@темы: реконструкция

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Скуба бодро завывает в коридоре, а я собираюсь с силами, чтобы сесть за большой комп и написать отчет.
Хотя мне и так прекрасно лежится.

---

Глазоньки мои глазоньки...
Я бы и рад отмахнуться, мол, фантазии.
Но мышцам хрен докажешь.

---

Рабочий день окончен... почти.
Порезать фотографии карт для отчета, перенести записи из тетради в файлы, написать письмо куратору.

Эти метафорические карты - это просто праздник какой-то, как мне нравится с ними работать. Богато!(тм)

---

Сегодня очень, очень рабочий день.
Пойду побегаю на воображаемых лыжах.
Чтобы да.

---

Смотрим старые выпуски "Все как у зверей".
Серия про трипофобию и ее происхождение.

Ведущая: Чтобы не сократить нашу аудиторию до десяти железных людей, мы не будем вам показывать, как выглядит обширный миаз...
Я, в остром разочаровании: Блин, самое интересное не покажут!!!
Д., спокойно, по-деловому: Найдем.

Обожаю.

@темы: Д.

---

Тааак... Все, что я сегодня сделал, было нужно и полезно, и даже необходимо. Плюс работа. А вчера и позавчера еще и блиц.
Но.
Ничто не может быть поводом надолго оставлять учебный процесс.
Завтра: учиться, учиться, учиться.
И записать кусочки дальнейших похождений этой безумной команды.
В порядке появления:
Док
Клемс
Ягу
Енц
Тир
Бобби
Новенький
Семь историй?
Охти мне бедному...

---

Во. Со вчера что ли, или сегодня с утра знал, какая картинка в конце - и чуть не забыл ее записать.
Ну, и так был хороший финал, по-моему. Но так вот еще крепче, наверное.
Теперь - всё.

---

Всё, что ли?
Это я того...
Ну-ну.

Кажется, сандала многовато в умывалке - впечатление, что я его нанюхался.
Так или иначе, я успел. Выдохну, почищу опечатки - и всё.

