самом. Я не помню себя. Его помню. И сейчас я узнаю его – и плачу.
Нас всех учили этому: бой не закончен, пока ты не решил, что он закончен. Но для Дока, кажется, в этом не было ничего нового. Как будто ему другие сказки в детстве читали. Не те, в которых один раз потерпел поражение – и всё, конец. Он тогда поднял на инструктора свои ангельские глаза и уточнил: но решение ведь можно изменить потом?

Память возвращается ко мне. Я начинаю понимать.
Ему не надо спрашивать меня. Но он спросил. Что означает его вопрос?

Я вспоминаю, где звучат те голоса. Там трава выше колен, запах земляники и сосен в сладком медленном воздухе, и мы идем, раздвигая ногами траву, под нами пружинят ее тонкие корни, переплетенные в песчаной почве, над нами кружат серые и голубые и огненно-алые мотыльки, белые и коричневые бабочки, и черные с красными лентами, и лимонно-желтые. Он оборачивается, смеется. Ангельский непреклонный взгляд. Мягкий, как шелк, голос. Он шутит. Я шучу. Зачем нам быть серьезными? Какие могут быть шутки между нами? В клятвах нет нужды. Только «да» или «нет». Мы оба говорим «да». Мотыльки взлетают при каждом шаге.

Я чувствую страх.
Не от того, что нечем дышать – я уже понял, что не умру от этого. Мучительна не бездыханность, а бесплодные попытки дышать. Не пытаться трудно, но ко всему привыкаешь. Это как не чесаться, когда нестерпимо зудит, а ты на открытой позиции. Я не дышу, не чувствую сердцебиения. Теперь, значит, вот так. Из этого «теперь» я восстанавливаю представление о том, что раньше было по-другому. Как будто понимание тела и понимание разума не одно и то же, надо совершить каждое понимание отдельно, не то чтобы совсем независимо, но обособленно, дважды. И третьим приходит понимание чувством: вот этот самый страх.
Только сейчас я начинаю понимать, почему он спросил, и страх охватывает меня. Если он спросил, значит, в этом есть необходимость. Что-то изменилось. Что-то не так, как было. Иначе – зачем вопросы, для чего нужны вопросы? Все давно известно, очевидно и крепко. Если между нами ляжет ад, каждый пойдет искать другого, пройдет до середины ада со своей стороны. Если рай – тоже.
И он спросил меня. Что со мной не так? Что заставило его спросить об этом?
Только одно, понимаю я. Не может быть других причин. Насколько я изменился, что ему нужно спрашивать меня заново? Кто я теперь? Я спросил бы его – и только его ответ мне нужен. Но его уже нет рядом, нет и вдали. Он вообще не здесь. Но это не имеет значения. Это Док. Он придет снова. Пройдет свою половину ада. А мне надо просто идти свою. Где-то встретимся.
Да или нет.

@темы: Док и его команда

---

Клемс Шредингера, говорит МФ.
Да.
И Док Мёбиуса, именно что.

---

О дьос, пока искал то, нашел это.

Caetano Veloso (1969)- Os Argonautas

@темы: мой playlist

---

i call the stars the stars to accompany me
i call the sun king, the moon and the queen of the sea
i hear the voices of the planets each one is in a good place revolving in the sky
the earth below the sky is trembling give love to those assembling
so we can stand beneath
rivers are running are running to the sea
forests are speaking are speaking in the breeze
we are your sons we are your daughters
our lady of the waters mamae iemanjá
i’m here firm in my concentration
with all of this creation depending upon me
blackbird is singing is singing in the middle of the night
her words are teaching for everybody how to survive
look up the snow is on the mountain fresh water at the fountain her river will arise
and when the footsteps of the dreamers converge to our redeemers
our world will be revived........

Нашел слова, теперь можно и попеть.
Вот бы еще на русский переложить, чтобы всем петь было удобно, мы бы и воспели бы.

@темы: ukulelelelele, мой playlist

---

Нет, ну вот так страничку натыцкаешь - и уже как-то легче, как-то спокойней.

---

Это неловкий момент, когда видишь, сколько концов навыпускал - сколько ниток торчит, все в разные стороны, все вообще разные, а тебе же самому их теперь увязывать.
И каждый раз так, каждый раз.
Так вперед.

---

ХОХАТ.
А на ХиЖ пойдут Девочки Дока. 18 кб по счетчику, почистить-вычитать, дописать чего для полной ясности - и вперед ура.
Твердая НФ про квантовый мир.
ХОХАТ.
ХОХАТ.

