Радости сего дня
1. В гостях у  PaleFire, чудно и спокойно, очень целительно получилось.
2. Открытка просто волшебство какое-то, завтра похвастаюсь.
3. Количество моей любимой пряжи дивных цветов, немедленно завтра начну свитер.
4. Мы все-таки успели поесть арбуза и дыни этим летом, и преотличных.
Спасибо.

@темы: три радости

---

До понедельника меня в сети нет, девайсы отмечаются автоматически, а я только сериалы смотрю и книжки читаю.
Ну и трирадости.
Как я устал. Как я прекрасно туплю.

---

Три-четыре хороших события сегодня:
1. Д. почистил комп и поменял мышку, большой комп работает, ура.
2. Д. подключил принтер, теперь я распечатал весь текст и вставки, а потом смогу начать делать свой архив.
3. Мы отметим вчерашний день чуть позже.
4. 170 страниц 11 кеглем, вау.

@темы: три радости

---

Вопросы:
Арайя
Эдвардс

---

Подхватываю флэшмоб "три хороших новости в день".
1. Я закончил текст большой и важный для меня.
2. Я добыл плед, о котором мечтал два года.
3. Корейский сериал невероятно трогателен и хохотателен.
4. Получил охрененный, просто охрененный отзыв на текст:
"Читаю крайний текст от Аше. Текст страшный. Страшный еще и тем, что даже если не было этого, то совершенно точно было так. Историю Латинской Америки, и Чили в частности, в зубы тем, кто еще не в курсе.
Так вот, этот текст я читаю... ну, можно сказать, спокойно. Во всяком случае, без того нутряного отвращения и желания отшвырнуть подальше, которые у меня вызывают книги с самизнаетечем.
Долго думала, почему. Решила - наверное, потому, что текст кристально честный. Не для того, чтобы выдавить слезу, или саспенснуть читателя, или потешить внутреннего садиста. А просто. Потому, что так было. И вот как было - так и написано. Респект огромный автору.
А то я, на минуточку, даже Исабель Альенде, которая племянница Сальвадора Альенде, проэто читать не смогла. Ее тексты невероятно сильные, но слишком... художественные, евпочя. А проэто, имхо, можно писать или как на Страшном суде, или никак.

@темы: три радости

---

Обоже.
Я смотрю корейский сериал.
Затягивает!

---

Плед с названием "Чили", который я хотел два года...
В среду позвонили и сказали, что на складе нет, но ждут поставку, возможно, он там будет... тогда курьер и позвонит.
Ну разве не мило, что его привезут именно сегодня?

---

Бля, ну как всегда....
"А че теперь делать-то?!"

Кино смотреть, дурила! В магазин сходить. На велике покататься. Побегать пойти.
Что хочешь.
На неделю ты свободен. Отдыхай. Всё.

Танцуй.

---

У меня бывает два варианта, как появляется последнее предложение текста:
Или я знаю его задолго-задолго, только не знаю, как к нему пройти.
Или я с разбегу вдруг пишу какое-то предложение - даже еще и не в самом конце, как кажется. И бац - напарываюсь на него и понимаю, что всё - "и вот моя история. и всё, и конец".

Сегодня был вариант номер два.

Точка.

---

Для того чтобы жить, человеку нужны воспоминания, как топливо. Все равно какие воспоминания. Дорогие или никчемные, суперважные или нелепые - все они просто топливо...Ненужные, случайные, бросовые, одноразовые - всё сгодится, лишь бы огонь не погас...

Харуки Мураками

Понимаете, прожил я столько,
что хочу прожить еще столько же...

Пабло Неруда

Если дни в впрямь падают в ночь,
значит, надо сесть на закраинку тьмы
и терпеливо удить
упавший туда свет.

Пабло Неруда

@темы: Вальпараисо forever

---

Я был в миллиметре от этого...

bash.im/quote/429811
xxx: что за день - рубанули свет в доме
xxx: диверсанты - то инет, то свет
xxx: в соседней квартире истерика у малого, плачет и орет "почему я не сохранился" на всю улицу

---

Человек, которого нет - 45

Записки сумасшедшего: День субботний

Просто пришли косить траву на большой школьной спортивной площадке рядом с домом, а я как раз почти уснул, я почти никогда не сплю днем, но когда друг спит, я порой тоже задремываю рядом.
И тут они со своим жужжанием и завыванием - почти под окно добрались. И ни туда, ни сюда. Жужжит, воет, прямо под окном, и никак не убирается дальше.
Не знаю, что где перемкнуло, но я оказался в какой-то мутной горячей безысходности. И в ней был текст: это будет слишком долго, ты все равно не выдержишь, какой бы ты ни был сильный и подготовленный, это будет настолько долго, насколько нужно, чтобы оказалось слишком долго для тебя, у нас достаточно времени и ресурсов, когда-нибудь ты не выдержишь.
Попытался отмахнуться, но только сильнее затягивало.
Попытался рассказать другу. Оказалось - почти не дышу; проорался, продышался, потихоньку отпустило.
Косилки продолжали завывать, но мне уже было все равно, как и обычно.
Не мог понять, что так перемкнуло. Меня обычно не раздражают косилки, я могу и не заметить, или выругаться с досады – не более того. Что заснуть не дали – я и не любитель спать днем.
А тут как будто невозможно вырваться из этого, хоть об стену бейся.
- Тебе небось и спать не давали, - сказал друг.
Да уж не без этого. Чего только со мной не делали. Карусель-карусель…

Харонавтика: Сессия №25, 28 августа 2013, «Никакое ничего»