---

Девочки Дока

...Как будто Дока мы потеряли в Климпо, девять лет назад.
С ума сойти - время летит. Как будто вот на прошлой неделе еще мы с ним пахали носом грязь на полосе, или сидели у него и молчали, просто глядя в камин, что еще делать, когда всё друг про друга известно?
Да, всё, хоть он, может, и не догадывался. Но я понимала что к чему. И когда в Климпо у нас случилось минус два, он и Клемс, и лежали рядом в вертолете, я подумала: повезло им, что так. Вроде бы я так подумала.
А у Дока остались три девочки.
И как будто никто не знал об этом. И только вчера вдруг ребята мне их буквально сунули в руки: на.
Я подозревала, что они и забыли давно, что я, в общем, девочка - по крайней мере, когда-то была ею. Но бессознательное рулит, особенно коллективное. Вдруг, ни с того ни с сего, мне вручают этих трех. Спрашивается: что я должна с ними делать?
Отпихиваться и отказываться было бессмысленно. Ясно же, что никто их себе не возьмет, хоть это и Дока «наследство». Хотел бы кто - взял бы. За другие его штуки до споров доходило - кому взять. А девочки никому не нужны.
Странно вообще, что только сейчас о них речь зашла, если Дока уж девять лет как нет.
Странно.
Док такой - язык не поворачивается сказать "был", потому что в это верится с трудом. Как это - девять лет уже его нет с нами? Буквально же вчера... или позавчера? На прошлой неделе, точно, перед самым Рождеством. Что-то мы вместе делали. Может, заворачивали подарки ребятам? Док у нас главный затейник. И вообще с причудами. Ему можно, он самый умный.
Однако такого номера и от него не ожидала: три девочки. Все около двенадцати дюймов ростом, две такие несуразные, головастые, а одна - почти нормальных пропорций; одна из головастых - с тоненьким тельцем, другая пузатенькая, и шапочка на ней с острыми ушками, а улыбка оснащена вполне недвусмысленными вампирскими клычками; та, что почти нормальная, по лицу разрисована черной и красной краской, настоящая кукла-калавера, и рот у нее перечеркнут короткими черными штрихами, как будто зашит. В общем, из трех всего одна нормальная, только рыжая. Это если не считать, что дюйма четыре из ее росточка приходятся на голову. А так ничего, волосы рыжие, глаза розовые - дитя как дитя. По сравнению с клыкастой и с черепушечкой - покой разуму, отдохновение душе.
В общем, Док в своем репертуаре. Если вам мало странности в том, что здоровый мужик разводит кукол, то нате успокойтесь: куклы сами по себе страннее некуда.
Или я ничего не понимаю, но в моем детстве, когда я еще была девочкой и возилась не только с машинками и пистолетами, вот с этими я бы в одной комнате спать побоялась. Хотя и фиг бы сказала кому.
Но теперь не тогда, теперь я этих к себе взяла почти с радостью. Не знаю, как так вышло, только мне от Дока ничего больше и не осталось, кроме этих вот… И когда же, получается, все разобрали? А где я была? Вот черт, и не помню. Как смыло все, как будто на песке все было написано, волна прошла туда-обратно, и нет ничего.
Но Док-то был? Точно был, вот на той неделе мы с ним… Как будто бы.
Нет, я не столько выпила вчера, я столько не выпью. Просто путается все. Док – он и сам странный такой, и все вокруг него такое.
И вот я этих его «сироток» домой принесла и на каминной полке устроила.
Что, говорю, сестренки, где ютились девять лет?
Смотрю, платьица на них свежие, не пыльные, не особо и мятые. И такие мимими, такие пусечковые, сил нет, смешно мне стало, что Док своих малявок вот так вырядил: в кружавчики, в оборочки, в фартушки, и все работы явно ручной, домашней… Надеюсь, он это не сам. Да хоть бы и…
И смотрю на них, любуюсь, а они на меня… Вот так глазами – с недоумением и настороженностью, как будто в упор спрашивают: что ты несешь, дура старая, какие девять лет? Вот так все три в один голос.
Тут меня к дивану и пришпилило. И холодом ледяным поверх.
Я чего только не видела. Где только не бывала. Не к ночи будь сказано оно.
Но вот такого, чтобы так – нет уж, увольте. Я не нанималась и не подписывалась.
Одна радость, диван подо мной сухим остался, и это, правда, чудо.
Выдохнула потихоньку, смотрю: ничего такого, куклы как куклы. Странненькие, страшненькие, но ничего пугающего в них нет. Ух. Тьху. Ничего себе. Ладно, понаблюдаю, мало ли – может, проверяться пора.