---

Ва, как интересно Кэти говорит:
"Это же совершенно квантовый мир!
Вот в наше время сетуют иногда, что как-то мало стало сайенс-фикшен, всё больше фэнтези, труба пониже, дым пожиже, обидно, мол.
Ну так это потому, что про гаджеты и космолёты неинтересно уже как-то, видали мы эти гаджеты. А квантовую реальность и в мозг-то непросто уложить, не то что в текст".

Вот я же понимал это как-то, но чтобы так вот прямо у нахально откровенно словами сказать - ну, как-то не доходило, что да, это вот так.
А я теперь сижу и думаю, правильно я собирался это в ХиЖ тащить, не знаю, какую часть, но до 10 ноября еще время есть, как раз соображу.

Но как интересно, какой поворот, а?
Я в восторге, я прямо больше узнал и понял в один миг.

---

Тест на счет: 0.45
Тест на запоминание слов: 15
Тест Струпа: 0.50

Слов меньше, а так пока без изменений

@темы: 60 дней с Рюта Кавашима

---

И зомби.
Нет, я уже тут. Проморгался.
И мне здесь хорошо.

---

Красные цветы

Ну вот, всё это теперь. Вычитывать еще буду. Что заметите - скажите, пожалуйста.

Красные цветы

Когда он проснулся, утренний свет едва брезжил за матовым стеклом. Ему было тепло и мягко: точно отмеренный угол подушки под щекой, одеяло обернуто коконом вокруг – все как он любит. Одеяло? Прямо поверх свитера и брюк? Он спит в носках? Где он спит? Матовое стекло?
То самое, по которому он размашисто водил светло-сиреневой помадой Мадлен.
И наволочка пахнет дезинфекцией сквозь сладковатую отдушку. И одеяло такое же, как то, в которое он завернул Рея – вот накануне же. И сам он под таким лежал недавно, здесь же.
Как будто в коробку сложили кусочки от разных паззлов: одеяло, подушка, окно это от больницы, как раз куда он и планировал попасть и, насколько он помнил, действительно попал. Но не хватает ремней и трубочек с иглами, и почему он лежит, подогнув ногу, как цапля, и почему руки свободны и обнимают подушку, как будто он спит дома или на базе?
- Это почти незаметно, Док… - сказал кто-то. – Почти незаметно, но я вижу, что ты проснулся и растерян. Зачем гадать? Можешь спросить, я тебе отвечу.
Док приподнялся и поглядел на говорящего. Тот сидел в углу окна на подоконнике, спиной к свету, но Доку не нужно было видеть его лицо, чтобы узнать: это не Гайюс. Другой, его коллега из того варианта, который Док называл про себя «измерением Рея».
- И что ты хочешь, чтобы я у тебя спросил?
- Ага, - удовлетворенно сказал не-Гайюс. – Совсем проснулся.
- Как ты догадался, - проворчал Док.
- У меня в записях про Рея значится, что он редкий зануда и вредина. Я рискнул предположить, что на тебя это тоже распространяется, Док.
Док сел, потянулся, покрутил головой. Ботинки стояли рядом с кроватью, он сунул в них ноги и прошелся по палате, разминаясь.
- Значит, все-таки Док?
- Ну, ты же написал: «разуй глаза». Чего ты ожидал после этого? Что ты будешь исчезать и появляться, то с чипом, то без чипа, то голый, то одетый… Пристегнутый к кровати – или сладко сложивший ладони под щекой, как дитя? И никаких чипов, никаких следов чипа - а это не шутки. И что, я должен списать это на бред? Так это у тебя бред, не у меня.
- Это почему? – возмутился Док.
- Так уж сложилось: пациент здесь ты, значит, и бред может быть только у тебя. И если я вижу, что ты не Рей, если замечаю разницу между вами…
- Ты же не замечал раньше.
- Раньше не замечал. Это правда. Но после того, как ты любезно снабдил меня подсказкой, я стал присматриваться. И кое-что мне удалось заметить. Кое-какие концы, которые не сходятся. Особенно твой замечательный побег из архитектурного бюро через сад и по крышам.
- С этим-то что не так?
- Видишь ли, невозможно уйти из бюро через сад. Строго говоря, сада там шагов на семь, остальное - иллюзия. Купол, зеркала и проекторы.
- Черт… - выдохнул Док. – А как же?..
- Это не ко мне вопрос. Как-то ты прошел, и это видел не только я. Конечно, это входит в профессиональные риски. Случаи индуцированных галлюцинаций… случаются. Даже массовые. Но не в данном… случае. Я признаю, что был не прав. Я крайне заинтересован в том, чтобы разобраться в происходящем. Так что расскажи мне еще раз все с начала. Пожалуйста.
- А кофе?
- Я знал, что ты спросишь, - он наклонился над сумкой, стоящей на полу у его ног, и вытащил блестящий стальными боками термос. – Хлеб, сыр, джем. Кстати, меня зовут Камилл.
- Надо же, - хмыкнул Док. – Хлеб, сыр, джем. Камилл. А вот этих подходцев ты у Гайюса набрался?
- Подозреваю, что нас учили примерно одинаково.
- Я буду есть и говорить одновременно, подходит? – спросил Док и не стал ждать ответа.