М. увидела его, напряженного и сосредоточенного.
- Боишься?
- Боюсь, - признался Лу после короткой паузы. - Я еще дома испугался, когда подумал, куда еду. Сейчас уже не замечал страха. Дома страх был намного острее, потом я отстранился от него.
- Чего ты сегодня хочешь?
Тут Лу удивился: а чего я, собственно, боюсь? Я могу сам выбирать, я ведь и хотел чего-то вполне мирного: о детстве, о Понтеведре. Очень интересно...
- Правда, интересно. Хочешь начать с этого страха?
- Да.
- Где он у тебя?
Лу прислушался к ощущениям.
- В дыхании, в груди. Как будто воздух внутри проходит через охладитель… Там, за грудиной – холод.
Начали работать. Почти сразу - волна слабости по ногам. Дышать стало легче - как будто расслабился, стало спокойнее. И появилось ощущение размытости, отсутствия своих границ. Когда после, уже дома, он попытался описать это ощущение в отчете, ненароком зацепил память о нем самом, и его сильно затошнило, физически, при спокойной голове, только телом.
Он внимательно следил за «отверткой». Пару раз ему казалось, что он падает – как всегда, вправо, по кругу. Он изо всех сил старался удержать вертикаль, но не понимал, удалось ли ему это или он все-таки начинал падать и ловил себя. М. сказала потом, что только лицо «опадало», но сам он в процессе не мог этого понять, все больше теряя способность ориентироваться в пространстве.
И в какой-то момент - очень сильный, но короткий импульс заплакать. Рыдание. Очень коротко.
Они продолжали работать, Лу продолжать терять вертикаль и удерживаться от падения, ему все больше казалось, что у него нет контуров, четкой линии его физических границ.
В этот раз он начал падать раньше, чем в предыдущих сессиях, как никогда быстро. И с каждой попыткой следить за «отверткой» падение наступало все быстрее. И было ощущение размывания… как расширяется газ… теряет плотность… и размывается…
Он никак не мог подобрать слова для этого.
М. сказала ровным, четким голосом:
- Опиши свои ощущения. Давай, профессионал.
Лу подумал еще и ответил:
- Слабость, не связанная с усталостью или плохим самочувствием, не связанная с физическим состоянием. Стоит больших усилий противостоять, удерживать внимание, не размываться.
- Кажется, что тебя постоянно тошнит.
- Этого я не чувствую…
У него появилось желание скрючиться, стоя на коленях, на полу, головой в пол, обхватив голову - он поискал правильное положение для рук и нашел - вцепиться в волосы. С этой позой оказалось связано сильное желание плакать. О себе. Горе о себе.
М. спросила:
- Что будет, если не сопротивляться этому «размыванию»?
- Не знаю.
- Готов попробовать?
- Готов, - кивнул Лу.

Он постарался не противиться этому состоянию. Как вспоминал потом, в какие-то моменты совсем терял себя.
Появилось сильное желание прикрыть руки в области локтей, внутреннюю сторону сгиба. Он скрестил руки у груди и обхватил эти места ладонями. Пришла мысль, что это про химию, и он не хотел говорить и думать эту мысль. Он сказал, что не хочет говорить, и М. предложила слепой протокол, который как раз годится для… профессионалов. Но Лу не согласился.
- Мне надо это сказать сейчас, вслух, чтобы потом я помнил, что я это сказал еще в сессии, а не придумал позже.
Он опустился с дивана еще раз, чтобы принять ту же позу, а потом понял, что надо лечь на пол. Он знал - понимал в этот момент, отчетливо представлял себе, как, - что полз по полу, там, тогда. Полз как-то бессмысленно, в никуда.
Лу расстроился и разозлился: зачем такие трагические картинки, зачем ему показывают эти героические ужасы, в которые он не хочет и не может поверить.
- Как тебе с этим? – спросила М.
Лу растерялся. Он начал переспрашивать, в каком смысле и о чем этот вопрос.
- Что ты чувствуешь?
Он не чувствовал ничего кроме бесформенной и бессмысленной пустоты. Это было чистое и абсолютное «никакое ничего». Пустота, никаких ощущений - ровная тепловатая масса внутри. И растерянность:
- Что я должен чувствовать?
Он был готов ответить, он очень хотел почувствовать что-нибудь, чтобы ответить, но он не знал, что он чувствует, и особенно – что он должен чувствовать. Он был готов почувствовать что угодно, только бы ему подсказали… Он переспрашивал и не понимал ответов.
М. сказала потом, что у него было дебиловатое лицо и пустые круглые глаза, настоящие «зенки». Лицо человека, готового радостно подчиняться.
- Помнишь Урфина Джюса и его деревянных солдат?
- Да, у меня был в детстве диафильм… А мне знаешь, что напоминает? В «Обитаемом острове», когда они пролетают над излучающими башнями – вот Гай Гаал… Вот так же. Я на все готов, только не понимаю, что от меня нужно…
- Мы полчаса работали очень интенсивно.
- Полчаса? Я не заметил.
- Такого лица я у тебя не видела никогда, - серьезно сказала М.
Они немного отдохнули. Лу валялся на диване и смеялся, радуясь, что ему смешно, ему страшно - и это лучше, чем вообще никакое ничего.
- Мне теперь не никак, мне как-то, даже если страшно… Я чувствую сильное облегчение от этого. Хотя бы страшно!
И думал: это химия. Это его реакции на химию.