И тут же забыла об этом.
Дело к ночи, праздники отгуляли, режим. В спальню их, конечно, не потащила, еще чего. И не потому что испугалась. Просто - есть куклы для спальни, а есть вот такие. Для каминной полки. Здесь им и веселее – вон, на елке ангелы, пусть им глазки строят, а я как-нибудь лучше эротических снов посмотрю, с мужиками, пляжами и прибоем, да.
Ну, мне все так и приснилось: пляж не пляж, а песчаный берег, и рука на нем как будто буквы пишет, а волна туда-обратно проходит и смывает написанное, я разобрать не успеваю. Рука мужская и вроде знакомая, такая знакомая, что мне не по себе даже во сне стало. Вспомнить пытаюсь: тот, что с родинками на щеке из Штральзунда? Или бритый из Милана? Или Бобби? Или кто вообще? Так и так про эту руку думаю, к себе прикладываю, на бедро, на живот, на грудь… Не прикладывается. Так умаялась ее вертеть, что и проснулась.
И когда проснулась – поняла. Не могла эта рука никогда ко мне так… приложиться. Потому что. Потому что это – Док. Его рука. Я сто раз видела, как он вот так по карте… Это он.
Все, сна ни в одном глазу, лежу, как доска, прямая, гулкая… И пытаюсь вспомнить: что же там написано было? Что за буквы смывала волна? Не отпускает. Ни вспомнить, ни забыть… И три девчонки Доковы на туалетном столике – смотрят на меня, не отводят горящих глаз. Какой уж тут сон…
А вот какой: как будто Док сидит на берегу, волны перед ним катятся наискось, мелкие, тоненькие, не поймешь – море, река ли. Я его со спины увидела, как он смотрит вперед – а там туман непроглядный и, кажется, непроходимый. И потому не разобрать, что там за вода. А затем как будто камера переместилась, и мне его показывают с лица, и он так ладони отряхивает и смотрит как будто в камеру и говорит… уверенно так и гладко, как в рекламном ролике, что жить ему тут хорошо и ничего ему не нужно, никуда он не собирается отсюда, совершенно счастлив, что это вот тутошнее – все, о чем он мечтал. И по улыбке его широкой, доверительной понимаю, что попал Док крепко, о чем мне и сигналит. Видимо, на случай, если меня зрение подвело и я не вижу, что у него за спиной.
А за спиной у него стройные пальмы машут плюмажами по ветру, бугенвиллеи и фламбояны полыхают аж наизнанку выворачиваются, колибри сверкают летучими драгоценностями, и все бы ничего, только шагах в ста за ними – тот же непроходимый туман стоит до неба.
Ох, думаю, Док, довыдрючивался… Проснулась – и думаю. Что же ты, Док, такой благостный, перед кем изображаешься? Кто тебя на камеру снимает и мне транслирует – как пленного или заложника. И почему сейчас, не девять дней – девять лет спустя после твоей гибели, вот и сиротки твои брошенные… И чувствую, на правое запястье мне будто надавило что-то. Крепко так надавило, прижало к постели. Как дышала, так и дышу, будто не заметила, будто сплю. Веком не дернула, ресницей не дрогнула, прислушиваюсь. Ничего не скрипнет, не шуршит, только одеяло едва-едва проминается, как будто кошка по кровати идет. Только кошки никакой нет у меня. Маленькие шажки, крохотные ножки. И на правое запястье – как будто наступили маленькой ножкой.
И проснулась – в том неконтролируемом ужасе, какой у меня и может-то быть только во сне и на выходе из сна. Не могу рукой пошевелить. Ни одной, ни другой. Потому что на правом запястье у меня стоит Рыжая, на левом Кровопийца, а Черепушка у меня на груди топ-топ-топ, тум-тум-тум - марширует, перебивая сердечный ритм. Я посмотрела в ее глаза и узнала, что умираю прямо сейчас.
И тут дверь открылась и в спальню заглянул Енц.
- Эй, Ягу, спишь?
Я поняла, что сплю, и проснулась.
Никого не было на моей кровати, кроме меня и одеяла, и на нем никаких следов, только на груди как пригоршня синяков рассыпана, как будто по бронежилету отстрелялись из чего-то не очень мощного… И Енц тут как тут, хмурится, смотрит с подозрением.
- Тебе что, тоже сегодня досталось?
- Тоже? – переспрашиваю его, растирая грудь. – Что значит «тоже»?
Он только хмыкнул, качнул рукой – иди, мол, за мной, - и вышел из спальни. Я свитер поверх пижамы натянула – то ли дом выстыл, то ли меня еще от сна трясет. И за ним, в гостиную, камину.