***
- Все как-то… происходило. Видоизменялось. Было разное. А сейчас все застыло, ничего не меняется. Все одно и то же.
Камилл покивал. Потом мотнул головой несогласно.
- Из того, что ты рассказываешь, мне представляется, что были хаотичные изменения, без связи и общего смысла. А сейчас как будто выстраивается один цельный сюжет. Появляется его развитие. Если бы речь шла о…
- Ну?
- О твоей внутренней реальности, я бы сказал, что это хороший признак. Но поскольку этот как бы бред оказывается не только твоей реальностью…
- А ты точно не допускаешь мысли, что я и есть твой бред? Что эта вот моя история – это все твоя внутренняя реальность?
- Есть и такая вероятность.
- Не пробовал проверить?
- Я полагаю, что если я пойду к своему супервизору, то окажусь в соседней палате быстрее, чем ты задал этот вопрос. Но я совсем, совсем не хочу этого. Если я болен, пусть я буду болен. Но не там.
- Рея-то ты уложил…
- Это правда. Не могу сказать, что жалею об этом. Других вариантов у меня просто не было. Теперь есть, спасибо тебе. Шаг за шагом мы пришли туда, где мы есть сейчас. Не то чтобы это облегчало мне жизнь. Но, несомненно, это расширяет мои представления о мире.
- Кажется, у тебя для всего есть подходящие слова.
- Я рад, что мои слова тебе подходят.
- А делать-то что будем?
- А зачем ты пришел?
- Вытащить девчонок оттуда.
- Что для этого нужно?
- Чтобы ты вколол мне этой дряни, и я как-то попаду тоже туда и как-то оттуда с ними выберусь.
- Очень ясно. Исчерпывающий ответ. Я впечатлен. Ну, давай. Ложись, устраивайся.
- Ты хочешь, чтобы я тебе доверился?
- Док, ты для этого и пришел. Для этого и в прошлый раз приходил – и записку оставил для этого же. Чтобы мне довериться. Но сейчас тебе даже не нужно мне доверяться. Ты пришел, чтобы получить свой укол. Ты здесь спал, ты ждал, что я с тобой это сделаю. И даже если бы я тебе не поверил, я все равно вкатал бы тебе этот укол. Ну?
- Это правда, - вздохнул Док и лег, вывернув руки венами кверху. – Давай. Только не тяни. Редкая же гадость…
- Я знаю, - ответил Камилл, и Док уже не сомневался: да, этот действительно знает, и больше, чем сам хотел бы.
Стянутое резиновым жгутом плечо, укол, тянущая боль в сгибе руки – Док в злой досаде втянул воздух сквозь зубы.
- Ну, я пошел, - его голос, небрежно размазанный по воздуху, закачался вокруг. Многократно интерферируя и перемежаясь с ним, чей-то зеленоватый голос ответил:
- Удачи.