- Отдохнули и хватит, - сказала М. – Продолжать готов?
И они продолжили работать.
У Лу падала голова, валилась назад, на спинку дивана, и он не мог ее удержать. Попросил подушку под затылок, чтобы не терять взглядом «отвертку».
- Попробуй посмотреть это, как кино, со стороны.
Лу попробовал. Вжался в спинку дивана, отвернулся.
- Я не могу сказать, что вижу. Не могу словами. Легче это показать, - сказал он, ежась и пряча руки.
- Не говори. Продолжай смотреть.
Он смотрел.
Потом он так и не смог записать это от первого лица, как обычно. Вот как это отмечено в его отчете:
«М. предложила не говорить, а продолжать смотреть на это.
Я запишу, что я видел. Это очень маленький кусочек видимого -
(Трудно записать. Попробую в третьем лице.)
Он лежит. Рука, развернутая вверх. Трубка, перетянута рука. Как будто вокруг все такое... лабораторное? И я не вижу, но знаю про шприц (почти невозможно было записать.) Смотреть на это невыносимо.
Не ощущается как страх, ощущается как невозможность и невыносимость смотреть.
В перерывах между работой сидел, засунув руки за спину так, что потом не смог повторить эту позу. Руки так не растут. Прятал внутреннюю поверхность локтевого сгиба. Так далеко, как только мог засунуть за спину, и прижав спиной к спинке дивана.
Невыносимость. Ужас.
И - как вообще возможно этому противостоять. Это опустошающее никакое ничего и дебиловатая готовность. Единственное, что оставляло возможность дышать: что при всей готовности ответить – отвечать было нечего.
Много горя о себе и невыносимость».


Записки сумасшедшего: Жизнерадостный дебил

Неожиданный подарок – из черного ящика выпала еще одна деталька.
Кажется, мы обнаружили следы отличного механизма защиты информации, который, похоже, включался сам – возможно, в ответ на химию.
Может быть, я действительно имел шансы победить.
Если «улитка» рассчитана на то, чтобы быть распакованной при наличии «ключа», то есть - у своих, то это может позволить получить информацию о способах обработки, практикуемых противником. Это ценно.
То, как я веду себя в этой сессии, с какой готовностью и усердием воспроизвожу пережитое, наводит на определенные размышления в связи с этим предположением.

Неокончательный диагноз: Из лета в осень

Недели две спустя вместе с партнером они отправились в небольшой отпуск, второй за это лето. Лу хотел непременно навестить отца, живущего в небольшом селе в причерноморской степи. Добирались с приключениями, хлопотными, но неопасными; в гостях отдыхали: мылись в бане, ели южную сельскую еду, гуляли по степи, ездили на лиман ловить бычка, к морю – купаться в еще теплой воде.
Сейчас и не вспомнить, с чего Лу вдруг вспомнил про тот случай, давно, года четыре назад, когда его накрыло гневом и ненавистью при мысли о Школе Америк. Конечно, он время от времени мысленно возвращался к их работе с М. Слишком многое было еще неясно, и это заставляло снова и снова протягивать ниточки между сессиями и флэшбэками, побуждало перечитывать отчеты и находить связи, которые становятся заметны только со временем, по мере накопления нового материала.
Вспомнил и про эти записи, про то, как провел тогда весь день в гневе, как за гневом обнаружил горе и страх. Подумал о том, как складываются детальки паззла, как в разных, отстоящих друг от друга на целые месяцы, сессиях появляются фрагменты одного эпизода, как собираются в единую картину. Задался вопросом, не могут ли те чрезвычайно сильные эмоции иметь отношение к делу, быть такими же деталями паззла… Может быть, просто тогда, четыре года назад, не к чему было их приложить?
И еще пару дней ходил с тихим вопросом: умер он в Чили или все-таки его вывезли туда, в Школу Америк? И ничего особенного, спокойно, с некоторой тяжестью, но ровно об этом задумывался. Логично было бы предположить, что увезли: там и специалисты, и материальная база, там все есть для работы, особенно если надолго. Это всё фон, общеизвестные факты.
На третий день они с другом лежали на матрасах на полу в отведенной для них комнате, пережидая дневное солнце, оба читали что-то каждый в своем планшете, собирались позже пойти еще погулять, полюбоваться степным закатом.
Лу снова вертел в голове тот же вопрос, точно так же спокойно, теоретически, отстраненно. Подумал про Школу, про территорию, где она находилась, походя назвал внутри себя: зона Панамского канала.
Тут-то его и скрутило, ровно на этих словах. Он успел отложить в сторону планшет, подтянуть к себе плед, свернуться в комок - задержал дыхание, пока обустраивался, поэтому успел. Сделал все тихо, ровно и неторопливо. Насколько хватило задержать дыхание. Потом вдохнул и просто провалился.
Друг заметил не сразу. Эй, эй, ты чего? Ну-ка… За плечо потряс, обнял. Привык уже за год к таким штукам.
Лу попытался ему рассказать – но говорить об этом, называть, было почти непреодолимо трудно. В доме отца – ни поорать, ни прорыдаться. Еле справился, медленно, по одному выдавливая слова, а ведь и сказать-то не много нужно было, только место назвать, только сказать, что его увезли туда. И то еле-еле.
Отдышался потом, сказал: похоже, и в самом деле - увезли.

Они гуляли по степи, ездили в Николаев и Одессу, ходили в музеи и подолгу смотрели на море, они гуляли по винограднику, Лу осторожно наблюдал, с какой уверенной нежностью его друг поправляет лозу, срезает грозди. Щурился, хмурился, отрицательно качал головой.

Когда вернулись домой, Лу возобновил сессии с М.
В эту осень ему выпало Рождество без праздника, открытие собственной тогдашней близорукости (и с астигматизмом еще), внезапное воспоминание о доме в окружении виноградников – и прогулках там, и снова момент ареста, и внезапно выпрыгнувшее осознание, что в основе его отваги и стойкости – желание получить одобрение отца, вот это был прорыв так прорыв! Фрейд бы плакал…
Пытаясь найти следы Хорхе, что-то о нем, если не конкретно, то хотя бы получить представление о том, как он жил, чем занимался, как разворачивались события на флоте, Лу обнаружил книгу чилийского историка Хорхе Магасича о военных моряках, пытавшихся предотвратить государственный переворот: «Те, кто сказал «Нет» (Los que dijeron no: historia del movimiento de los marinos antigolpistas de 1973). Прочитав предисловие, с изумлением обнаружил, что его представление о событиях 1973-го до сих пор весьма поверхностны и неточны, немедленно заказал книгу в издательстве (LOM, Santiago de Chile) и спустя пару недель получил два довольно увесистых тома. Его партнер только начал учить испанский, поэтому Лу, пролистав книгу и убедившись, что она полна полезных и подробных сведений, взялся за перевод.
Тем временем из плена забвения вырвался праворульный мусоровоз, и с ним – ярость и отчаяние осуществленной мести, которая не может утешить, и безнадежность, и неисцелимое горе, снова, снова.
А за ним опять поджидал страх.