- Сначала мне снилось, что мы опять в Климпо… И все безвыходно, ни туда, ни сюда. И Док придумал направить слонов на их позиции, и они с Клемсом ушли в буш… А потом они лежали рядом, кровь уже не текла, вертолет все не летел, и я вот все это видел, как наяву, оно повторялось и повторялось, я понимал, что что-то не так, чем дальше, тем сильнее понимал, но что именно не так – не понимал. Раз двадцать, наверное, я смотрел, как Дока и Клемса кладут на площадке. Тир и этот, новенький. Подожди, его же тогда с нами не было? Он же только в прошлом году пришел? А Дока кто положил? Опять не понимаю, что с этим сном не так… И как будто вот эти три, - Енц кивнул в сторону камина, отхлебнул из стакана, звякнув кубиками льда, и посмотрел на меня. Я только сейчас заметила, что у него вокруг глаз чернущие круги и лицо осунулось, как будто он неделю не спал.
- Вот эти три, - с усилием повторил Енц, и я посмотрела на полку. – Как будто они прошли так гуськом, как битлы по переходу, понимаешь? Только втроем. Прошли между мной и лежащими, Доком и Клемсом. Деловые такие. И посмотрели все трое. Я путано говорю, наверное. Ты понимаешь?
- Я понимаю, Енц. Еще как понимаю. А сюда-то ты чего приехал? Не то чтобы я была против, но так вдруг… С чего бы? Что нужно-то? Ты уж скажи, а то я спать хочу не могу.
- А не знаю. Я проснулся и понял: надо ехать к тебе. Как они прошли мимо меня – так я и проснулся. Завел конягу и поехал. Как под гипнозом. Слушай, можно я у тебя переночую? Прямо здесь, мне нормально. Просто ехать обратно – лень. Да и выпил я.
Выходит, не мне одной проверяться пора. Ладно, утром разберемся, сейчас бы спать, я-то небось не краше Енца, в зеркало, пожалуй, заглядывать не стоит. Выдала Енцу пледы, подушки, полотенца и пошла себе к лестнице, спать же невыносимо хочется, ночи той всего ничего осталось. А Енц так мне в спину:
- Ягу, будь другом, забери этих. Ну, этих, с каминной полки. Сироток Доковых. Сунь их куда-нибудь до утра. Я как-то… как-то так.
Черт, Енц, если бы он не сказал этого, я бы спокойно к себе спать ушла и было бы мне хорошо, потому что такое блаженство видеть, как эти три сиротки смирно стоят на каминной полке, ничего приятнее и не бывает. А теперь – не могу же я ему признаться, что боюсь их до упячки? И не только Енцу признаться, себе тоже. Так-то самой по себе и признаваться не было нужды, сама с собой я бы эту тему обошла, проигнорировала бы. А тут деваться некуда. И я хмыкнула с крошечной долей насмешки, вернулась к камину, сгребла всех трех девочек одной рукой, прижала к груди, унесла с собой. А что в поворот не вписалась и косяк плечом задела – это я-то! – ну, надеюсь, Енц сам додумался списать это на сонность.
По всему выходит, что Доковы куколки непростые и каким-то образом связаны с тем, что с Доком происходит там, откуда он мне белозубую и беспечную улыбку свою рекламно-завлекательную шлет. Либо они представители того, кто Дока там удерживает. Либо они… от Дока?
О ком другом я такого бы и подумать не могла. Ну, пока в своем уме.
А вот про Дока – запросто. И что куклы эти – его связные, и что где-то там, между стенами тумана на берегу безысходной реки, – а что это река, я понимала теперь абсолютно уверенно, – что на берегу безысходной реки – почему-то она представилась мне закольцованной, с течением непрерывным и небыстрым, всегда одна и та же вода, с циклом… ну, зависит от радиуса, конечно, в общем, я увлеклась подсчетами, только чтобы не думать, кто может удерживать Дока там, на том берегу.
Связные ли эти три девочки и чьи, я вдаваться в подробности не стала, а поступила так, как подсказывала логика. Уложила их в ряд на подушках, себе место оставила между рыжей и клыкастой, калаверу дальше всех от себя разместила. Вспомнила, как она на моей груди подпрыгивает и чечетку отбивает – и сон как сдуло. Но раз они хотят говорить о Доке – я буду спать.
Ух ты, подумала я, уже отключаясь, а ведь это они Енца сюда пригнали, чтобы я их в спальню забрала? Матерь божья, куда ж они меня-то загонят и для чего?
И уснула.
И тут они зашевелились, встали и опять топ-топ по постели. Одна на правое запястье встала, другая на левое, третья карабкается на грудь. Теперь уже по-настоящему.
- Вот так, - говорят, - так-то лучше будет, теперь не проснешься.
И я понимаю: не проснусь.
Умру, а не проснусь.
- Чего вам, - говорю, - чего надо?
- Нам надо, - соглашаются все три.
- Чего ты за Дока не пожалеешь? - спрашивает Рыжая.
Калавера уточняет:
- Для Дока, - и наклоняется к самому лицу. - Один сон в твоей жизни, ммм?