Темные стены. Белесый свет, едва сквозящий из приоткрытой двери. Металлическое звяканье за ней, как перекладывают медицинские инструменты. Шаги, едва слышное бормотание, затем громкий смех. Деловито и буднично, как на работе. Ну да, они же на работе. А тело вжалось в пол, как будто чтобы впитаться, утечь в бетон, как вода. Сколько в нем еще силы, в бедном, объятом страхом теле. Дикой силы, той, которую не выжмешь из себя, сколько ни пытайся – только отчаянно выплескивается в мгновения запредельного ужаса. Но разве ему не пора плыть в прозрачном бесчувствии, которое есть последние прибежище обреченного? Что вообще происходит? Он там, куда стремился попасть, и он помнит и понимает.
- И ты опять здесь?!
Чего больше было в голосе Рыжей – удивления или ярости? Нет, Док не мог бы ответить на этот вопрос. Как и на многие другие вопросы, которые не он сам – а ему задавали здесь много-много дней и ночей подряд.
Но не в этот раз. Ему задавали вопросы не в этот раз. Не сейчас. А которое «сейчас» он имеет в виду?
Удивительно: он понимал себя как бы изнутри – того, кто здесь был много-много дней и ночей, но и как бы снаружи: только что пришедшего сюда в обход времени и пространства. Понимание как будто само образовалось и происходило в голове Дока, но в то же время его было нелегко удерживать – как равновесие на качающемся канате. Это отнимало уйму сил, и Док ответил грубее, чем хотел бы.
- Да за тобой же и пришел, чертова ты кукла. Ты еще вопросы задаешь! Между прочим, здесь довольно погано.
- Еще бы! – с чувством воскликнула Рыжая. – Тебе здесь очень, очень больно, Док.
- Я в курсе.
Боль была только в том Доке, который был здесь долго-долго. Но тот, который пришел только что, чувствовал ее всю как будто в самом себе. И в то же время – отдельно, издалека. Как будто боли нет. Хотя она есть. Это было довольно близко к безумию.
- Так какого ты сюда опять приперся? – промурлыкала Рыжая.
- Ты издеваешься? За тобой и твоими чертовыми сестричками. Где они? Надо выбираться, пока эти отдыхают.
Но Рыжая, кажется, вовсе не торопилась выбираться. Ярости в ней больше не было видно. Она покачивалась на расставленных ногах и увлеченно крутила на пальцы оранжевый канеколон. Вылитая журнальная дива шестидесятых: стрелки, «бабетта», детские пухлые губы.
- «Эти»! – она пренебрежительно дернула плечиком. – Я тебя не для «этих» сюда заманивала. А ты, дурак такой, и заманился. Опять. Ну, смотри, кто здесь тебя ждет.
Дверь открылась, и они вошли. Все в наглаженных белых халатах, причесанные волосок к волоску, в перчатках, с возбужденными улыбками на лицах – Гайюс и Камилл, Мадлен и Зигмунда, и с ними Клемс, настоящий, не призрак. Уж это Док не мог не заметить – блестящие глаза, глубокое дыхание, легкий румянец на смуглых щеках. Клемс улыбнулся шире и протянул аккуратно сложенный халат Рыжей. Та умело вдела руки в рукава, затянула завязки.
- Ну, теперь мы сами тобой займемся! – с энтузиазмом воскликнул Гайюс – или Камилл, здесь они были совершенно неотличимы. – Теперь дело пойдет!
Док стал телом, своим телом и только им – дикая сила вжала его в пол, как будто стремясь впитаться в в сырой бетон, словно лужица грязной розоватой воды.
- Вот это как раз то, что нам и надо, - обрадовались они все. – Теперь ты здесь, весь, наш. Не бойся, мы тебя не выпустим больше. Все будет хорошо.
Док видел в их руках инструменты – отчетливо, и в то же время так неясно, как будто и правда не мог разглядеть. Док чувствовал, что лежит уже не на полу, а на длинном столе, и лампы сверху бьют в глаза, и тени нет, ее больше не будет, он будет виден им весь, целиком, каждый его изгиб, каждая плоскость, каждая глубина и каждый взлет, каждый звук и каждое молчание будут равно замечены и прочитаны ими. Каждый оттенок боли расцветет для них, как цветок, и каждая его потеря станет ликованием и победой для них, и он не сможет ничего утаить и спасти. Он не сможет уплыть от них в безразличие обреченного, теперь не сможет. Они победили. Потому что Клемс с ними. Мадлен, Молли, Зигмунда. И он.
-Как ты попал сюда? – ласково спросил Камилл.
- Ты сам знаешь, - прошептал Док, и над ним расцвел огромный тюльпан, тугой, яркий. Камилл одобрительно кивнул и добавил еще несколько тюльпанов. Все развеселились, стали хвалить цветы, вдыхать пьянящий аромат. От этого щеки у них разгорелись сильнее, глаза засияли ярче. Рыжая наклонилась к нему, как будто подошла ее очередь.