Харонавтика: Сессия №29, 26 октября 2013, «Это я»

Хотел снова об учебе и подготовке. Почти одновременно с появлением мусоровоза у него появился еще один коротеньки обрывок памяти в предсонье: те же трубочки и иглы, которых он обычно так пугается – но почему-то картина была вполне мирной, и с человеком, который ему всю эту адскую сбрую прилаживал, он спокойно и деловито разговаривал, они что-то уточняли, чуть ли не – удобно ли ему так лежать. И потом этот человек отошел в сторону и стал делать пометки в какой-то большой тетради. И Лу все больше склонялся к мысли, что это что-то действительно мирное, что это часть подготовки, скорее всего. И ему было интересно узнать, так ли это. Ну, и чтобы подробностей побольше, это уж как всегда.
Но почему-то, садясь на диван в кабинете М., он вспомнил неприятный момент.
Каждый раз, когда он пытается вспомнить, представить себе себя - из себя, изнутри, увидеть и почувствовать свое тело, он видит одно и то же.
- Это очень короткий момент, но если честно – я не могу в нем задержаться; если совсем честно - даже и не пытаюсь. Я выпрыгиваю из него, зажмурившись, полный страха и стыда.
Было очень, очень трудно начать говорить об этом, потому что он понимал уже: заговорил об этом, значит, они пойдут туда. Просто потому что надо пойти туда, раз он об этом заговорил.
Он стал объяснять М., как страшно и стыдно пытаться описывать и называть то, что он видит. Сжался, обхватив себя руками - и буквально свернулся вокруг своих рук. Набирался сил, чтобы рассказать ей.
Рассказать, что каждый раз, как пытается вспомнить себя, свое ощущение себя, тела, движений, своей материальности, телесности, плоти - он видит себя, верхнюю часть тела, грудь, плечи и руки, рубашки на нем нет, его крепко держат за руки и тащат туда, где - он не видит это ясно, но знает, что там есть какая-то штука, на которую его положат и зафиксируют, чтобы можно было… работать.
Сказать это прямо было невозможно. Он стал говорить: знает ли она такие штуки, на которых можно так зафиксировать человека, чтобы можно было...
Чтобы можно было пытать, хотел сказать он, и почти собрался с духом, почти уже мог сказать, но в этот момент М. предложила туда пойти. Лу согласился, но боялся, что М. подумает, что он не решился бы сказать.
Он смотрел на «отвертку» и говорил, что он может сказать, вот почти уже сказал…
И оказался в том самом моменте, и сначала тело немного расслабилось, но почти сразу стало невыносимо туда смотреть. Он сильнее сжал руки вокруг себя - теперь уже для того, чтобы удержать их на месте, чтобы не закрыть ими лицо, глаза. Чтобы продолжать смотреть туда.
И в паузе, пока переводил дух, он сказал об этом М., и она предложила: сделай то, что хотелось, закрой лицо…
Он отказался. Но потом согнулся, так что локти опустились на диван между колен, и уткнулся лицом в ладони, и, наверное, плакал, но плакал без слез, одним лицом и дыханием. Может быть, еще плечами, как вздрагивают, когда рыдают. Он вспомнил, как оплакивал себя во второй сессии – это было очень похоже. Естественным казалось воспринять это оплакивание сегодня как продолжение того плача.
И вдруг он решил, что всё на этом - и выпрямился.
М. спросила, что он чувствует. Он чувствовал, что не чувствует своих чувств. Они есть - судя по тому, что происходило только что с телом, и он знал, что они не прекратились, но он их не чувствовал.
Он чувствовал отдельность. Отделенность от себя. Он был где-то рядом. Не там, где он - большая часть его, включая тело, - был полностью в их руках и совершенно беззащитен и бессилен. Он был в стороне, он был недосягаем. Он сказал М.:
- Я уже отдал себя.
«Меня уже не будет, теперь надо только ждать, когда это закончится, то, что я отдал, уже не будет моим, это уже конец. Но надо переждать, пока они наиграются», - так он понимал это. Вспомнил слова из «Сокровища»: «Пусть они занимаются властью, а ты займись собой». Это было то самое. Это было, как сбросить тулуп, убегая от стаи - пусть дерут. Только этим «тулупом» была большая часть его, а то, что он оставил себе - оно и было тем самым «сокровищем».
Надо просто ждать.
В этом ожидании не было мыслей, чувств, движения.
Оно было тяжелое, вязкое, похожее на глину.
Слева Лу увидел их, возившихся, наклонившись, над его телом: с этой стороны вроде бы двое, но не разобрать, сколько всего их там было. Он видел, но не хотел на это смотреть, и видел нечетко: согнутые спины в темном. Его это не касалось.
Так продолжалось некоторое время: качающийся синий огонек в колпачке ручки, плывущий сквозь кадры жестокого кино. Потом он смог пошевелиться, появились мысли, и Лу понял, что не мог все время оставаться в этом состоянии, время от времени им удавалось добраться до него, и ему было очень жалко себя - отсюда туда. Но кроме того изнутри поднимался покой.
Лу сказал, что очень долго страдал от того, что вспоминает только страх и бессилие, и это страшно и унизительно, и трудно верить, что он все-таки победил, а ведь в той же второй сессии было такое отчетливое чувство готовности, что да, они могут сделать со мной все, что захотят, но они не получат от меня то, что я не хочу им отдать, ту информацию, которая им нужна. «Я готов и способен, мне есть, что им противопоставить». И вот - несколько месяцев он находит там только страх и ужас, только горе и беззащитность. Это страшно. И унизительно.
И вот сейчас он нашел то, что у него было. Нашел свою силу и достоинство. И отличную подготовку.
Он сказал:
- Мне удивительно и очень нежно смотреть... Да, у меня как будто есть совершенно удивительная возможность: смотреть на себя со стороны.
Смотреть на себя тогдашнего, очень далекого ему же сегодняшнему, но все-таки - на себя самого. И какой он, сложно устроенный, не однообразный, не однородный. И легкий, подвижный, горячий и азартный, и беззаботный и такой… легкий и молодой. И другой: устойчивый, сильный. Стойкий.
И это - он.
Он ехал домой после сессии и продолжал переживать эту радость и удовольствие от встречи с собой. Что бы он ни делал, он чувствовал себя довольным и спокойным. Он может быть спокойным, а может – усталым и нервным. Может переживать из-за пустяков, может лениться, может дурачиться. Может вести себя с достоинством, а может суетиться. Ну и что? Это он. Тот самый. И там тоже он. И здесь все еще он.
И он засмеялся, поняв такую простую, такую важную вещь:
Все эти месяцы, когда он терзался отсутствием опоры, твердости и спокойствия (в это же время раз за разом повторяя: «да, пойдем дальше, да, я могу»), все это долгое время, когда он мечтал найти наконец, где же была его сила, где была его стойкость, на чем он держался… Все эти месяцы то, что он хотел найти, было рядом, совсем рядом. Вот в этой самой картинке, из которой он выпрыгивал мгновенно, едва разглядев ее краешек внутри себя. Точно там, чуть дальше - был тот момент, когда он отходит в сторону, потому что уже ничем не может помочь себе живому, и начинает работать, чтобы умереть, не отдав им ничего важного.
Обе его части, разделенные тогда, смотрели теперь друг в друга, узнавая и признавая, соединяясь, как в объятии, опираясь друг на друга, устойчивые и сильные, снова вместе.