Она пока просто стоит у меня на груди, прямо над сердцем, смирно стоит, даже не переминается, а в меня как будто кол вбили, прямо в грудь, сквозь сердце. Дышать больно и, кажется, совсем невозможно.
- Не пофалеешь один сон? И немнофко крови, да? – спрашивает и сама же кивает Кровопийца. - Фоглафна?
Сон они у меня и так уже увели... а крови - что той крови, немного крови для Дока, который никогда не бросает своих? - да легко. Киваю и заранее морщусь, представляя, как девочка с зубками присосется к моему запястью.
Но все не так просто, Ягу, все не так просто.
Калавера вытягивается в струнку разводит в стороны пухлые детские ручки, слегка подпрыгивает – и пошла плясать, туп-туп-туп, том-том-том, перебивая сердечный ритм, задавая сердцу новый, неживой. Я умру, понимаю я, я умру. И пока я умираю, они говорят: не сомневайся, мы за Дока, мы его девочки, а ты? Я отвечаю…
Кто отвечает?
Кто – что?
Меня больше нет. Я – три девочки, три куколки, три беспокойных… Не знаю слова. Я-мы выходим на берег – перед нами река, перегороженная пополам густым туманом. Я вспоминаю, что Енц приехал не с пустыми руками, оказывается. Я разворачиваю надувной плотик и дергаю шнур. Фшшшш – недолго ждать, в два гребка я добираюсь до туманной стены, зажмуриваюсь, обращаясь в слух – никого там нет, кроме меня. А по ту сторону тумана сидит Док, но не было бы никакого смысла во всем этом, если бы не было с ним Клемса, и я шарю взглядом по берегу, пока вытаскиваю плотик на песок, вспоминаю еще кое-что и швыряю Доку плитку НЗ – он ловит ее так, что я опять сбиваюсь со счета. Девять дней? Девять лет? Наверное, здешнюю воду – хоть залейся ею, - обеззараживать смысла нет. Док кивает – понял без слов, а разве бывало иначе? Хорошо, что Енц привез и воду, вспоминаю я, одновременно слыша внутри перебранку в три голоса:
- Не подумала!
- А сама!
- Дура шепелявая!
- Уродина!
- Вы обе! Заткнитесь! Давайте еще раз с начала!
И да, все прокручивается еще раз, Енц привез воду, я протягиваю Доку пластиковую бутылку и смотрю, как он жует и глотает, как по шее и подбородку льется вода, господи, Док, живой настоящий Док, как же может быть, что его не было так долго и вообще, ведь вот на прошлой же неделе – перед Рождеством…
- Ты только не пытайся считать, - говорит Док, - ты не пытайся время считать, времени нет. Только с толку себя сбиваешь. Просто вот так. Не важно, почему. Так есть.
Но я его слышу плохо, потому что я оказываюсь маленькой – не выше двух ладоней от земли. И я смотрю на него снизу и говорю строгим голосом, как Рыжая:
- Что, довыпендривался?
И как Черепушка:
- Думал - так просто выдернешь человека с того света, да и станешь себе жить дальше?
И как эта, с клычками:
- Какой фмефной ты, фефное флово.
И как я сама говорю, держа его за плечи:
- Чтобы вывести кого-нибудь из царства мертвых, надо самому в него пойти, ты разве не знал? Вот, я пришла за тобой. И раз ты еще здешнего не ел и не пил, пойдем-ка домой, а?
- Я не нашел Клемса, - мотает головой Док. – Я не пойду.
Ну да. Док своих не бросает. Он только готов бросить нас и остаться здесь, но этот перевертыш моей логике сейчас не осилить.
Рыжая веселится:
- Смешной, точно, смешной!
Калавера-я авторитетно разъясняет:
- Это хорошо, что не видел. И не смотри. Мы выведем тебя, а ты выведешь его, но раз он здесь уже ел, то он тебе не виден. Только тень. Поэтому ты иди и не оглядывайся. Просто иди – и не оглядывайся. Ни за что.
И мы идем. Я-три девочки впереди, ведем его за руку. Он за нами. Я-клыкастая краем глаза замечаю, что тень под бананом провожает нас взглядом, отбрасывает в сторону тень банановой шкурки, встает, отряхивает руки, идет за нами. Сто шагов до берега, тысяча шагов. Но я знаю – каждая из нас знает, что Док не оглянется, потому что тогда ему придется бросить кого-то из своих, или нас с Енцем, и Тира, и Бобби, и новенького, или Клемса, а он… В общем, он Док. Нам просто надо идти к берегу, к плоту, идти, идти и дойти.
А то Енц проснется, а нас никого нет.
Енцу снится Климпо, вертолет, выступающий из выбеленной синевы все отчетливее и крупнее, трое, лежащие в ряд на краю площадки. У Ягу кровь еле остановили, она серая сквозь красную здешнюю пыль, но улыбается, хрипит на Дока: все из-за тебя, псих, придумал тоже – слоны… Док виновато морщится, пытается разглядеть, как там Клемс. Клемс без сознания, но жив, и будет жив, потому что этот чертов вертолет уже завис над площадкой, пошли-пошли, быстро-быстро… Енцу снится, что все долетят до базы, и он помнит, что на самом деле так оно и было.