- Зачем ты пришел, Док?
- Ты знаешь, - ответил Док, и черно-красные маки ринулись к потолку, разворачивая влажный шелк лепестков, как знамена.
- Попробуй иначе, - нежно прошептала Зигмунда, срывая цветок. Она вплела его в темные волосы и стала еще прекраснее. Док не мог оторвать взгляда от ее лица, а она смотрела ему в глаза и улыбалась так, что он не сомневался: смерти не будет. Только тюльпаны и маки, рвущиеся из его тела к бетонному небу.
- Я пришел за вами.
Копьем пробил его грудь амариллис, высунул из разверстой пасти множество острых языков, осыпанных желтой пыльцой.
- Ложь, - прошипела Мадлен, мягко оттесняя сестру. – Ты лжешь нам, глупенький, и это очень, очень дурно! Но еще хуже то, что ты лжешь себе. Из-за этого нам и приходится…
- Сначала надо разобраться, как он сюда попал, - прервал ее Камилл.
Док почувствовал, что ни за что не должен говорить об этом, ни за что не должен ничего им объяснять. Но он не может не ответить, не может ничего от них скрыть, это он тоже понимал, потому что это шептал ему на ухо Гайюс, медленно, властно, и под размеренный звук его голоса цветы поднимались выше, гуще, закрывая небо. Док никогда не видел таких цветов, не знал, что они существуют, не ведал их имен. Он не мог их назвать, и от этого цветы наливались живой неукротимой силой, высасывали из него остатки чего-то столь же неназываемого, чего-то необходимого.
Напоследок ему стало легко-легко: он ощутил, как ощущают что-то физическое, что он совершенно не представляет, как попал сюда. И тут же он узнал один из цветков. Это был огромный, со стеблем крепким, как молодой дубок, кроваво-красный подсолнух.
- Зачем ты пришел? – он уже не мог разобрать, кто из них, одетых в красное, задавал вопросы. Он мог только отвечать:
- За куклами.
- Ты лжешь. Ты пришел за ним. Ты спасал нас только потому, что мы можем помочь тебе оживить его. Ты делал для нас все, чтобы мы вернули тебе его. Ты отдал нам на растерзание своих друзей, и жен своих друзей, и их детей. Мы получили их и делаем с ними, что хотим. Нам больше ничего не нужно от тебя, глупый Док. Смотри, даже цветы из тебя больше не растут: ты пуст, ты ничто. Тебя нет, Док, и больше ничего твоего нет.
- Да, - сказал Док. – Конечно.
Теперь он слышал нежный сухой шелест. Лепестки летели ему на грудь, стебли оплывали серебристыми струйками. Сквозь их тающие ряды Док видел лица садовников, перемазанные красным соком цветов. Красного больше не осталось. Свинцовый, сизый, серебряный серый затянул все. Дым, пепел. Прах. Док и сам чувствовал себя призрачно-серым, несуществующим. Это не было плохо и не было хорошо. Это было единственно возможным, и он смирился и принял эту данность. Так ему казалось. Дикая сила рвущегося из гибели тела оставила его, он лежал в потоках праха, сам прах.
У души тоже есть эта дикая сила. Волей не выжмешь ее из себя – она по ту сторону воли, там, где все кончается. И Док как раз оказался там. От гибели его не отделяло уже ничего, когда он встретился взглядом с Клемсом. Это был какой-то другой Клемс, не здешний. Его лицо было белым, как снег. Его глаза были черны. Он был мертв. Так честно, прямо и неподдельно мертв, что вся ложь этого места стала видна, как черная грязь на белом саване. И, глядя в его глаза, Док стал называть эту ложь.
- У тебя должна быть красная роза в волосах. Не мак. Роза. Ты не настоящая. Ты – не моя приемная дочь смерть. А ты, рыжая, ты должна бы знать, что я отказался от тайгерма, чтобы спасти трех дурацких сломанных кукол – и ты не одна из них, ты не моя безумная жизнь. И ты тоже подделка, клыкастая, ты даже кровь пить не умеешь – вымазалась, как младенец кашкой. Ты не моя любовь, и близко не похожа.
На двух оставшихся он даже не взглянул, пробормотал устало: где они видели таких… даже не смешно.
Его клонило в сон, но он знал: нельзя. Где-то здесь должны быть три дурацкие сломанные куклы. Где-то там ждет Камилл. Или Гайюс. Рассказать им этот бред – посмеются. За Клемсом придется идти отдельно и неизвестно куда. Но это потом. Спешить некуда. Он уже умер. А девчонок надо вытаскивать прямо сейчас.
Док еще раз посмотрел в мертвые глаза Клемса. Подожди еще.
И вдруг спохватился.
- А ты… согласен? - спросил вслух. – Ты-то сам хочешь вернуться?
Мертвые не отвечают на такие вопросы. Клемс отвернулся и больше Док не мог его видеть.
Тогда он встал, стряхнул прилипшие к ранам лепестки и пошел искать своих девочек.