Записки сумасшедшего: Страх прикосновений

Конечно, понадобилось еще время, чтобы все поправилось.
…однажды вечером перед сном смотрели очередную серию какого-то мирного сериала. Партнер взял меня за руку. Даже не взял, положил ладонь на мою руку, немного выше локтя, чтобы слегка подвинуть: я заслонил ему экран. Едва удержался, чтобы не шарахнуться от него на другой конец комнаты. Сам испугался своей реакции. Совершенная невыносимость терпеть чужую руку на своей. Кожей невыносимо, только закричать и вырываться - никто и не держит, а ощущение невыносимое. Хватило на то, чтобы мягко убрать руку и натянуть на плечи плед, и только потом глотнуть немного воздуха вместе с этим отчаянием.
Но это было только начало.
Вскоре обнаружил, что не могу ходить на массаж. Года два назад ходил к мастеру ломи-ломи. Очень нравилось. Воздействие сильное, но я отлично расслаблялся, засыпал и наслаждался покоем – целых два часа массажа, это ли не рай? Теперь решил, что мне будет полезно возобновить: уж чего-чего, а расслабленности мне явно не хватает.
Не тут-то было. Когда лежишь полуголый лицом вниз, а мастер заворачивает тебе руку за спину и держит так какое-то время… И ты замечаешь, что стоит изрядных усилий удержать себя в неподвижности, а не скатиться со стола и… не знаю, что дальше, как далеко бы я зашел. В угол забиваться не стал бы, пожалуй. Я достаточно себя контролирую. Но я сюда не за этим пришел, не для того, чтобы упражняться в самоконтроле. И приходится довольно сильно сосредоточиваться, чтобы отделять актуальную действительность от разворачивающегося кошмара. Просто словами себя уговаривать: смотри, где ты, дыши, все хорошо…
На второй раз понял, что сам вид массажного стола резко неприятен. Почему? Вспомнил фотографии из Гуантанамо. Выругался.
Обдумал происходящее. Понял, что последняя сессия открыла доступ к этому пласту памяти, а глубокий и мощный гавайский массаж активизирует телесные переживания. Ну что же, это не так плохо, если бы только была возможность говорить о своих переживаниях – в конце концов, уже и нейрофизиологи доказали, что проговаривание эмоций снижает их интенсивность.
На третий раз попытался рассказать о проблеме мастеру. Постфактум сообразил, что мог бы придумать какую-нибудь историю… Более реальную, по крайней мере, вызывающую больше доверия. Например, мог бы сказать, что ее когда-то пытались изнасиловать... В общем, надо было что-нибудь сочинить правдоподобное и объясняющее мое напряжение и страх, чтобы говорить о нем.
Не стоило и пытаться рассказать о Вальпараисо. На что я рассчитывал? Самое большее, что мог получить – вежливое разрешение говорить о чем угодно, это не мешает…
Больше не приходил.
Вернусь потом, когда закончу эту адову работу.