запись создана: 27.01.2015 в 20:51

@темы: Док и его команда

---

Так, все, у меня крышеед.
как правильно обновленьИце или обновленьЕце?

---

Трудно подбирать слега приотпущенное, леновато... Как входить в воду: и понимаешь, что через пару минут будет кайф, радость и счастье, но вот сейчас в эту ледяную бррр... Так всеми частями поджимаешься, подергиваешься.
Но - я сегодня рано отстрелялся с работой и с делами, сбегал в магазин, на обратном пути с полным рюкзаком еще и проскочил по парку "на воображаемых лыжах", как у меня это теперь называется.
И даже перелепил котлеты из пачки и поставил их на пару готовиться (не прозевать бы теперь таймер).
Маленькая радость: хималаевская умывалка с огурцом и алоэ оказалась еще и с сильным, крепким запахом сандала. Наслаждение.

Все, больше отпинываться нечем, как там наша Пусси с куколками?
Пусси - потому что Октопус, конечно.

---

"Навязчивое стремление заочно ставить психиатрические диагнозы является характерной особенностью паранойяльных психозов".
Бернштейн А.Н. "Клинические лекции о душевных болезнях", 1912

---

Видел сегодня фотографии в сети.
С одной стороны, средняя германская семья, в 1927 году появились электрические гирлянды на их домашней елочке.
С другой стороны, видел нынешних праздников фотографии в финских домах - свечки натуральные.
С третьей стороны - война разруха? традиции?
В общем, все могло быть, ничего не знаю.

---

Эк меня... на шесть тыщ нечаянно. Развели.
И это только начало. А завтра непременно надо закончить.
Я, правда, как всегда, понятия не имею - чем и как.
Ну, ничего нового в этом нет, все штатно.
И жуть как весело.

---

Ага. А в 1938 еще воевали.

---

И сегодня отважился работать с картами.
Это действительно очень круто. Хотя - чего еще и ожидать от метафор.
Вдохновлен и воодушевлен. Сто раз себя поздравляю, что решил поучиться новой технике.
Сегодня работала Коуп. Лидия как-то не зашла в этот раз. Ну, все еще впереди.

---

В рамках собирания внутренних сил, пока не дождался цепляющей темы, пересматривал, что ж я писал на блицы. Наткнулся на Ванечку с барабаном, прочитал и офигел.
Эк меня... развернуло. Я даже и не помнил, какая там пургища.
Хотя, конечно, слоны тоже жгут.
Даже интересно, что выскочит в этот раз.