@темы: Док и его команда

---

Я даже не знаю, что сказать.
Допишу, пожалуй.
Кажется, это больше, чем я знал. И больше, чем знал, что знаю.
Ладно, это фантастика. И всё.

Новое жанр: мистерический реализм.

---

А, пусть тут будет. Читать - не стоит. Такие вещи лучше читать, когда уже до конца и все хорошо.

Темные стены. Белесый свет, едва сквозящий из приоткрытой двери. Металлическое звяканье за ней, как перекладывают медицинские инструменты. Шаги, едва слышное бормотание, затем громкий смех. Деловито и буднично, как на работе. Ну да, они же на работе. А тело вжалось в пол, как будто впитаться, утечь в бетон, как вода. Сколько в нем еще силы, в бедном, объятом страхом теле. Дикой силы, той, которую не выжмешь из себя, сколько ни пытайся – только отчаянно выплескивается в мгновения запредельного ужаса. Но разве ему не пора плыть в прозрачном бесчувствии, которое есть последние прибежище обреченного? Что вообще происходит? Он там, куда стремился попасть, и он помнит и понимает.
- И ты опять здесь?!
Чего больше было в голосе Рыжей – удивления или ярости? Нет, Док не мог бы ответить на этот вопрос. Как и на многие другие вопросы, которые не он сам – а ему задавали здесь много-много дней и ночей подряд.
Но не в этот раз. Ему задавали вопросы не в этот раз. Не сейчас. А которое «сейчас» он имеет в виду?
Удивительно: он понимал себя как бы изнутри – того, кто здесь был много-много дней и ночей, но и как бы снаружи: только что пришедшего сюда в обход времени и пространства. Понимание как будто само образовалось и происходило в голове Дока, но в то же время его было нелегко удерживать – как равновесие на качающемся канате. Это отнимало уйму сил, и Док ответил грубее, чем хотел бы.
- Да за тобой же и пришел, чертова ты кукла. Ты еще вопросы задаешь! Между прочим, здесь довольно погано.
- Еще бы! – с чувством воскликнула Рыжая. – Тебе здесь очень, очень больно, Док.
- Я в курсе.
Боль была только в том Доке, который был здесь долго-долго. Но тот, который пришел только что, чувствовал ее всю как будто в самом себе. И в то же время – отдельно, издалека. Как будто боли нет. Хотя она есть. Это было довольно близко к безумию.
- Так какого ты сюда опять приперся? – промурлыкала Рыжая.
- Ты издеваешься? За тобой и твоими чертовыми сестричками. Где они? Надо выбираться, пока эти отдыхают.
Но Рыжая, кажется, вовсе не торопилась выбираться. Ярости в ней больше не было видно. Она покачивалась на расставленных ногах и увлеченно крутила на пальцы оранжевый канеколон. Вылитая журнальная дива шестидесятых: стрелки, «бабетта», детские пухлые губы.
- «Эти»! – она пренебрежительно дернула плечиком. – Я тебя не для «этих» сюда заманивала. А ты, дурак такой, и заманился. Опять. Ну, смотри, кто здесь тебя ждет.
Дверь открылась, и они вошли. Все в наглаженных белых халатах, причесанные волосок к волоску, в перчатках, с возбужденными улыбками на лицах – Гайюс и Камилл, Мадлен и Зигмунда, и с ними Клемс, настоящий, не призрак. Уж это Док не мог не заметить – блестящие глаза, глубокое дыхание, легкий румянец на смуглых щеках. Клемс улыбнулся шире и протянул аккуратно сложенный халат Рыжей. Та умело вдела руки в рукава, затянула завязки.
- Ну, теперь мы сами тобой займемся! – с энтузиазмом воскликнул Гайюс – или Камилл, здесь они были совершенно неотличимы. – Теперь дело пойдет!
Док стал телом, своим телом и только им – дикая сила вжала его в бетон, как будто стремясь впитаться в него, словно лужица грязной розоватой воды.
- Вот это как раз то, что нам и надо, - обрадовались они все. – Теперь ты здесь, весь, наш. Не бойся, мы тебя не выпустим больше. Все будет хорошо.
Док видел в их руках инструменты – отчетливо, и в то же время так неясно, как будто и правда не мог разглядеть. Док чувствовал, что лежит уже не на полу, а на длинном столе, и лампы сверху бьют в глаза, и тени нет, ее больше не будет, он будет виден им весь, целиком, каждый его изгиб, каждая плоскость, каждая глубина и каждый взлет, каждый звук и каждое молчание буду равно замечены и прочитаны ими. Каждый оттенок боли расцветет для них, как цветок, и каждая его потеря станет ликованием и победой для них, и он не сможет ничего утаить и спасти. Он не сможет уплыть от них в безразличие обреченного, теперь не сможет. Они победили. Потому что Клемс с ними. Мадлен, Молли, Зигмунда. И он.