Неокончательный диагноз: Белые домики

Они ему даже не приснились. Просто вкралась в поле внутреннего зрения картинка, короткий фрагмент: белые одноэтажные домики, окруженные ровными квадратными газонами, слегка припыленными, с одной-двумя низенькими пальмами – хотя, возможно, это были какие-то кусты. Нет, кажется, все-таки пальмы. Плохо быть близоруким. Между газонами – мощеные дорожки. Он знает, где это, он знает, что его привезли на самолете. Может быть, не вот прямо к этим домикам – сюда и на машине могли… Руки связаны сзади.
Он просмотрел множество картинок в интернете, пытаясь найти эти домики – где-то в зоне Панамского канала. Бывшее здание Школы Америк, ныне отель Meliá Panama Canal, не отзывалось никак, слишком большое – он видел маленькие белые домики, аккуратно расставленные между квадратными газонами. Но на старых фотографиях Школы он увидел маленькие, недавно высаженные пальмы. Те, что он вспомнил, были немного больше – но и Школу открыли в сорок шестом, а когда посадили пальмы и насколько они успели подрасти… Тем более что ему, похоже, нужна не Школа.
Недавно он нашел список баз США в зоне канала, строения переданы Панаме и используются как туристические объекты. Можно будет посмотреть подробнее.

@темы: человек, которого нет

---

Если не Школа, то где?
El Fuerte Clayton, una antigua base castrense que Estados Unidos operó en el siglo XX en Panamá
Строения на заднем плане издалека не разглядеть особо.
internacional.elpais.com/internacional/2013/11/...
Еще посмотреть: Fort Amador

И да, блять, эти маленькие пальмочки.
4.bp.blogspot.com/-7BJQy0cosbw/UTLslUkpGZI/AAAA...

Только одноэтажные
www.czbrats.com/Photos/PO/POftgulick.jpg

Все базы в зоне канала:
www.bgeneral.com/Revista/articulos/2013/2013-06...

Escuela de las Americas
Inteligencia de Combate
www.derechos.org/nizkor/la/libros/soaIC/index.h...

@темы: реконструкция

---

Завтра посмотреть еще, нужно или не нужно брать, как доказательство вывернулось наизнанку - и всё. Финал, иерихонская роза, всё.
Давай-давай.
Боже, храни ноутбук Д.

---

Человек, которого нет - 44

Разговоры на полях: А как же ты?

На его вопрос, как ей удается выносить все, что происходит с ним в сессии, М. ответила так:
- Да, я вижу и слышу тебя. И мне не безразлично. Я вижу твой страх, вижу твою боль. Я испытываю сострадание. Но я уверена, что мне не так страшно, как тебе, не так больно, как тебе. И я выдержу это, я вполне в состоянии это выдержать. Мне не так трудно, как тебе. Не бойся за меня.
А потом снова была Африка, и он немного отдохнул от ужаса и безнадежности.

Записки сумасшедшего: Уравнение

Вторник, 25 июня 2013
Опять не верю.
Столько страха - и такого огромного, - что кажется абсолютно невозможным справиться с ним.
Но если я верю этому, то должен, видимо, верить и другому, о чем узнаю из того же источника: сильному чувству победы, гордости и торжеству.
Как это может быть?
Для меня совершенно невообразимо, как это может быть, что и одно, и другое.

Записки сумасшедшего: Как я провел лето

Понедельник, 15 июля 2013
В отпуск поехали к морю, поселились на пару недель с палаткой на Балтийской косе.
Брал с собой Франкла в надежде все-таки почитать. Раскрыл книжку один раз, лежа на теплом песке дюны, между шумом прибоя и соснами. Прочитал пару страниц. До конца отпуска отдыхал от пережитого.
Само по себе чтение трудное и страшное. Но я не удерживаюсь в тексте, я отправляюсь в другое время, в другие места. А там и дышать нечем.
Думаю: какой хороший способ – убедить допрашиваемого в том, что он уже всё сдал. «Давай-ка еще раз пройдемся, только подробнее. Всё уже, нечего из себя девственницу строить...» Химия. Искаженное восприятие, сбитые настройки, разваленная память. Что было на самом деле, чего не было... Ясности вообще ни в чем нет. Очень легко поверить. Тем более что разваливают опоры со всех сторон, не только с этой. И невозможно вспомнить, невозможно проверить.
И только один способ устоять.
Не верить. Этого не было. Нипочему, вот просто: этот невозможно, этого не может быть, точка.
Но сколько же долбили в это место...
Это какой запас убежденности в том, что ты - хороший и надежный, надо иметь, чтобы устоять?
Как удалось его создать при таком-то детстве-отрочестве-юности?

В этом странном исследовании, которым занимаемся с М., часто получается так, что происходящее здесь и сейчас отражает, воспроизводит какие-то механизмы и последовательности оттуда. Похоже, и в этот раз я пережил как бы уменьшенную модель некоторых событий.
Вполне логично было предположить, что это мое «чувство победителя», за которое я так отчаянно держусь и на которое опираюсь в самые страшные моменты воспоминаний, совершенно не исключает того, что я всё сдал, просто - не помню об этом. Химия же.
Вполне логично было предположить, что я очнулся в ясность и осознанность, необходимые для запуска «улитки», только потому, что они просто перестали травить меня химией, потому что уже не надо было, уже все получили.
И я предположил это – оба пункта. Я все сдал. И не помнил об этом. И ушел в «улитку», радуясь, не помня о своем поражении.
Полдня прожил в ужасе. Партнеру сказать об этом не мог. Я даже сам перед собой не мог признать, что всё сдал, хотя это казалось абсолютно очевидным.
Так и бродил весь день призраком – вдоль моря и по лесу, в поселок за едой и кофе, мимо маяка, по старой взлетной полосе… То молчаливый, то готовый трепаться о чем угодно, лишь бы не думать. Еле удерживаясь за одно только голое упрямство и – «этого не может быть».
Ближе к вечеру, на этом «не может быть» отдышавшись, стал соображать, почему это не так уж и логично. Тогда и смог рассказать другу, а он удивился: почему ты думаешь так? С тогдашней химией они вряд ли получили бы достаточно информации без твоего сотрудничества. Им не хватило бы взятого с химией, они пытались бы добрать в осознанном состоянии - и они предъявили бы тебе хоть что-то из полученного, чтобы доказать, что уже всё.
- Но ведь легко было сделать, чтобы я потом об этом не помнил.
- А зачем?
Я вспомнил, как параллелятся многие процессы в этом расследовании, как замыкаются «здесь» с «тогда», и решил, что где-то так оно и было. Представил себе дни и месяцы тупого, ни на чем не основанного, бессмысленного отрицания и несогласия. Тело отозвалось густой, мутной тоской.
«Этого не может быть». Хорошая опора. Спасибо тем, кто меня этому научил.
Все больше думаю о них с благодарностью и нежностью.