---

Гадкий индюшонок,

или Жизнь и удивительные приключения Носатика
Часть двенадцатая и последняя



***
Через час в библиотеке собрались сэр Мармадьюк, троюродный племянник с ближайшей родней, осаждавшей поместье под предлогом ухода за болеющим хозяином и приближающегося Рождества, и мистер Брин, нотариус, приглашенный родственниками в надежде убедить сэра Мармадьюка составить завещание на их вкус.
Сэр Мармадьюк предложил занять ему место поблизости от судейского и записывать каждое слово, если он, единственный из присутствующих, хоть на что-то годен.
Привели и преступников. Додо вошел с высоко задранным клювом, внушительным и грозным. Эмили сверкала глазами из-под роскошных ресниц. Вместе они представляли собой внушительную силу и держались с огромным достоинством. Ни тени раскаяния невозможно было заметить в них.
Сэр Мармадьюк начал с того, что сурово допросил подсудимых. Носатик с готовностью назвал свое родовое имя и прозвище, год и место рождения, не отрицал своей вины и честно признал, что это был не первый случай, когда он украл книгу в библиотеке, а второй.
- Собственно говоря, эта вторая кража самым логическим образом вытекает из первой, - пояснил он.
- Каким же это логическим образом одно вытекает из другого? – заинтересовался сэр Мармадьюк.
- Очень простым, ваша милость. Ведь первая прочитанная мною книга произвела на меня неизгладимое впечатление, укрепила мой дух, снабдила меня необходимыми знаниями, утешила в беде, стала путеводной звездой в моих блужданиях. Как я мог не возжелать новых книг? Как мог обойтись без чтения? Я понял, что в книгах содержатся мудрость и сердечность, все лучшее, что нажито человеческим родом, так же как и худшее, что есть в людях.
- Как это? – спросил сэр Мармадьюк.
- Наблюдая за вами, когда вы читали, я видел через плечо вашей милости изображения внутренних органов птиц и других живых существ. Несомненно, эти изображения сделаны с натуры – как когда-то были сделаны мои изображения приглашенными вашей милостью художниками. Значит, моих братьев и сестер убивали и затем зарисовывали их внутреннее устройство, без жалости и уважения, без сострадания выставляя их сокровенное напоказ всем любопытным. Вынув из них внутренности, вы набивали их соломой, так же, как этого несчастного! – Носатик простер крыло, указывая на чучело черного лебедя. – Этого несчастного, сына Мими, достойной и добронравной гусыни, которая высидела и воспитала его, не жалея любви и заботы, которая верила, что ее приемное дитя ожидает лучшее будущее… И которая была съедена вами. И чьим пером, возможно, записывают сейчас мои слова. Она так никогда и не узнала, какая участь постигла ее дитя. Я утаил от нее…
Тут сэр Мармадьюк опомнился от изумления и закрыл рот. Но так и не нашелся, что сказать, потому Носатик мог продолжать беспрепятственно.
- Все же по отношению ко мне вы проявили милосердие. Вы бросили меня в темницу, но позволили лучам света проникать в нее. Вы не разлучили меня с моей дражайшей супругой. Вы дали мне книгу. И вот, читая, я находил все новые утешения, все новую мудрость. Я проникся глубокой любовью и благоговейным уважением к Вольтеру, которого вы сделали моим товарищем по темнице. Я внимал и впитывал его слова. Я выучил их наизусть. Слушайте же, что за товарища вы послали мне: «Я родился свободным, как воздух, и дорожил в жизни только этой свободой и предметом моей любви; их у меня отняли». К счастью, предмет моей любви оставался рядом со мной… Но дальше! «И вот оба мы в оковах, не зная и не имея возможности спросить, за что». Как это правдиво! Я знал, что мы подверглись заточению за кражу – но разве не содержались в таком же заточении моя приемная мать и все ее родственницы и товарки? В чем их вина? Только в том, что они отличаются от вас? Как сказал Вольтер: «Выходит, в этой стране нет законов? Здесь можно осудить человека, не выслушав его... В Англии так не бывает». Но мы в Англии – и это происходит с нами.
Сэр Мармадьюк вскинул руки, останавливая поток яростных слов.
- Но позвольте, - с трудом произнес он, как будто не веря в происходящее. – Ведь вы… не человек!
- И на это я могу ответить словами моего великого учителя! – твердо сказал Носатик. – «Я склонен уверовать в метаморфозы, ибо из животного превратился в человека». Да, я – двуногое в перьях, но я, несомненно, разумен и обладаю всеми достоинствами человека, как то: милосердием, отвагой и жаждой знаний.
На это сэр Мармадьюк не нашелся, что ответить. Воспользовавшись его замешательством, миссис Додо произнесла негромко, но твердым и ясным голосом:
- Я, Эмили Эму, тоже участвовала в краже. Я разделяла и разделяю судьбу моего супруга и прошу только об одном: позволить мне разделить ее до конца. В противном случае я буду биться изо всех сил, чтобы разрушить вставшие между нами преграды, и не остановлюсь ни перед чем.
Сэр Мармадьюк уронил рожок для обуви с конской головой, заменявший ему судебный молоток, и громкий стук возвестил перерыв в судебном заседании. В большом смятении суд в лице сэра Мармадьюка удалился на совещание.
Эмили склонилась к Носатику и нежно шептала ему слова утешения.
Родственники сэра Мармадьюка остались сидеть неподвижно и безмолвно, только обмениваясь растерянными взглядами, говорившими красноречивее слов: «Старый дурак и вовсе выжил из ума!» На большее они не отваживались.