---

Какая что завела нас в этот какой лес...
Что я пишу? Куда оно выруливает? Что это вообще?
Лан, погнали.
Ад и ад.

---

Адд!!!
Компьютер сука как взял, как выключился - и сразу запустился обратно.
Хорошо, не много потерялось, я сохранялся.
Кину в черновики черновик, а то мало ли. Если что - с нетбука допишу, но текст-то!
Аы.
Главное, только текст пошел-пошел (правда, понятия не имею, куда).

---

Планы на день: блиц.
Давай, давай, втягивайся в свой пылесос...

---

Прерывался на поездку.
Перед поездкой был третий день - 3.36
Вчера, четвертый - 3.07
Сегодня был пятый - 3.07
Похоже, яхороо отдохнул в Кениге.
Завтра тест. Посмотрим.

@темы: 60 дней с Рюта Кавашима

---

Я вообще другое искал...
Но это пусть будет.

---

Ну вот, это про Дока для начала. Дальше будет завтра.

***
Когда он проснулся, утренний свет едва брезжил за матовым стеклом. Ему было тепло и мягко: точно отмеренный угол подушки под щекой, одеяло обернуто коконом вокруг – все как он любит. Одеяло? Прямо поверх свитера и брюк? Он спит в носках? Где он спит? Матовое стекло?
То самое, по которому он размашисто водил светло-сиреневой помадой Мадлен.
И наволочка пахнет дезинфекцией сквозь сладковатую отдушку. И одеяло такое же, как то, в которое он завернул Клемса – вот накануне же. И сам он под таким лежал недавно, здесь же.
Как будто в коробку сложили кусочки от разных паззлов: одеяло, подушка, окно это от больницы, как раз куда он и планировал попасть и, насколько он помнил, действительно попал. Но не хватает ремней и трубочек с иглами, и почему он лежит, подогнув ногу, как цапля, и почему руки свободны и обнимают подушку, как будто он спит дома или на базе?
- Это почти незаметно, Док… - сказал кто-то. – Почти незаметно, но я вижу, что ты проснулся и растерян. Зачем гадать? Можешь спросить, я тебе отвечу.
Док приподнялся и поглядел на говорящего. Тот сидел в углу окна на подоконнике, спиной к свету, но Доку не нужно было видеть его лицо, чтобы узнать: это не Гайюс. Другой, его коллега из того варианта, который Док называл про себя «измерением Рея».
- И что ты хочешь, чтобы я у тебя спросил?
- Ага, - удовлетворенно сказал не-Гайюс. – Совсем проснулся.
- Как ты догадался, - проворчал Док.
- У меня в записях про Рея значится, что он редкий зануда и вредина. Я рискнул предположить, что на тебя это тоже распространяется, Док.
Док сел, потянулся, покрутил головой. Ботинки стояли рядом с кроватью, он сунул в них ноги и прошелся по палате, разминаясь.
- Значит, все-таки, Док?
- Ну, ты же написал: «разуй глаза». Чего ты ожидал после этого? Что ты будешь исчезать и появляться, то с чипом, то без чипа, то голый, то одетый… Пристегнутый к кровати – или сладко сложивший ладони под щекой, как дитя? И никаких чипов, никаких следов чипа - а это не шутки. И что, я должен списать это на бред? Так это у тебя бред, не у меня.
- Это почему? – возмутился Док.
- Так уж сложилось: пациент здесь ты, значит, и бред может быть только у тебя. И если я вижу, что ты не Рей, если замечаю разницу между вами…
- Ты же не замечал раньше.
- Раньше не замечал. Это правда. Но после того, как ты любезно снабдил меня подсказкой, я стал присматриваться. И кое-что мне удалось заметить. Кое-какие концы, которые не сходятся. Особенно твой замечательный побег из архитектурного бюро через сад и по крышам.
- С этим-то что не так?
- Видишь ли, невозможно уйти из бюро через сад. Строго говоря, сада там шагов на семь, остальное - иллюзия. Купол, зеркала и проекторы.
- Черт… - выдохнул Док. – А как же?..
- Это не ко мне вопрос. Как-то ты прошел, и это видел не только я. Конечно, это входит в профессиональные риски. Случаи индуцированных галлюцинаций… случаются. Даже массовые. Но не в данном… случае. Я признаю, что был не прав. Я крайне заинтересован в том, чтобы разобраться в происходящем. Так что расскажи мне еще раз все с начала. Пожалуйста.
- А кофе?
- Я знал, что ты спросишь, - он наклонился над сумкой, стоящей на полу у его ног, и вытащил блестящий стальными боками термос. – Хлеб, сыр и джем. Кстати, меня зовут Камилл.
- Надо же, - хмыкнул Док. – Хлеб, сыр, джем. Камилл. А вот этих подходцев ты у Гайюса набрался?
- Подозреваю, что нас учили примерно одному и тому же.
- Я буду есть и говорить одновременно, подходит? – спросил Док и не стал ждать ответа.