Харонавтика: Сессия №24, 08 августа 2013, «Улитка-улитка, высуни рога…»

Он снова говорил о том, что изо всех сил пытается откреститься от того, что вроде бы уже твердо знает, во что половиной себя абсолютно верит: всё это было на самом деле, он и есть… он. Вторая половина отказывается согласиться с этим:
- Где граница? Где отметка, марка, по которой я мог бы понимать, в своем ли я еще уме? Могу ли я еще нормально тестировать реальность? Полагаю, в психиатрических лечебницах полным-полно людей, которые уверены в том, что всё, что они думают и понимают – чистая правда, что они в своем уме, что все в порядке. И как же мне понимать, что я еще по эту сторону?
М. рассказала ему, как проявляется безумие, привела примеры настоящих сумасшедших. Ему стало жутко. Он рассказал, что ему кажутся бесконечно пугающими последние строчки в стихотворении Тарковского:
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Для него в этих строчках заключена неимоверная жуть, что-то вроде пушкинского «не дай мне бог сойти с ума».
М. ответила, что у него очень здоровая реакция на безумие. И что она не видит у него таких проявлений, а смотрит внимательно.
- То, как мы работаем, действительно похоже на работу с пост-травмой: очень сильная травма, с амнезией. Процессуально всё выглядело бы так же, если бы это было не про Вальпараисо сорок лет назад, а про, допустим, десять лет назад где-нибудь в Минске. Вся разница – мы не можем в рамках научной картины мира совместить тебя с тем временем, местом и физическим человеком, с травмой которого мы работаем. Все остальное – один в один.
- Ладно. Буду больше доверять себе и меньше бояться безумия.
- Ты не похож на безумного.
- Терапевт мне то же самое говорит.
- Все равно не веришь?
- А как?..

Лу начал говорить о безумии, потому что как раз перед этой сессией ему и приснился сон о ребрах – где он пытался спасти от безумного убийцы девушку, а в результате оказывался с окровавленных свертком в руках и нес его неизвестно куда в поисках помощи.
М. предложила взять точкой входа этот сон, то место во сне, где он показывает ребра своей подруге.
- Вспомни, как ты плачешь там, вспомни свое состояние…
Почти сразу Лу понял: это же они напрямую к «улитке» суются, вот так сразу… И он даже готов – но необходимо, чтобы они оба понимали это. Важно сказать об этом вслух, договориться с М. Лу испугался, но еще ничего не предпринимал, чтобы остановить процесс. Он покачнулся назад, потому что внезапно нахлынула сильнейшая слабость и потеря фокусировки. Он поднял палец, чтобы остановить работу и сказать: мы идем к «улитке», видишь, как я падаю.
- Нет, ты не просто падал назад, - сказала М. - Это было круговое движение.
- Так, как я обычно падаю вправо, по кругу? Ну да, это она.
- А все-таки ты не теряешь глазами «отвертку», работаешь до последнего.
И они продолжили.
Он чувствовал, как теряет контроль, как расфокусируется взгляд, размывается, растворяется в пространстве он сам - как будто теряет плотность, расплывается. Накатывала слабость, клонила упасть – круговым движением, по спирали. Он изо всех сил напрягал тело и сжимал кулаки, чтобы удержать взглядом «отвертку».
Потом сидел - спокойный, уверенный, что он в порядке, но на самом деле уже в оцепенении, и дышать нормально стал только с команды.
В перерывах М. каждый раз спрашивала, может ли, готов ли он вернуться туда опять.
Он сползал вниз, почти ложился на диван, вытянув ноги на пол, отдыхал. И они шли дальше.
После очередной порции работы ему захотелось лечь и свернуться, почти так, как он лежал в двадцатой сессии – на влажном бетонном полу. Он просто лег и не шевелился. М. спрашивала о чем-то, но Лу не хотел отвечать, не хотел думать, совсем не хотел. Он стал шевелить себя, чтобы не застревать в оцепенении. Оно было пугающе прозрачное, в нем было совершенно нормально, просто не хотелось ни шевелиться, ни думать. Но потом захочешь подумать или пошевелиться - и уже приходится делать заметное усилие, чтобы сдвинуться. И Лу нарочно пошевеливал себя, чтобы оно не затвердевало.
- Нет, мы не можем так работать. Сядь. Давай посмотрим, что там.
Он сел и стал смотреть на «отвертку» - и оцепенение снова овладело им.
- Что это было, когда ты дернулся?
Лу вспомнил не сразу.
- Это я испугался.
- Чего?
- Того, что там. Дернулся и сильно втянул живот, да. Я забыл про это…
- Попробуй сделать так животом еще раз?
Он сделал, и сразу понял, про что это, и поднял руки, ладонями вперед, останавливая работу.
- Я знаю. Знаю в общих чертах. Но я совершенно не хочу знать подробности. Это опять там, где-то у них, и со мной делают что-то очень плохое.
- Встань, походи.
<...>
Он снова повторил, что подробности знать не хочет совершенно.
- Сегодня не хочешь, - сказала М.
- Вообще не хочу.
<...>
- Я понимаю, что все равно придется, видимо, проходить через эти подробности, потому что никак не обойти. Но сегодня мы не будем, как-нибудь потом.
Лу держал руку перед собой и смотрел в нее и говорил, как будто читает записанное на ладони.
- Что ты так делаешь? - спросила М.
Он ответил, глядя в ладонь:
- Это не законченный жест. Надо смотреть в ладонь, так можно не видеть что-то большое, на что не хочу смотреть, и видеть его уменьшенное на ладони, как на маленьком экране. Потом нужно сжать кулак, спрятать и убрать это. Я знаю за собой такой жест, когда говорить о чем-то неприятном приходится, или хочется скрыть свои чувства, в общем, такая штука. Это я не себя прячу от собеседника. Это я прячу что-то от себя.
И снова стал говорить, что сегодня об этих подробностях они работать не будут, повторял это в разных формах и не мог остановиться.
- Ты как будто меня убеждаешь, но я и не собиралась ничего такого делать.
- Я оправдываюсь… Я должен мочь. Вообще все и в любой момент.
- Мачо с ранчо…
И Лу заметил, что кулак, в который он спрятал то, о чем не хочет работать, он упирает в бедро, ну как обычно, caballero.
<...>
Он смотрел и думал: это «улитка», это опасно, я хочу, чтобы у тебя был ключ. Мой личный код от моей «улитки». Чтобы ты могла вернуть меня оттуда.
Потом он отвернулся и сказал, что почему-то очень хочется плакать.
<...>
- Из-за того, что мы много ходим в очень тяжелых местах, и приходится много плакать и давать себе переживать много боли, и все на глазах у партнера, в его руках… Я теряю свою позицию равного, я застреваю в слабости, в уязвимости, в своей нужде в поддержке, заботе, защите. Это необходимо и очень правильно сейчас прожить, но я теряю себя, свою взрослую силу.
- Африка - туда же. Молодой, неуверенный в себе... Боже, как я устал. Это все мое, мои реакции, это я - но я уже успел быть другим, это уже мне не по росту. Я очень соскучился по себе самому, взрослому и сильному, уверенному. Я хочу обратно всё то, что у меня уже было там и уже было здесь.
…
И когда М. завершала сессию, Лу подумал, что ощущать себя слабым - неплохой способ защититься от того, что валится на него, как гранитная плита, вместе с пониманием назначения «улитки». Быть маленьким, лопоухим, слабым, дурачком. «Посмотрите на меня, где я и где это всё». Очень надежный способ держаться подальше от страшного. От того, кем он был, что он мог и что с ним сделали в конце концов.
И когда он подумал об этом, ему стало бесконечно грустно. Кажется, об этом ему и хотелось плакать: об этой гранитной плите, о собственной силе и ответственности, о своей судьбе