***
- Кх-кх.
Сэр Мармадьюк занял свое место и звучно откашлялся.
Его не было достаточно долго, чтобы публика заволновалась, но в конце концов он появился, заметно утомленный, бледный, слегка опираясь на руку Хопкинса. Но на губах его сияла довольная улыбка, глаза сверкали.
- Что ж, - сказал он. – Я думал судить, а оказался подсудимым. Я ожидал услышать оправдания, а услышал обвинительную речь… И она проникла в мое сердце. Мистер Брин, готовы ли вы составить несколько документов?
Нотариус ответил утвердительно и подкрепил свой ответ энергичным кивком.
Родственники сэра Мармадьюка заволновались.
- Тогда, - сказал сэр Мармадьюк, - я в присутствии свидетелей объявляю этого юношу, известного как Носатик из рода Додо, человеком и моим сыном. И наследником всего моего имущества, всех земель и строений и так далее, вы знаете, что там написать.
Он повернулся к Носатику и раскрыл ему объятия.
- Иди же ко мне, сын мой!
- Но вы… Я… - Носатик беспомощно оглянулся на чучело черного лебедя, как будто ища у него моральной поддержки. Но лебедь молчал, его стеклянные глаза ничего не выражали. – Как можно?
- Запросто! – воскликнул сэр Мармадьюк. - Из всех присутствующих, - он прожег взглядом троюродного племянника и улыбнулся Носатику, - ты единственный, кто достоин носить благородную фамилию М. Я готов дойти до самого верха, чтобы утвердить тебя в звании моего наследника. А когда это произойдет, я найду тебе подходящую невесту, и твое положение в обществе укрепится благодаря удачному браку. Вы пишите, пишите! – взмахнув рукой, он подбодрил нотариуса. – Дело верное и оплачено будет достойно.
- Нет, это невозможно, - возразил Носатик. – У меня есть жена. Вот она, моя верная Эмили Эму, отважнейшая из женщин. Эмили, это, видимо, мой отец…
Новоиспеченная леди М. скромно опустила ресницы.
- Замечательно! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Значит, после Рождества отпразднуем свадьбу. Скоро ли ожидать наследников?
- Наш сын, юный Кукушкинсон, в настоящее время находится в Африке, надеюсь, в добром здравии. Но весной он, конечно, вернется, и мы с удовольствием представим вам его.
- Так он тоже путешественник? Вот это мне по душе! Вот это настоящие наследники, слышите вы?
- Дядя, вы больны! Вы – опасный сумасшедший!
Сэр Мармадьюк воззрился на племянника, затем обвел задумчивым взглядом всю кучку родственников, растерянно жмущихся друг к другу.
- Мистер Брин, вы пишите?
- Да, сэр, я пишу.
- Замечательно. А вы, мои дорогие, - продолжил сэр Мармадьюк, обращаясь к родне, - конечно, торопитесь отправиться восвояси, ведь до Сочельника остались считанные дни, а Рождество, конечно, праздник семейный, домашний – вот вы и поторапливайтесь домой, а мы здесь скромно, по-семейному…
- Обо мне никто не скажет, что я сидел за одним столом с птицей! – воскликнул троюродный племянник и в возмущении удалился. Остальные последовали его примеру.
- Мы вас пока оставим, мистер Брин, - сказал довольный сэр Мармадьюк. - Нам о многом надо поговорить.

***
- Так ты согласен? – спросил сэр Мармадьюк, когда они с Носатиком и миссис Додо закрылись в его кабинете.
- Я думаю, это будет наилучшим выходом для всех, - ответил Додо.
- Да, это так. Однако для тебя я – убийца и мучитель, разве нет?
- А я убийца и мучитель для червяков. Моя супруга – гроза лисиц в округе. Мой приемный сын убил своих сводных братьев, едва появившись на свет, а затем уничтожил бессчетное количество гусениц. Этим он спас множество деревьев в вашем лесу, отец. Может быть, и вы для чего-то полезны в этом мире, где каждый кого-нибудь ест.
- Этого ты не мог прочитать у Вольтера.
- Это я видел своими глазами, каждый день, везде, где я был. Это написано на всем облике мира так ясно, как будто буквами по странице.
- Кхм…
- Я только прошу вас избавить мою приемную мать от общей участи…
- Она жива?
- Была жива сегодня утром.
- Я немедленно распоряжусь. Хопкинс! Скажите, чтобы сегодня не резали птицу. Сейчас, без промедления. Что ж, сын мой, и ты удовлетворишься этим?
- Я намерен действовать разумно. Изменения следует вводить постепенно. Вы будете противиться, отец?
- Я уеду весной, если вылечусь… Или умру. Тебе предстоит справляться с этим самому. Как – не боишься?
- Но я не один. Эмили со мной, и мама Клокло… Это самые мудрые женщины на свете! И Кукушкинсон. Он, конечно, не так хорошо воспитан, как мне хотелось бы, но ему свойственна своеобразная мудрость дикаря…
- Если твоя приемная мать так мудра, как ты говоришь, мы должны непременно пригласить и ее. Мда. Индейка не на столе, а за столом… Это будет самое странное Рождество в моей жизни, - сказал сэр Мармадьюк.
- Что вы, отец! – Носатик отрицательно покачал своим большим носом. – Все еще только начинается. Правда, дорогая моя Эмили?
- Чистая правда, - подтвердила миссис Додо. – Все будет удивительнее и удивительнее день ото дня. И я непременно напишу об этом книгу. Пожалуй, сегодня и начну.

запись создана: 24.01.2015 в 20:34

@темы: гадкий индюшонок