***
- Все как-то… происходило. Видоизменялось. Было разное. А сейчас все застыло, ничего не меняется. Все одно и то же.
Камилл покивал. Потом мотнул головой несогласно.
- Из того, что ты рассказываешь, мне представляется, что были хаотичные изменения, без связи и общего смысла. А сейчас как будто выстраивается один, цельный сюжет. Появляется его развитие. Если бы речь шла о…
- Ну?
- О твоей внутренней реальности, я бы сказал, что это хороший признак. Но поскольку этот как бы бред оказывается не только твоей реальностью…
- А ты точно не допускаешь мысли, что я и есть твой бред? Что эта вот моя история – это все твоя внутренняя реальность?
- Есть и такая вероятность.
- Не пробовал проверить?
- Я полагаю, что если я пойду к своему супервизору, то окажусь в соседней палате быстрее, чем ты задал этот вопрос. Но я совсем, совсем не хочу этого. Если я болен, пусть я буду болен. Но не там.
- Рея-то ты уложил…
- Это правда. Не могу сказать, что жалею об этом. Других вариантов у меня просто не было. Теперь есть, спасибо тебе. Шаг за шагом мы пришлю туда, где мы есть сейчас. Не то чтобы это облегчало мне жизнь. Но, несомненно, это расширяет мои представления о мире.
- Кажется, у тебя для всего есть подходящие слова.
- Я рад, что мои слова тебе подходят.
- А делать-то что будем?
- А зачем ты пришел сюда?
- Вытащить девчонок оттуда.
- Что для этого нужно?
- Чтобы ты вколол мне этой дряни, и я как-то попаду тоже туда и как-то оттуда с ними выберусь.
- Очень ясно. Исчерпывающий ответ. Я впечатлен. Ну, давай. Ложись, устраивайся.
- Ты хочешь, чтобы я тебе доверился?
- Док, ты для этого и пришел. Для этого и в прошлый раз приходил – и записку оставил для этого же. Чтобы мне довериться. Но сейчас тебе даже не нужно мне доверяться. Ты пришел, чтобы получить свой укол. Ты здесь спал, ты ждал, что я с тобой это сделаю. И даже если бы я тебе не поверил, я все равно вкатал бы тебе этот укол. Ну?
- Это правда, - вздохнул Док и лег, вывернув руки венами кверху. – Давай. Только не тяни. Редкая же гадость…
- Я знаю, - ответил Камилл, и Док уже не сомневался: да, этот действительно знает, и больше, чем сам хотел бы.
Стянутое резиновым жгутом плечо, укол, тянущая боль в сгибе руки – Док в злой досаде втянул воздух сквозь зубы.
- Ну, я пошел, - его голос, небрежно размазанный по воздуху, закачался вокруг. Многократно интерферируя и перемежаясь с ним, чей-то зеленоватый голос ответил:
- Удачи.