@темы: человек, которого нет

---

Сюрприз-сюрприз.
Оказалось, самую позднюю вчерашнюю версию я не отправил.
Был уверен, что отправил, но нет! Ее не было.
Крадучись на цыпочках вполз в большой комп. Не дыша запустил браузер. Не дыша прицепил файл. Не дыша отправил письмо себе.
Комп работает очень, очень странно. Вечером посмотрим, что с ним.
Пошел я делать, что запланировал.

---

Хочешь поддержать кого-нибудь - подойди и поддержи. Лично. Конкретно. А это что за херь?
Я надеюсь не увидеть в ленте... упс.
Мда.
Сегодня день такой. Все творят херь. От компьютеров до банок с чаем.

---

Большой комп сдох или около того. Пока больше не буду пытаться включить.
Спасибо Лису, заразившему меня паранойей в этот приезд.
"Никогда не доверяй своему компьютеру! Сколько раз ты уже терял тексты?"
Вчера три или четыре раза отсылал обновленные версии файла в почту себе и своим.
Вот, помыл пол в кухне... сначала котики уронили горшок с цветком с подоконника, потом мы проснулись в полпятого, потом я рассыпал полбанки любимого чая с мятой и мелиссой по всему полу. И теперь сдох мой любимый большой комп. Не стоило, пожалуй, мыть пол.
Посмотрим, что я смогу сделать сегодня.

---

Я думаю, что наступит день, когда мы сможем комбинировать сенсорную депривацию с лекарственной терапией, гипнозом и искусственной системой поощрения и наказания, чтобы достичь почти полного контроля поведения индивида.
Дж. Мак-Коннел, профессор психологии Мичиганского Университета

Найти, какой год.

Он же:
"Вы не знаете, какова была ваша личность до сих
пор, и поэтому нет оснований считать, что вы имеете право
отказаться от возможности стать новой личностью, если
прежняя была
антисоциальной".

"Psychology Today", April 1970.

@темы: Вальпараисо forever

---

Все началось с того, что я неудачно поужинал, а телефон оставил возле включенных колонок компьютера.
Так что я проснулся в половине пятого и разбудил дона Д., впрочем, нечаянно. Зато он быстро привел меня в порядок с помощью чая с мятой. Однако...
Заснуть никто уже не смог, стали читать интернет, зачитывая отдельные абзацы вслух, один про войну в Украине, другой про историю МИ6, потом стал искать ту тюрьму в Панаме и наткнулся на операцию "Правое дело". Тут-то меня и порвало на хомячков. Я стал читать вслух уже подряд.
Дошел до момента, когда по захваченному телевидению стали передавать призывы к жителям оккупированной страны не нападать на граждан и имущество США. Это было прекрасно само по себе...
И тут прекрасный и благородный дон Д. произнес роковую фразу: "Да это какая Манька-Облигация!"
Боже, как мы ржали. Соседи нас проклянут. По ночам то ржем, то еще чего... то бегаем котиками...

А че они?!
rabbit-show.ru/panama/

Спать все равно уже поздно, пойду дальше искать свою тюрьму. Из Школы Америк отель сделали, но мне нужна не Школа.